Потом снится, что его поймали и ведут в сельсовет. За ним следуют заплаканная мама, удрученный Сашко. Они ничем не могут помочь. Из дворов выглядывают взрослые и дети. Среди них и дядько Павло — Сашков отец, и Тихон Федорович, и дедусь Артем, и Шинкаренко Оля, и Троць Виктор, и Олег.

Откуда ни возьмись, Сергей Шморгун — подошел, спрашивает: «Сколько будет семью восемь?»

Это будто такое условие: если Микола ответит, его отпустят.

Он пытается вспомнить и никак не может. Стал умножать мысленно: семью один — семь, семью два — четырнадцать, — но потом сбился.

Сашко подсказывает, шевелит губами, но Микола не может разобрать. Оля стоит ближе, могла бы выручить, но молчит — боится учительницы.

Микола стонет и просыпается.

На дворе светает. Мама уже застилает свою кровать. Она и сама с вечера долго не могла уснуть, слышала, как вертелся и вздыхал Микола. Ночью проснулась. Сын громко стонал во сне. Теперь уже сожалела, что так бранила его вчера за молоко и выпачканную одежду.

В школу Микола шел, как на казнь. Сначала и вовсе хотел было не пойти, сказать маме, что заболел. Он и в самом деле чувствовал себя больным. Но потом раздумал. Ведь этим он вызовет еще большее подозрение. Учительница решит: «Ага, не пришел, испугался, значит, это он бросил». А увидит на уроке, может, и не подумает на него.

На уроках Микола сидел тихо, внимательно слушал учителей. На переменах тоже не шалил, ждал: вот-вот вызовут к директору, начнут расспрашивать про камешек.

Но вот и урок Валентины Михайловны. Она ничего ему не сказала, только чаще обычного поглядывала на него, и при каждом взгляде у Миколы мороз пробегал по коже.

Решился, подошел к ней после урока, спросил, когда будут закладывать школьный сад.

— Вот как на участках управимся, сразу же и начнем.

Доброжелательный тон учительницы немного успокоил Миколу.

Может, она и не подозревает меня? Мог же и кто-нибудь другой бросить…»

Сашко подошел к сетке-ограде, заложил два пальца в рот и трижды протяжно свистнул.

Микола бросил ложку — он как раз обедал — и выскочил из хаты.

— Ты чего?

— Погляди, куда это она пошла?

— Кто? Учительница?

— Ну да.

Валентина Михайловна вышла за село и свернула на дорогу к станции.

— Наверное, в сад, к дедусю Артему, — высказал предположение Сашко.

— Нет, — возразил Микола. — Если бы в сад, то зачем ей портфель? Может, на станцию? Говорила, что у нее в городе сестра.

— Еще отдаст камень этому, как его… следователю?

— Кто знает… Давай сходим к бабусе Дарине, может, она что-то знает…

— А если и дедусь дома? Он теперь уже не спит в шалаше, по ночам стало холодно.

— Про школьный сад поговорим. Он любит такие разговоры.

— Мне еще надо обед приготовить. Тато сказал, что сегодня придет рано.

— Ну, хорошо, — согласился Микола. — Иди готовь, а я останусь здесь, буду караулить, не вернется ли Валентина Михайловна.

Сашко зажег газовую плиту, поставил кастрюлю с картошкой, и через каких-нибудь полчаса обед был готов. Вышел за ворота, пригласил Миколу к своему нехитрому столу, но тот отказался. Сидел у ворот и смотрел на дорогу к станции.

Тогда Сашко съел несколько горячих картофелин, кастрюлю накрыл крышкой, завернул в старую телогрейку и поставил на кровать.

Закрыли хату и отправились к бабусе Дарине.

Хата дедушки и бабушки Сашка стояла над кручей, у речной переправы. С одной стороны около нее пролегает крутая, выложенная камнем и обсаженная акациями дорога-спуск, с другой — растет небольшая дубовая и кленовая рощица. Летом хату даже не заприметишь, она скрыта среди ветвистых деревьев. Когда же настают холода и деревья сбрасывают свой убор, ее видно издалека — словно парус, белеет она на круче. Хату дедуся и бабуси называют ласточкиным гнездом. Она и правда похожа на него — ведь на самом краешке обрыва примостилась. Рыбаки не раз предостерегали дедуся: «Переселяйтесь оттуда, не то сползет ваша мазанка в реку». Но тот всегда спокойно отвечал: «Эк, не велика беда, к воде поближе будет…»

Когда мальчишки подошли ко двору, увидели: в комнате Валентины Михайловны на окне висит занавеска, которой вчера не было. Наверное, учительница повесила ее после того, как они заглядывали к ней в окно.

Отворили одну дверь, другую, переступили порог, вошли в комнату.

Бабуся сидела на полу, вылущивала фасоль.

Поздоровались.

— О, все же наведался! — укоризненно глянула на Сашка. — А то ни отца, ни сына не слышно и не видно. Чего это вы забыли про нас? Может, обижаетесь? Так вроде бы не за что.

Кряхтя, встала, высыпала из фартука в сито пеструю фасоль, вытерла тряпкой лавку.

— Садитесь.

Бабуся вынула из-под шестка накрытую рушником макитру, поставила возле них на стол.

— Поешьте пирожочков с маком. — Сняла рушник. — Вкусненькие получились!

— Спасибо, мы не голодные! Недавно пообедали, — отказывались мальчики.

— Благодарить будете, когда поедите. Берите, берите, не стесняйтесь. А я тем временем к кринице за водичкой схожу…

— Мы сами принесем! — вскочили с лавки.

— Э, нет, там надо умеючи: крюк поломанный, еще ведро упустите.

Надела поношенный дедусев пиджак, закуталась в платок, хотя на дворе было тепло, солнечно, и вышла в сени. Звякнула там порожним ведром и направилась по тропинке через рощицу к кринице.

Мальчики, хоть и отказывались от угощения, все же заглянули в макитру, а в ней оказались такие румяные, такие пахучие пирожки, что не утерпели, взяли сначала по одному, потом по другому, а там и по третьему.

Валентина Михайловна занимала небольшую комнатку-боковушку.

Дверь в нее была приоткрыта, и было видно никелированную кровать, застланную голубым покрывалом, небольшой портрет Тараса Шевченко в узорчатой рамке над кроватью, краешек стола со стопками книг и тетрадей.

— Вон и та толстая тетрадь, в которой она писала вчера, — прошептал Сашко.

— Где? — забегали глаза у Миколы.

— На столе. Видишь, в красном переплете. Я приметил.

Микола выглянул в окно, потом на цыпочках пошел в комнату учительницы.

— Ты что?! — попытался было остановить его Сашко.

— Молчи! — цыкнул на друга Микола. — Смотри лучше, чтобы бабуся не застукала!

Тогда Сашко, затаив дыхание, пошел вслед за Миколой. Встал возле окна, чуть отвернул занавеску.

— «Дневник», — прочитал Микола на первой странице тетради. — Ты смотри, и у учителей дневники есть!

— Ох, Микола, брось, не надо!

— А! — махнул рукой Микола.

Следующий лист был исписан мелким, но разборчивым почерком.

— «1 июля, — начал читать вслух. — Вчера нам вручили дипломы об окончании Полтавского педагогического института. Значит, с этого дня мы полноправные педагоги. Разъедемся кто куда и, может, никогда уже больше не встретимся…»

Микола пробегал глазами по страницам. Валентина Михайловна писала, как она пошла в отдел народного образования и там ей предложили учительствовать в их селе, Лепехивке, потом — как добиралась сюда…

— Ага, вот и про нас есть. «…Из сада выскочил сердитый сторож. Ругал каких-то мальчишек, воровавших яблоки и сломавших на дереве сук. Я заметила — неподалеку торчит из канавки собачий хвост. Попрощавшись со сторожем, подошла к канавке. Они вылезли. Ох и чудаки! Один худой и длинный, другой толстый и низенький. Ну точно Дон-Кихот и Санчо Панса! Меньший загнал в ногу колючку. Я вытащила. За это он дал мне два яблока. А они такие кислые и терпкие, что во рту свело. Несмотря на это мальчики уписывали их, да еще и причмокивали. Я стала корить «воров», мол, дурно они поступают, что воруют яблоки в колхозном саду. И тогда они такого мне о себе наговорили, что даже страшно стало — ведь придется таких учить и воспитывать. Они сказали, что перешли в шестой класс. Тот, высокий, видно, типичный школьный заводила, на такого ученики, особенно мальчики, смотрят подобострастно и восхищаются всеми его выходками. Однако, мне кажется, хлопец он сметливый и умный. (В этом месте Микола повысил голос, чтобы слышал Сашко.) Другой, Сашко, страшно симпатичный мальчуган, но, видно, совершенно под влиянием…» — Микола умолк, дальше читал про себя.