Вот и теперь. Пришел к нам, а мы втроем — бабуся, Оксана и я — в это время пасли за речкой стадо. Дома был один дедусь, который готовился завтракать варениками с вишнями и пчелиным медом.

— Вот хорошо, что вовремя явился! — обрадовался дедусь. — Поможешь мне с варениками сражаться. Садись быстрей к столу, закусим немного перед обедом!

— Не хочу, — ответил Юрко. — Я дома пообедаю.

— Так дома же вареников мама не готовила?

— Не-е-е…

— Вот видишь. А бабуся сегодня налепила. Ну и вкусны же с медком! — причмокнул дедусь. — Попробуешь — и за уши тебя не оттянешь… Бери вон тот, пузатый, в нем ягод больше, — показал на большой вареник в глиняной глазурованной миске.

— Нет, не хочу, — отказывается Юрко.

— Что же, придется мне самому съесть. — Дедусь сделал вид, что расстроился, и взял из миски тот вареник, который только что предлагал Юрку.

А Юрку, хотя и отнекивался, очень хотелось вареников с вишнями и медом, потому что он любил их больше конфет и мороженого. Он все время поглядывал то на миску, то на тарелку с прозрачным пахучим медом и ждал, когда дедусь предложит ему снова, — тогда он сразу согласится.

Но дедусь больше не предлагал. Заговорил о другом. Сначала напомнил, чтобы Юрко здоровался, когда в хату входит, чтобы опрятным был, за одеждой своей внимательнее следил — не забывал рубашку в штаны заправлять, пуговки застегивать. После этого стал расспрашивать, хорошо ли он знает таблицу умножения и бережет ли, не поломал ли еще конструктор, подаренный в прошлом году моим папой. Потом начал рассказывать о себе, каким был в детстве. И все это дедусю ничуть не мешало есть вареники.

Видя, как быстро исчезают вареники из миски, а мед из тарелки, Юрко отважился и спросил:

— Дедусь, а сколько вы можете съесть вареников?

— Когда был молодой, штук двадцать съедал. Аппетит тогда у меня хороший был.

— А теперь?

— А теперь, — вздохнул дедусь грустно, — больше пятнадцати не осилю.

— Но это вы, дедусь, съедаете, наверное, пятнадцать маленьких, таких, как мама лепит. Бабуся же вон какие здоровенные налепила. Из одного три вышло бы.

— Да нет, вот таких, бабусиных, и съедаю пятнадцать штук. У твоей матери разве вареники? Это мотыльки!

— А я больше десяти, пожалуй, не одолел бы…

— Сколько их тут еще осталось? — заглянул дедусь в миску.

— Шесть, — подсказал Юрко.

— Ага, значит, девять съел, да еще эти прикончу, — как раз и будет моя порция.

— Нет, дедусь, вы не девять, а уже двенадцать съели, — поправил Юрко.

— Неужели двенадцать? — не поверил дедусь.

— Двенадцать, двенадцать! Я считал.

— Ты смотри, а я и не заметил, как уплел. Ну да ничего, как-нибудь и с этими шестью управлюсь, уж очень они вкусные!

Помолчал, помолчал Юрко и снова спросил:

— Дедусь, а что вы мне сказали, как только я пришел к вам?

— Что ж я тебе, голубь мой, говорил? — задумался тот. — Может, чтобы ты рубаху в штаны заправлял и пуговки застегивал?

— Нет, раньше.

— А-а, это чтобы ты здоровался, когда в хату входишь?

— Да нет, не то! Когда я вот тут стоял, вы что-то сказали.

— Вот беда, забыл, не помню! — сокрушенно покачал головой дедусь.

— Ну, вы о чем-то меня просили, а я не хотел, — помогал быстрее припомнить Юрко, потому что в миске оставалось всего лишь три вареника, а в тарелке не больше ложки меда.

Но дедусь никак не мог припомнить, о чем он говорил Юрку. И только когда последним вареником вымазал последние капельки меда и съел его, хлопнул руками по коленям:

— Так это ж ты, наверное, хотел вареников с медком попробовать?

— Ну, ясно же, хотел. А вы то про рубашку, то про пуговки мне толковали, пока сами все вареники не съели, — едва сдерживая слезы, сказал Юрко и поплелся к дверям.

Когда мы пригнали с пастбища домой корову и дедусь рассказал нам про Юрка, бабуся очень рассердилась.

— Недобрый ты, бессердечный! Разве можно шутки шутить над ребенком?

— Ничего, ничего, — успокаивал ее дедусь. — Это мальчишке в науку. Теперь не будет дожидаться, чтоб упрашивали. Ты думаешь, мне было сладко? Уж и не лезут в рот вареники, но ел, чтобы ни одного не осталось…

Пришлось бабусе на следующий день снова лепить вареники с вишнями. Когда налепила, сварила, послала меня за Юрком, а дедуся в погреб за медом.

На этот раз Юрко не отказывался от вареников. Только пригласили — сразу же бросился за стол…

всегда приводит к каким-нибудь неприятностям, а то и к беде — это я знаю по себе и по друзьям.

Так случилось и с Оксаной.

Она много раз просила сводить ее в лес. Но мне все было некогда. Я целыми днями не расставался с Василем, Петром и Юрком. Ходили на строительство газопровода неподалеку от Калиновки, на животноводческие и птицеводческие фермы, в поле. Или купались в речке и ловили рыбу. А то играли в футбол.

Да, правду сказать, не очень-то и хотелось мне возиться с сестренкой. Надоело, и хлопцы могут поднять на смех: кто я — нянька, что ли?

В тот день перед обедом бабуся, как всегда в это время, хлопотала у печки, готовила что-то вкусное. А Оксане опять захотелось помогать ей. Бабуся и на этот раз позволила ломать сухие веточки и бросать в печку.

Но вот Оксане показалось, что сучьев не хватит, и она решила тайком (бабуся ведь не пустит) сбегать в лес, набрать хворосту.

Выждала, пока бабуся пошла в огород нарвать укропу, а мы с дедусем — к ульям, схватила ремень, которым связывали хворост, и выскользнула со двора.

Когда выбежала за калитку, привязанный за воротами бычок увидел ее и, видно, подумал: Оксана с ремнем бежит к нему. И, забыв, что привязан, бросился наутек.

Бычок и раньше пытался срываться с привязи. Ему хотелось побегать по лужку или побродить по лесу. Но толстая веревка и дубовый колышек, глубоко вбитый в землю, держали крепко. Теперь же, испугавшись, он с такой силой рванулся, что колышек выскочил из земли. Почувствовав волю, бычок от радости задрал хвост и помчался к лесу.

Оксана остановилась, посмотрела: не видел ли кто-нибудь, как она напугала бычка? Но во дворе никого не было, и она побежала дальше.

Когда очутилась в лесу, увидела так много интересного, что совсем забыла, зачем прибежала. Солнечные лучи золотистыми стрелами пронизывали листву, сквозил теплый ласковый ветерок, из травы выглядывали цветы и кивали ей головками. А сколько пташек порхало, сколько бабочек летало, всяких букашек, жуков!..

Оксана вышла на поляну, на которой рос дуплистый партизанский дуб-великан. Вот он стоит в одиночестве, суровый и гордый. Сучья на нем толстенные, с потрескавшейся корой, листья жесткие, точно из темно-зеленой жести. А березы, ясени, клены, обступившие поляну, — те веселые и приветливые. Они, казалось ей, с восхищением и почтительностью поглядывают на дуб, слегка покачивают ветвями, шевелят листвой и как бы перешептываются между собой: шу-шу-шу…

— Здравствуй, дуб! — крикнула Оксана и поклонилась ему. Потом добавила: — А я — Красная Шапочка!

Зачем она это сказала — сама не знает.

Дуб молчал. Наверное, не услышал ее голоса, старый ведь, старше дедуся.

Тогда она, так же поклонившись, обратилась к другим деревьям:

— Здравствуйте и вы, березы, и вы, ясени, и вы, клены! Я — Красная Шапочка!

И ей показалось, что все они зашептали в ответ: «Ш-ша-почка… Ш-ша-почка…»

Оксана удовлетворенно улыбнулась и направилась к красавице елке, которую приглядела еще в тот раз, когда была здесь со мной и бабусей.

Пересекла поляну, вышла на знакомую просеку, а та вся алела от спелой земляники. Оксана стала собирать лесные ягодки, лакомилась и никак не могла налакомиться — такие они были ароматные и вкусные. Оксана пожалела, что не взяла с собой кузовок: набрала бы в него и угостила бы дедуся и меня. А может, и бабуся бы не отказалась!

Собирая землянику, Оксана шла просекой все дальше и дальше, совсем позабыв о елке, с которой хотела поздороваться, о хворосте и о том, что бабуся говорила ей, когда она гонялась за пестрой бабочкой. Только тогда вспомнила, когда забрела в самую глубину леса, где кончалась просека и начиналась темная чащоба. Боязливо огляделась и повернула назад.