Он ловко заколачивал ящики и потом, скользя в сапогах по мокрой качающейся палубе, относил ящики к трюму. Нина Владимировна была неутомима, она не только смазывала рыбу, но и помогала заколачивать ящики, спускалась в трюм, ее маленькая фигурка появлялась то на одном, то на другом конце палубы. Она лишь иногда прислонялась к мачтам, чтобы не упасть при резких кренах судна.

В середине ночи, когда улов стал уменьшаться, Дементьев решил перейти на другое место, миль на десять на юго-восток.

Море и здесь было все в россыпи судовых огней. В ночной темени свет ламп казался особенно ярким, издали световые точки и вспышки сливались в одно, как бы плывущее над водой зарево. Иной раз капитаны судов, идущих из Красноводска, наткнувшись ночью на экспедицию, принимали ее за освещенный огнями берег и, решив, что заблудились, бросали якорь или, переменив курс, уходили в сторону.

Лов кильки на сейнерах продолжался всю ночь. На рассвете, когда свет ламп потускнел, а поверхность моря приобрела серый, свинцовый оттенок и кильки стало меньше, сейнеры подняли якоря.

К утру обычно зыбь сильнее и ветер крепче. Сейнер «Гоголь» бросало на волнах, однако уставшие рыбаки крепко спали. Не отдыхал лишь капитан, стоявший за штурвалом. Он то и дело поглядывал по сторонам, стараясь, чтобы его не обогнали другие корабли, чьи мачты виднелись по всему морю.

Впереди показался песчаный треугольник мыса и около него светлые силуэты рефрижераторов, ожидающих свежую рыбу. Корабли прибавили ход. Они «бежали», весело попыхивая курчавыми дымками, разрезая косматые гребни волн, окрашенные розоватой пеной. Всходило солнце.

У самых рефрижераторов соперничество сейнеров стало походить на морскую игру. Команде каждого судна хотелось первой закрепить чалку на борту рефрижератора, первой перегрузить ночной улов. Сейнеры со всего хода «атаковали» рыбоприемники, капитаны судов сблизившихся кораблей кратко приветствовали друг друга с высоты штурвальных рубок, осведомлялись о результатах лова.

Героем ночи был капитан сейнера «Псел» — Петр Алексеевич Софронов. После шторма нелегко было найти богатые рыбой места. Однако на корме у «Псела» высилась гора ящиков с килькой, и Дементьев, скользнув по ней как бы равнодушным взглядом, оценив успех товарища, должно быть, позавидовал в душе, но внешне ничем не выдал себя.

— Сколько у тебя? — кивнув ему, спросил Софронов.

— Ящиков восемьдесят, — ответил Дементьев с невеселой улыбкой. Он был недоволен результатами лова. На сейнерах, где рыбу солили, а не замораживали, дело шло, естественно, быстрее.

— У меня триста семьдесят ящиков, — похвастался Софронов.

— Ты где же ловил?

Софронов помолчал. Должно быть, он привык не торопиться с ответом на такие вопросы. Как обычно, он нашел богатое рыбой место и сам надеялся прийти туда на следующую ночь.

— Да ты не бойся, твою рыбу не заберу, — сдержанно сказал Дементьев.

— В море всем хватит места, — снова уклонился Софронов.

Он стоял, опершись локтями о борт капитанского мостика, маленький, худощавый в приплюснутой кепке и ватнике, издали фигурой похожий на подростка. За ночь небритые щеки его потемнели, перевитые сединой волосы выбивались на лоб и вокруг пристальных, с затаенной хитринкой глаз выделялись резкие морщины.

— Где ловил, спрашиваешь? От мыса Урдюк держался так на 190 градусов, ходу часа полтора, — наконец ответил он довольно неопределенно.

— А я вышел мористее, — сказал Дементьев. — Там две «деревяшки»[3] стояли. Прошел дальше, зюйд-ост. Потом два раза место менял.

— Видел кого-то, — коротко бросил Софронов.

— Это я был, — подтвердил Дементьев.

— Твой «Гоголь»-то знаешь как зовут: «Вон, мол, бежит «холодильник номер один», — засмеялся Софронов, открывая в улыбке мелкие зубы. — Говорят: «Дементьев теперь в Москву поедет, рассказывать, как рыбу в море замораживать, а рыбачить бросит». Так, что ли, Георгий?

Ирония, слышавшаяся в шутке Софронова, задела Дементьева, но он ответил спокойно, подбадривая себя и своих рыбаков, которые с интересом прислушивались к этой словесной дуэли.

— Мы не то, чтобы какие-то консерваторы. Понятно, Алексеевич? Новое надо внедрять!

Софронов не счел нужным спорить, но покосился на корму своего судна — дескать, науку внедряй, а пока полюбуйся на мой улов и позавидуй!

— Слушай, Софронов, какая это ловля — рыбу горчицей мазать, — неожиданно вмешался Бабаян. — Горчица, перец, понимаешь, лавровый листик! Кухня, да? А время идет!

Бабаян от огорчения даже плюнул. Дементьев расхохотался.

— Слышишь, Алексеич, ему горчица все глаза выела. Вот, брат, как науку вперед двигать. А ты не прав, Саша, — продолжал он, обращаясь уже к своему матросу, — мы большое дело делаем, килька-то у нас свежинка, почитай, готовые консервы!

Довольный тем, что последнее слово осталось за ним, Дементьев закрыл двери рубки, включил моторы, быстро продвинул свой сейнер вперед, и через пять минут первые ящики с охлажденной рыбой уже перегружались в трюмы рефрижератора.

Я перешел на борт «Псела», чтобы поближе познакомиться с его капитаном. Застал его за завтраком.

Петру Алексеевичу сорок с небольшим, но, рано поседев, он выглядит старше. На море Софронов провел почти всю сознательную жизнь, если не считать двух лет, отданных Отечественной войне. Вот уже три года он — один из лучших рыбаков Каспия.

Правда, рассказывая о нем, товарищи, как бы вскользь, упоминали, что Петр Алексеевич — «мужик извилистый», несколько «зажимает» свой опыт.

Я спросил у Петра Алексеевича, как он находит места, богатые рыбой.

— Это рыба меня находит, — пошутил Софронов.

— Всегда находит?

— Всегда, — улыбнулся он.

Однако в разговоре выяснилось, что бывали у Софронова и такие ночи, когда его сейнер привозил всего три центнера рыбы. Петр Алексеевич рисковал, отдавая иной раз целую ночь поискам наибольших скоплений кильки. Зато, набредя на «богатое» место, он с лихвой наверстывал время. Он брал улов и хорошо изучал этот район, течения в море, донный грунт.

— Вот пример, — сказал Петр Алексеевич, — есть у нас сейчас сейнер «Пинега», море — одно, и суда — одни, а «Пинега» за три года поймала ровно вполовину нашего. Или вот потушат огни и спать ложатся. Поспят — начинают ловить. Надо хотеть хорошо рыбачить — это главное.

Дружная команда сейнера «Псел» добивается больших уловов потому, что дорожит каждой минутой. Едва судно станет на якорь, как рыбаки спускают в море одновременно обе конусные сети, по бортам судна зажигаются сразу две лампы. Затем, когда рыба скопляется, одна лампа отключается, и косяки кильки сосредотачиваются у правого или левого борта сейнера.

Лов начинают в быстром темпе. Едва одна сеть нависает над палубой, как в воде с противоположной стороны зажигается лампа второй конусной сети. Рыба устремляется туда. Так каждые пять-шесть минут: сети летят вверх, вниз, то в море, то на палубу.

Высокая мачта посредине судна, грузовые стрелы, почти под прямым углом прикрепленные к ней, конусные сети на длинных канатах — все это напоминает огромное качающееся коромысло. Сети, точно ведра, одно за другим, зачерпывают в море по несколько центнеров кильки.

На ином сейнере запоздают в район лова, другие ждут полной темноты и тогда лишь опускают сети. У Софронова судно всегда на месте вовремя и сети в воде еще засветло. Только начали сгущаться сумерки — зажигаются лампы, на палубу уже льется килька и команда выигрывает лишних час-полтора активного лова. Вот почему капитан Софронов привозит иной раз в два раза больше рыбы, чем соседи.

…Сейнер «Псел» подошел к борту рефрижератора «Холод» вслед за «Гоголем» и начал разгрузку. Кран осторожно подхватывал ящики и опускал их в глубокий трюм, где искусственно поддерживается низкая температура.

Из трюма тянуло холодом, густым запахом влажной рыбы. Жирная вода из ящиков текла по скользкой палубе, рефрижератор качало на волне, и это затрудняло работу грузчиков. Все они торопились, чтобы уже к вечеру рефрижератор мог уйти в Астрахань.