Я спросил у Недайхлеба, как закончилось соревнование трех бригад. Павел Тимофеевич рассказал, что Медведев остался далеко позади, а вот с Шерстюком упорная борьба шла у него до последнего дня, часа. Дружная молодежная бригада Шерстюка и ее веселый вожак не хотели уступать первенства.

— Я успел поставить последнюю балку, а он нет. А так шли почти что рядом. Ребята сильно шумели на собрании, — вспомнил он.

Итоги соревнования подводили здесь же, на дне шлюза, в конторе участка. Спор у монтажников получился горячим, нашлись сторонники и Шерстюка, и Недайхлеба.

— Это фамилия у него такая — Недайхлеб, а он дает жизни! — пошутил кто-то.

Подсчитали производительность труда за месяц. Бригада Недайхлеба смонтировала ворота за рекордные двадцать шесть дней, ей и присудили переходящий вымпел.

Я видел, как на закате солнца бригадир сам укрепил этот маленький флажок на середине самой верхней балки сооружения. Флажок трепетал на ветру, видный со всех сторон.

— Под знаменем работаем, хлопцы! Чуете? — сказал Недайхлеб монтажникам.

На утро следующего дня он начал готовить свои ворота к пробной обкатке. То же делали и другие монтажные бригады. Весь шлюз как бы вставал навстречу паводку…

На площадке у Москвы-реки монтажникам, естественно, не угрожали, как на Каме, капризы природы. Не страшен был и паводок на реке, схваченной бетонными берегами. Иным пафосом и напряжением жила эта стройка.

Евгений Иванович выразил эти чувства так: «Не уронить честь фирмы».

Это был новый стимул в практике монтажников, новый стимул на интернациональной стройке, и он явил собой не менее побудительную силу, чем та жестокая необходимость, которую диктовала природа на Каме.

Никогда ранее не приходилось Евгению Ивановичу иметь дело с таким монтажом, как на СЭВе. Проект металлоконструкций был разработан мастерской № 1 управления «Моспроект» № 2. Он предусматривал оригинальную геометрию каркаса, составленного из сборного и монолитного железобетона, колонны со стальным сердечником в железобетонной обойме.

В отличие, скажем, от здания МГУ, высотного дома на Смоленской и многих других высотных зданий, на которых применялся рамный стальной каркас, на СЭВе он был запроектирован по связевой системе с заменой жестких сопряжений элементов на шарнирные. Это давало экономию металла, в конечном счете, приводило к упрощению монтажа.

Автор конструктивной части проекта СЭВа Юлий Владимирович Рацкевич часто бывал на стройке, хорошо знал всех бригадиров. Рацкевич, Сапожник и Кунин вместе с бригадирами монтажников на фундаментной коробке разбили триангуляционную сетку. От этой сетки, от реперов, закрепленных на фундаменте, переносились затем на любой из этажей здания все горизонтали и вертикали. Такая система геодезической службы предусматривала повышенную точность монтажа.

Точность, точность! На СЭВе это слово воспринималось и как синоним жестокой необходимости. Евгений Иванович говорил мне, что самым трудным для него стала именно геометрия в монтаже, умение «поймать на радиусе» всевозможные перекрещивания балок, обводов, ферм.

С каждым этажом повышались требования к точности монтажа. Так, польские монтажники, проводившие застекление витражей высотного здания, сначала просили у русских монтажников точность в пределах 2—3 мм, а затем ужесточили свои требования, запросив 0,5 мм. И это на монтаже тридцатиэтажного здания! Вот поистине пришло время высокого класса — класса точной механики.

И что же? Стальмонтажевцы выдержали эту точность, не уронили честь фирмы.

В таких-то вот условиях и началось соревнование за скоростной монтаж, когда бригады Евгения Кутяева и Петра Голованова получили правое, а Владимира Барсукова и Григория Проскурина — левое крыло высотного здания СЭВа.

К сожалению, я могу судить об этом эпизоде лишь по воспоминаниям Кутяева, Сапожника, Кунина. Мне не пришлось видеть своими глазами, как, обгоняя друг друга, поднимались вверх этажи. Они росли и летом, в хорошую погоду, и зимой, когда в феврале 1966 года градусник показывал — 36°, а над Москвой-рекой бушевали снежные метели.

В эти дни на высоте даже просто передвигаться по фермам было трудно, а тут еще требовалось «ловить на радиусе конструкции», наращивать темпы монтажа.

В те месяцы Кутяеву не было нужды заглядывать в сводки и отчеты, чтобы выяснить итоги соревнования бригад. Он и так прекрасно видел, чье крыло поднялось выше. Бывало нередко и так: утром выше стоят фермы Барсукова и Проскурина, вечером, в конце смены, уже Кутяева и Голованова.

Работали в три смены. Выдерживался сетевой график для всей стройки. Но все же монтажные бригады в азарте соревнования часто на день или на два опережали этот график.

Конечно, Владимир Барсуков, монтируя свое левое крыло, прекрасно видел крыло соседей и то, как работает Кутяев. Но видел, должно быть, не все. Есть в руках у каждого опытного бригадира такие навыки, такие свои рабочие находки, которые не уловишь, даже глядя на открытые со всех сторон фермы.

Барсуков пришел к Кутяеву с вопросом, который сам по себе предполагал известное нравственное возвышение человека над своим честолюбием. Он спросил:

— Как ты меня обгоняешь, Женя? Как разбиваешь свои линии?

Кутяев нисколько не удивился. Ибо, очутись он сам в положении Барсукова, он тоже бы, не стесняясь и не боясь оскорбительного отказа, попросил бы товарища:

— Поделись.

Барсуков признался:

— У меня что-то плохо получается с этими разбивками. Я вот издали вижу: ты вроде леску натягиваешь, отмеряешь быстро.

— Да, есть такое дело, — улыбнулся Кутяев и охотно показал свое «изобретение» — эту самую леску, которую он, действительно, натягивал между фермами.

— Ну, спасибо, друг, — сказал Барсуков. — Вижу, мужик прямой, не извилистый. Помог «сопернику».

— Ты, как говорится, мне лучший враг, — пошутил Кутяев, — потому что все время на пятки наступаешь. Я должен от тебя бежать наверх!

Я не застал на СЭВе и самоподъемных кранов, которые хорошо памятны Кутяеву еще по МГУ и здесь на скоростном монтаже снова служили ему. Однако краны эти уехали не слишком далеко: один торчал над вершиной оригинального здания Гидропроекта на Ленинградском шоссе, другой на Смоленской площади вытягивал в небо этажерку двадцатиодноэтажной гостиницы «Интурист».

Я как-то залез вместе с Куниным на последний этаж этой гостиницы, на площадку, только что составленную из бетонных плит, с зияющими щелями между ними. Сквозь щели было страшновато смотреть вниз.

Тут же в середине этажа возвышался на половину своего роста самоподъемный кран.

Впервые я видел его так близко. Видел, как он опирается своими лапами на балки уже смонтированного этажа, как лебедки вытягивают вверх прямоугольное его тело по мере надобности — теоретически они могут продвигать его в высоту без ограничений.

Глядя на этот кран, я вспомнил МГУ, подъем шпиля и рассказ о нем сына и отца Кутяевых.

Должно быть, любой разговор на такой высотной площадке, если он вдруг касается недостатков строительной практики, невольно обретает «принципиальную высоту». И дальновидность. Отсюда действительно видно далеко окрест. Это не шутка, или, точнее, не совсем шутка.

Приглядевшись к Кунину, я уже не удивлялся той молодой и искренней горячности, с какой он сетовал на медлительность строителей.

— Когда у нас шло соревнование бригад на монтаже СЭВа, — сказал мне тогда Кунин с той особой интонацией, в которой слышались одновременно и гордость и горечь, — когда мы шли наверх по крыльям здания, то делали по четыре этажа в месяц. Дорожили каждым часом. Но вот мы давно ушли со стройки, а она еще долго не заканчивалась.

Кунин подошел к краю площадки, зачем-го заглянул вниз. Не знаю, что он хотел там увидеть. Маленькие фигурки людей, коробочки автомобилей, ползущие жуками троллейбусы с единственным крылом, поднятым над спиной? Или просто хотел немного успокоиться? Я, во всяком случае, не рискнул последовать его примеру. Боялся, что закружится голова.