На том и разъехались. Местечко то действительно тихое оказалось. Ни души вокруг. Там то и строить сам начал. Свозил насколько мог материалы, рыл, строил, рубил, сколачивал, складывал. Делал приметы по которым пройти туда можно. Рядом погреба сделал – припасы на годы. Все завершил да успокоился. Зажил смиренно, оставалось ждать только. Точно знал – знак будет.

Продолжал жить, строил что-то. Брал какие-то госзаказы с откатами по старым знакомствам – ну там, школы всякие, больницы, мелочевка. Божьи дома как то больше не попадались, хотя строить их стали все больше и больше. Да и что поделать? Время идет, строителей становилось все больше и больше. Новых, молодых да зубастых.

Проходила уже и так ушедшая жизнь, годы текли вместе с силами, заканчивались смутные и неясные десятые годы.

Вообще бы стоило в колокола бить. По уставу колокольного звона при погребении положено. С семинарской скамьи заученное наизусть и потом за ненадобностью забытое внезапно всплыло в памяти. Как там? При несении усопшего на отпевание в храм совершается скорбный перебор по одному разу с малого по большой колокол с ударом во вся, а при внесении в храм – трезвон. После же отпевания и при выносе усопшего из храма, снова перебор, оканчивающийся трезвоном.

Когда еще он не окончил семинарию, но уже был в иподиаконском чине, служа с митрополитом в кафедральном соборе службы, он очень ответственно относился к распорядку, зная назубок что за чем должно идти и в каком виде. Колокольного звона это вот тоже касалось. Вот и сейчас бы следовало бы устроить колокольный звон по всему уставу. Хотя и повод то не самый веселый – отпевание как никак – но вот не хватало сегодня какой-то торжественности.

Но вот беда то – в сельском храме еще шестнадцатого века постройки колоколов не было. Есть колокольня, но колоколов нет. В двадцать каком-то – местные старухи рассказывали – сняли якобы пионеры на утиль и металлолом. По факту – местные алкоголики-большевики их куда-то хитро определили и пропили миром. При открытии храма заново в перестроечные годы сам секретарь обкома. внезапно возвреровавший, пообещал поспособствовать чтобы колокола снова были. Да вот и не срослось. В девяностые деревня начала умирать, а те, что вокруг нее – вымерли полностью и дома там с конторскими зданиями полностью проросли молодым лесом. Кому же нужно тратиться на колокольный звон там, где он уже через пару десятков лет и не потребуются.

Деревня доживала последних жителей. Вот и еще одну старуху принесли. Ее было жалко. Надежда Васильевна, или, как ее звали по селу остальные – просто Васильевна была хорошей опорой в приходе. Убиралась, помогала, постоянно предлагала помощь. Ну да и естественно – была истово верующей. Заранее, как слегла, исповедовалась, причастилась. Позапозавчера соборовалась. Домой к ней сходил и соборовал. Позавчера то и отлетела к Господу.

Священник поправил на голове скуфью. Он стоял на пороге прихода и смотрел на Васильевну, ее городских родственников – дети, внуки, да кто-то и еще наверное, несколько сельских старух, старика и еще нестарого мужика Толика. Васильевна принципиально заранее заказала чтобы ее отпели по всему чину. Видя курящих в стороне городских родственников, было видно, что нравится им все происходящее мало – ехать к черту на рога (прости Господи), тащить покойную родственницу в храм, хоронить на деревенском погосте, устраивать тут поминки. Проще было сразу тело в город увезти и оплатить все ритуальщикам. Но, видать, любовь к усопшей на исходе лет не закончилась и последний наказ матери-бабки-тетки-прабабки они решили исполнить. Крикнуть им что ли что тут рядом с храмом не курят? Да Бог с ними, пусть дымят. Одна из покуривших уже женщин-родственниц отделилась от своей кучки и пошла шептаться со старухами. Одна из сельских старух приблизилась:

– Заносим, отец Иов?

Сельский священник махнул утвердительно. Трое мужчин-родственников и Толик подняли бюджетный по виду гроб и понесли в храм.

Мда уж. Колоколов нет. Да что там колокола? С уходом Васильевны и хора теперь не будет – оставшиеся две старухи вообще партию не держат. А диакона у него в этом приходе и изначально не было. Как служить то?

Отец Иов привычно, стараясь выразительнее, читал молитвы и псалмы, ектении и апостолы и за себя и как бы за диакона. Две старухи, являя собой подобие хора, тоже старались как могли. Но получалось у них из рук вон плохо. Старухи оставшиеся искренне вполне утирали слезы по ушедшей в тот мир товарке, в целом, понимая, что разлука то недолга. Городские родственники Васильевны откровенно скучали и на лице их была написана скорее скорбь, чем мука. Толик стоял и хмурился. Насколько было известно отцу Иову, Толик был не самым сознательным, но все же атеистом. Ему было все это скучно и непонятно. Но его арендовали городские, заплатив за копку могилы, погребение, перенос гробы прочее. Поэтому он хмуро стоял, не совсем понимая что происходит и неся свою повинность.

Иов закончил последнюю ектению и хор завел “Вечную память”. Трижды продребезжали два старушечьих надтреснутых голоса и Иов начал читать прощальную молитву. Его начали раздражать унылые лица присутствующих. Хоть и грешно гневаться, но в голосе чувствовалось одновременно и ярость и сила. Он старался прочесть прощальную как можно выразительнее – в уважение к новопреставленной. Дочитав, махнул родственникам и Толику – выносите. Пропел под вынос тела «Святый Боже…» и вышел со всеми на улицу. Нести было далеко на руках – другой конец деревни и чуть по полю по грунтовке к лесу. Гроб погрузили в микроавтобус, специально привезенный из города. Недовольный водитель нервничал, боясь что застрянет, впереди поэтому поехал один из родственников на большом внедорожнике. Иов без всякого предупреждения плюхнулся на заднее сидение машины, потеснив двух женщин.

– Батюшка, а вы тоже с нами? – с испуганными почему-то глазами спросила та, что постарше.

– Мы еще не закончили, – как можно вежливее и спокойнее пояснил Иов

– А-а-а, конечно-конечно, – защебетала та в ответ, тряся головой.

Тронулись. Газелька вроде бы даже и не застряла. На погосте Иов символически предал тело земле, прочитав над ним «Господня земля, и исполнение ея, вселенная и вси живущий на ней» и крестообразно посыпав землей. Где вы в конце марта в оттепель уже без снега землю то рассыпчатую возьмете? Глина да грязь, прости Господи. Начал читать разрешительную, махнул чтобы забивали. пропел последние тропари и установил в ногах крест. Его пришлось просить привезти заранее, родственники не понимали, что так надо и все хотели объяснить что мол все провалится, обвалится, они потом приедут и установят красивое и гранитное. Да не приедете вы, дом в наследство тут никто не купит, вы до этого то не приезжали. А может приезжали? Иов тут жил всего не так и долго. Как сослали получается.

Вернулся в приход и не захотел идти домой, засел со светской книжкой в ризнице. Как он понял, родственники Васильевны устроили чисто символические поминки, сами же через полчаса уж уехали, сославшись на долгую и плохую дорогу, работу и дела. Старухи и Толик остались в опустевшей избе и сидели там допоздна. Иов вышел из храма и видел горевшее окно. Прошелся по улице – делать то нечего. Дошел до горевшего окна дома Васильевны. Зашел внутрь – старухи были в подпитии (много ли им надо то?), но больше разговаривали, вспоминали и усопшую и общие их события в юности и молодости – всю же жизнь бок о бок прожили. Толик полудремал и видно было, что халявная водка преобладала больше всего именно в нем.

– Батюшка, батюшка, – закурлыкали старухи, – садитесь.

Иов присел за стол.

– Покушаете?

– Постное что есть, – уточнил устало Иов. Есть то хотелось, целый день ничего не ел.

– Найдем-найдем, батюшка. Помяните рабу Божью. Она то уж как любила то вас…

Принесли тарелку с чем-то. Даже не стал разбирать и ел. Рассеянно слушал болтовню старух. Пора бы и спать идти скоро.