— Нет, не видел. А где он? — живо заинтересовался Михайлов.

— Копии разослали по участкам, а вот он, оригинал, — сказала девушка. — Хотите посмотреть?

— Да, конечно, — кивнул головой Михайлов и быстро пробежал глазами текст приказа.

Это была приветственная телеграмма, в которой министерство поздравляло коллектив 1-го участка с успешным окончанием намыва карт в счет плана года.

— Что ж, постараемся оправдать доверие! — сказал Михайлов, улыбнувшись и отдавая телеграмму секретарю. — До зимних морозов намоем всю плотину.

Как-то ночью переходили мы вместе с Михайловым через старое русло Дона. Это был знакомый район «битвы на проране», но там уже не было эстакады, и мы перешли на левый берег, как и предсказывал Горин, «по суше», по твердой земле намытой насыпи.

Сокращая путь, Михайлов поднялся на железнодорожный мост, перекинутый над рекой. Он широко шагал, светя фонарем по деревянному настилу около перил, и все время посматривал вниз, на стройку. Земля под нами пылала густыми гроздьями огней. Темное небо, усеянное звездами, меркло по сравнению с землей, залитой светом, и казалось, что небо и земля поменялись местами.

Внизу по новому руслу сильно и вольно катил свои волны темно-серебряный Дон, а там, где был котлован, в оправе высоких фонарей на берегу, отражая в зеркальной глади зубчато-огненный силуэт плотины, лежало озеро гигантским сверкающим алмазом.

Казалось, стройке нет конца — световой пунктир ее границ тянулся далеко-далеко к горизонту. Оттуда, снизу, от степи и воды, тянуло радостным, подмывающим сердца ощущением необычайной шири и простора. Трудно передать всю величественность, поэзию и красоту ночной панорамы гидроузла… Как зачарованные, стояли мы на мосту, чувствуя легкое кружение в голове не то от высоты, не то от светлого и окрыляющего восторга.

— Помнится, говорил я экипажу: вот как закончим Волго-Дон, — тихо сказал Михайлов, — и поплывет армада наших земснарядов вверх по Цимлянскому морю, потом по судоходному каналу в Волгу, а затем в Волгоград или в Куйбышев. Это я говорил, когда мы только-только начинали здесь. Сколько же прошло времени? Меньше двух лет! А сейчас вижу: ведь это же не мечта, — это будет завтра.

Весна в Жигулях задержалась, и в середине апреля на покатых склонах еще лежал снег. Горы на правом берегу стояли в белой шубе лесов. В теплые дни шумела вода по оврагам, смывая снежный покров, и постепенно чернели крутолобые выступы жигулевской горбатой гряды. Весна больше всего чувствовалась в свежем и теплом ветре от реки, в густых запахах оживающих деревьев, талого снега, набухающей влагой земли.

С каждым днем прибывала вода, постепенно приподнимая ледовый панцирь Волги. Уже на подточенном снизу рыхлом и пористом льду исчезли широкие лужи, и недавно еще совсем мокрая поверхность стала суше, приобретая новую, серовато-пепельную окраску.

— Вода с поверхности ушла, лед поднимается, Волга скоро пойдет, — говорили старожилы.

И днем и особенно по ночам в затихшем воздухе слышались скрежет и густой хруст: река ломала береговую припайку льда, прорубая у подножья гор узкие голубоватые полыньи.

Уже давно не двигались машины через Волгу, а в последние дни и люди опасались ходить по черным, кое-где уже искривившимся лентам дорог. Ледовые поля могли взломаться каждый день, и все на Волге дышало тревожным предчувствием ледохода.

На строительных площадках Куйбышевгидростроя шла напряженная работа, особенно в котловане под здание гидростанции, лежащем в глубокой впадине оврага и огражденном от реки барьерами перемычек.

Вешние воды размыли глинистые дороги, таял снег в глубоких забоях котлована, стекавшие с гор ручьи смешивались с подпиравшими грунтовыми водами. Разрушались, оползая, крутые стенки земляных выемок и насыпей, погружались в грязь тяжелые экскаваторы, вязли в размокшей глине десятитонные и двадцатипятитонные самосвалы, даже лежневые деревянные дороги тонули в разжиженном, вязком, илистом грунте.

Машины, транспортирующие камень на перемычки, продвигались по котловану только с помощью бульдозеров, чьи стальные ножи катили перед собой метровые волны жидкой земли. Одним словом, грязь и бездорожье стали подлинным бедствием стройки.

Так надвигалась весенняя распутица — время грозного испытания, самый тяжелый период для строителей.

Над котлованом нависла реальная угроза остановки всех механизмов. Но именно в эти дни положение на решающем участке в правобережном котловане исключало возможность какого-либо даже малейшего перерыва в бесперебойной выемке грунта и возведении перемычек — барьеров, способных отстоять котлован в битве с надвигающимися ледоходом и паводком.

В штаб гидротехнического района — продолговатый деревянный домик у покатого подножия горы — мы попали в полдень, как раз ко времени ежедневного диспетчерского совещания. Его проводил начальник района Дмитрий Федорович Оглоблин, инженер с крупными чертами спокойного, волевого лица и таким же спокойным и властным голосом.

В его кабинет входили прорабы, начальники участков, специализированных служб — энергетики, транспорта, связи — командиры большого и сложного хозяйства. Многие явились прямо со своих рабочих участков в резиновых сапогах, забрызганных грязью, и в синих рабочих ватниках, удобных в это переходное время года.

На «диспетчерках» подводились итоги прошедшего рабочего дня, намечались оперативные задания на следующий. Здесь царила та обычная на производстве атмосфера взаимного подстегивания и резкой нелицеприятной критики, которая служила в то же время и бодрящей нравственной зарядкой.

Большинство инженеров пришли из котлована, судьба которого решала все в районе, беспокоила всех и привлекала всеобщее внимание. Оглоблин объявил повестку дня: работа механизмов в котловане, борьба за дороги.

— Товарищи, — тихо сказал он, положив обе ладони на белый лист бумаги, — в котловане тяжело. В распутицу принято было останавливать гидротехнические стройки: не пускали дороги, тонули в грязи механизмы. Мы пойти на это сейчас не можем. Как бы ни было трудно, наша задача сейчас в том, чтобы не остановить хода работ.

Оглоблин скупым энергичным жестом руки пригласил инженеров котлована, начальников тракторных и автомобильных парков, электриков доложить о состоянии дел. Все сходились на том, что положение в районе тяжелое, если не угрожающее. Распутица наполовину парализовала движение машин. Сохранилось только несколько магистралей, с великим трудом поддерживаемых непрерывной подсыпкой каменного окола. Это были единственные линии связи с перемычками в русле Волги, куда шел камень и сухой грунт от экскаваторов, расположенных на более высоких отметках, и главным образом от машины № 9 известного всей стройке новатора Бориса Коваленко.

— Коваленке все внимание, под девятку поток машин! — сказал Оглоблин. — Сколько у нас завтра машин на линии?

Начальник транспортной конторы Дроженко назвал цифру.

— Вы живьем нас режете, — тихо сказал Оглоблин. — Надо больше. Я хотел быть только уверенным в том, что вы чувствуете всю ответственность транспорта!

Главный инженер района Скрепчинский, высокий, полный, с седеющими усами, доложил о нуждах многочисленных специализированных подрядных и субподрядных контор гидромеханизации, механомонтажа, водопонижения, чьи работы находились под единым руководством начальника района.

Оглоблин то и дело отрывался для телефонных переговоров, подписывал телеграммы на заводы-поставщики, в смежные строительные районы. Но пестрый поток дел и распоряжений не отвлекал его от главного — котлован оставался в фокусе всех разговоров, начальник района словно держал его все время перед своим взором.

— Товарищи, острота положения бесспорна и ясна. Через несколько дней ждем первую подвижку льда. Вы понимаете, что это значит? Нам с вами не с берега созерцать ледоход. Нам следует проводить его, это же первый опыт пропуска ледовых полей в условиях суженного перемычками русла Волги.