— Нет! Нет! — задыхалась Эжени.

— Замолчи, — Антуан схватил её за волосы и дёрнул с такой силой, что она взвыла от боли. Дышать было уже нечем, перед глазами плясали тёмные круги, и Эжени уже готова была провалиться в обморок, но сильный удар по щеке привёл её в чувство.

— Ну нет, я хочу, чтобы ты всё помнила, — пробормотал де Лавуаль, задирая её юбку. Эжени чувствовала, как он коленом пытается раздвинуть её судорожно сжатые ноги. Перед глазами снова появились круги, на этот раз цветные, кончики пальцев нестерпимо закололо, из груди вырвалось рычание, перешедшее сначала в стон, а затем в надрывный крик:

— Селёдка у тебя в штанах!

Она изо всех сил дёрнула руками, пытаясь вырваться из хватки Антуана, и внезапно мощный поток энергии прошёл по всему её телу. Пальцы, а затем ладони будто обожгло огнём, запястья с неожиданной лёгкостью выскользнули из рук де Лавуаля, его подкинуло вверх, как тряпичную куклу, у него вырвался крик страха и изумления, но тотчас же оборвался, когда он камнем рухнул вниз. Эжени, шатаясь, поднялась на ноги и успела пробежать несколько шагов, прежде чем силы окончательно оставили её. Упав на колени, она в отчаянии обернулась, уверенная, что Антуан преследует её, но он лежал совершенно неподвижно.

Только через несколько минут Эжени смогла преодолеть охватившее её оцепенение, встать и добраться до Антуана. Он лежал, неестественно выгнув шею и уставившись широко открытыми остекленевшими глазами куда-то вверх. Рот был приоткрыт, и виднелись белоснежные зубы, окрашенные в красный цвет: похоже, при падении де Лавуаль прокусил себе язык. Эжени никогда раньше не приходилось видеть мертвецов, но она сразу поняла, что этот человек мёртв.

Позднее она не могла вспомнить, сколько просидела возле тела своего несостоявшегося насильника, захлёбываясь рыданиями и даже не пытаясь вытереть текущие по лицу слёзы и сопли. Но ни одной из этих слезинок не было пролито по Антуану де Лавуалю — она плакала по самой себе, унылой бретонской селёдке, на которую не взглянет ни один мужчина, по убийце, которая вот-вот окажется в тюрьме, а потом и на эшафоте, по колдунье, которая будет сожжена на костре. На самом деле прошло всего около часа, но Эжени в своих мыслях за это время успела признаться родителям в содеянном, стать проклятой ими, попасть в тюрьму, перетерпеть насилие от тюремщиков, вынести пытки, суд и совершенно разбитой дойти до эшафота. Лишь после полной картины всех предстоящих ей мучений в её голове забрезжила некая мысль, обещавшая надежду на спасение.

Эжени, превозмогая отвращение, доползла до трупа — сил встать у неё по-прежнему не было, наскоро осмотрела его, то и дело с опаской косясь на искажённое лицо и оскаленные зубы покойного, и убедилась, что он почти не пострадал от её ногтей и зубов, а мелкие царапины вполне можно было принять за следы от веток. Он не успел начать снимать одежду, и теперь Эжени не пришлось возиться со шнурками и застёжками. Она поднялась, хромая и шатаясь, добрела до лошадей, которые встретили её тревожным ржанием, отвязала жеребца де Лавуаля и подхлестнула его. Конь с громким ржанием кинулся прочь, а Эжени обессиленно прислонилась к тёплому боку Звёздочки, шумно фыркающей ей в ухо.

Впрочем, она недолго оставалась в таком положении. Через силу добравшись до небольшого ручья, протекавшего вблизи заброшенной церкви, девушка опустилась на колени и погрузила руки в ледяную воду. Кисти сразу же заломило, но она заставила себя тщательно умыть лицо, промыть глаза и высморкать нос, стерев всякие следы рыданий. Потом Эжени как могла причесала волосы, привела в порядок одежду, тщательно зашнуровав развязанные шнурки, и помолилась, чтобы никто не заметил разорванной ткани. Закончив все эти действия, она хотела посмотреть в воду, но быстро бегущий ручей стирал очертания её лица, и Эжени вернулась к Звёздочке, села в седло и понеслась прочь.

Когда она вернулась в замок, никто не обратил внимания на её растрёпанные волосы, находящуюся в некотором беспорядке одежду и покрасневшие глаза. Отец выразил лёгкое беспокойство по поводу отсутствия господина де Лавуаля, сразу после обеда уехавшего на конную прогулку. Эжени ответила, что не видела его, и сама поразилась спокойствию, с которым у неё получилось солгать. Мать неодобрительно заметила, что Эжени совсем охрипла, и ей следует быть осторожнее во время своих прогулок, если она не хочет заболеть. Девушка оставила Звёздочку на попечение Бомани, проскользнула в свою комнату и уже там смогла дать волю слезам.

Коня Антуана де Лавуаля в тот же вечер нашли местные — он, осёдланный, скакал по холмам, оглашая их тревожным ржанием. Там же вскоре нашли и тело Антуана — и никому, ни единой живой душе не пришло в голову, что Эжени может быть как-то причастна к его гибели. «Молодой, горячий, пустил коня во всю прыть, да и не удержался в седле», — с горечью говорил отец. Мать сдержанно плакала, Эжени же сидела, безучастно глядя в огонь и стараясь не думать о тысяче иголок, пляшущих на кончиках пальцев.

Антуана де Лавуаля похоронили, семья де Сен-Мартен выразила искренние соболезнования его отцу, матери и брату, и с тех пор попыток выдать Эжени замуж больше не предпринималось. Её извечную грусть и задумчивость родители принимали за скорбь по трагически погибшему жениху, и дочь не разубеждала их. Первые месяцы после случившегося она вообще не выходила из дома, даже на похороны де Лавуаля, страдала от ночных кошмаров, запирала на ночь дверь своей комнаты и почти не разговаривала с отцом и Бомани — настолько сильным был её страх перед мужчинами. Потом она понемногу стала приходить в себя — когда поняла, что над ней больше не висит угроза разоблачения, а её магия всё ещё с ней, и она стала даже сильнее, чем раньше, словно всё, что ей требовалось — кровавое жертвоприношение. Именно день гибели Антуана де Лавуаля Эжени определила как день, когда она стала настоящей колдуньей, обладающей силой столь же грозной, сколь и могущественной, и способной распоряжаться этой силой по своему усмотрению.

Её страх перед мужчинами со временем уменьшился, но с тех пор девушка не расставалась с острой заколкой с навершием в виде фигурки совы, которой она закалывала волосы, и с не менее острым кинжалом, украшенным такой же фигуркой, который она носила у бедра. И кинжал, и заколка достались Эжени в наследство от какой-то прапрабабки, долгое время хранились запертыми в ящике, и ни шевалье де Сен-Мартен, ни его супруга даже не знали, что их дочь вновь извлекла эти предметы на свет Божий. До недавнего времени ей ни разу не приходилось пускать их в ход, но само наличие оружия вкупе с осознанием своего владения магией придавало Эжени уверенность в своих силах.

Антуан множество раз приходил к ней во снах, и каждый сон заканчивался одинаково — Эжени вновь подбрасывала его в воздух, ломала ему шею и отправляла в преисподнюю, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.

***

— Как видите, рассвет моей магии был весьма кровавым, — заключила Эжени, обращаясь к Леону. Тот сидел совершенно неподвижно, опустив голову и уставившись в одну точку на полу. Мысленно он всё ещё находился между холмов, у заброшенной церкви, где над девушкой едва не было совершено жестокое насилие, и ему стоило большого труда вернуться к действительности.

— Как же так? — прохрипел бывший капитан, словно он сам только что сорвал голос, призывая на помощь. — Как же так? Вы пережили такой ужас — и теперь вы не боитесь оставаться наедине со мной, ездить со мной по лесу…

— Кто сказал, что я не боюсь? — её губы искривились в подобии усмешки. — Я очень даже боюсь. Но я пытаюсь доверять голосу разума, а он говорит, что у вас нет никаких причин совершать надо мной насилие. Вы чужой в этих землях, и местные растерзают вас, если узнают, что вы причинили мне вред. Вы прибыли сюда, чтобы устроиться на службу — так зачем же вам всё портить, ещё и так быстро? Кроме того, у меня есть моя магия и моё оружие, так что в крайнем случае я смогу защитить себя.

— Должно быть, в самом начале вы совсем не доверяли мне, — покачал головой Леон.