Флотилия килечной экспедиции пережидала непогоду в бухте. Более пятисот кораблей раскачивались на якоре или бороздили морщинистую поверхность залива. Легкие сейнеры с толстыми мачтами и висевшими на них, как огромные сачки, конусными сетями, средние сейнеры — с фанерными корпусами, большие сейнеры с железным корпусом, объемистые, большегрузные плашкоуты, баржи, лихтера, буксировщики, высокобортные красавцы рефрижераторы с трюмами для мороженой рыбы.

Флот экспедиции заполнил огромную бухту. Казалось, армаде судов тесно у берега: мачты кораблей виднелись по всему простору залива, до самого горизонта. В ясном воздухе плавали сотни тающих в небе курчавых дымков. Даже свистящий бриз с берега, с разгона швырявший в бухту клубы песка и пыли, не мог заглушить многоголосого, плотного рокота моторов — шумного дыхания флотилии.

Быстроходный буксировщик «Белинский», разрезая острым ножом волну, прошел в глубину залива и там пришвартовался к борту теплохода, облепленного со всех сторон корпусами сейнеров и транспортных рыбниц. Это была плавучая база имени Микояна, или, как называли ее рыбаки, «матка» — судно-флагман, держащее на своих мачтах флаг штаба экспедиции.

Представьте себе большой, глубоко сидящий в воде корабль. Верхняя палуба у него такая же, как и у любого пассажирского морского судна, но нижняя похожа на плавучий завод с различными подсобными предприятиями.

И действительно, «база» — это не только ремонтные мастерские, но и различные склады и магазины на длинной палубе, напоминающей своеобразный торговый пассаж, где можно купить все: от продуктов до галантерейных товаров и готового платья, все необходимое для снабжения технического хозяйства флота и самих рыбаков.

Но это все-таки только плавающий корабль, естественно, что на теплоходе тесно: рядом с кузницей и токарными станками магазины, около них склады горючего и масла, тут же хлебопекарня, на корме баня, на верхней палубе почта, сберкасса, клуб. В жилых отсеках теплохода расположены медицинские кабинеты — здесь принимают врачи, — а фельдшеры есть и на маленьких сейнерах.

Каспийские рыбаки проводят в море большую часть своей жизни. Весенняя путина, после короткого летнего перерыва, сменяется осенней, затем зимней. По шесть — восемь месяцев живут рыбацкие команды на своих судах за триста — четыреста километров от колхозов и рабочих поселков, в открытом море, лишь изредка бывая на берегу.

Едва рыболовецкое судно пришвартовывалось к базе, рыбаки в зеленых брезентовых робах, в высоких сапогах переходили на ее палубу. Одни спускались по трапам в магазины, другие несли детали машин к ремонтным станкам, третьи спешили на почту, за газетами, письмами, в сберкассу, в санитарный кубрик.

На обеих палубах было многолюдно, шумно, почти непрерывно гремела музыка из больших репродукторов — это корабельный радист транслировал Москву.

Пока часть рыбаков находилась на базе, на борту сейнеров продолжалась подготовка к лову; сушились подвешенные к мачтам сети, на корме судов, где стоят небольшие печки, проворные рыбачки в мужских штанах, куртках и сапогах готовили пищу, на иных сейнерах уже разливали душистую, густую уху в глубокие миски.

А над базой, над сейнерами, над пенными, беспокойными волнами не умолкал густой, многоязычный гул голосов. В нем слышалась и русская речь астраханских капитанов, смело, со всего хода пришвартовывающихся к теплоходу, и гортанная перекличка смуглых, темноволосых туркменов, смех рыбачек-казашек, и песни чинящих сети на палубе стройных, подвижных ловцов-дагестанцев.

Стоял уже полдень, когда Степан Лукич Вишневецкий, начальник экспедиции, прилетевший из Астрахани, вступил на борт базы. Невысокий, с широким в мелких рябинках лицом, на котором выделялись крутой лоб и внимательные глаза, он по-юношески легко взбежал по трапу на верхнюю палубу и прошел в свою каюту.

Собственно это была небольшая плавучая квартира из двух комнат: спальня и кабинет со всем необходимым для работы — книжными шкафами, креслами, письменным столом. Вишневецкий переоделся в белый полотняный костюм, удобный на море, и через десять минут уже сидел за столом, просматривая радиограммы и сводки со всех судов экспедиции. Он не был в районе лова дней десять. За это время здесь произошло много событий, весьма важных для работы экспедиции.

Со Степаном Лукичом Вишневецкий я познакомился в дороге. Из короткой беседы я знал уже, что он уроженец Астрахани, с детства связавший свою жизнь с промыслами и морем. «Вот уже более четверти века я неотступный рыбник», — сказал он о себе. Все эти годы Вишневецкий учился, не бросая производства, из малограмотного рабочего стал директором плавзавода, а затем, вот уже три года, — начальником крупной экспедиции.

Еще в самолете, поглядывая в окошко на зеленую равнину Каспия, он замечал то черную полоску — приемную рыбницу, идущую в Астрахань, то тонкий паутинный пунктир ставных неводов — частицы большого рыболовецкого «хозяйства», и о делах экспедиции говорил охотно, обстоятельно, с той особенной точностью в мелочах, которая отличает человека делового, взвешивающего значение каждой фразы.

Созвав на базе в каюту своих помощников, Вишневецкий начал с деловых вопросов.

— Значит, отсиживаемся в бухте. Три дня потеряли, и это в канун выполнения экспедиционного плана! Три дня! — сказал он и нахмурился.

Два помощника — старый рыбак Михаил Сергеевич Суханов, полный крепыш с лицом, словно прокаленным каспийским ветром и солнцем, и худощавый, подвижной молодой штурман Карпов — отчитывались за прошедшую неделю лова.

— Мы держались в море до последнего, — как бы оправдываясь, сказал Суханов, — но шторы нас загнал в бухту!

Неделя была действительно тяжелой. Первые три дня флот находился в открытом море у мыса Урдюк. Здесь и настигла его буря. Суда пытались бороться с волнением, но зыбь все усиливалась. Корабли болтало. Якорные цепи дрожали от напряжения и могли порваться. К вечеру ветер усилился до девяти баллов. Огромный теплоход начало «купать» — вода заливала нижнюю палубу. Взяв на буксир несколько плашкоутов, теплоход двинулся в бухту.

Ночью порвался буксирный трос и от базы оторвало два плашкоута. Поймать их не удалось, и судам было приказано бросить якорь и ждать помощи. Скоро пришло новое сообщение — сейнер № 10 повредил рулевое управление, корабль несло на берег. Нужны были срочные меры. Александр Карпов перешел на борт разведочного судна «Академик Берг» и пошел на нем искать сейнер.

Об этом рассказывал сам Карпов. Он старался докладывать с несколько нарочитым спокойствием, выдерживая тон бывалого моряка, которому любой шторм не в диковинку.

Карпов разыскал поврежденный сейнер неподалеку от берега. Судно, лишенное управления, оказалось во власти воли и ветра.

— Ну, как у вас? — крикнул Карпов рыбакам с борта своего судна.

Он понимал самочувствие моряков — как бы ни было трудно команде, если рядом друзья, на душе веселей. С «Академика Берга» попробовали подать буксирный канат, для большей упругости размотав его на всю длину — метров четыреста.

Четыре раза, разворачиваясь, то медленно, то со всего хода «Академик Берг» подходил к судну, чтобы «поймать» его на буксир. Четыре раза толстенный канат рвался как нитка, когда волны разбрасывали корабли в разные стороны.

Наконец, удалось «захватить» сейнер и повести его за собой. Казалось, что от встречной волны все судно уходило под воду, как говорят моряки, «подзаныр», и становилось страшно, что корабль больше не появится на поверхности моря. Карпов предложил команде перейти на его судно. Но рыбаки отказались — вдруг откроется течь или разойдутся пазы в носовой части. Сейнер благополучно добрался до бухты, сохранив весь улов рыбы.

Вишневецкий спросил, исправлен ли уже поврежденный сейнер, Карпов утвердительно кивнул головой.

История с буксировкой этого сейнера была лишь одним из будничных эпизодов морской жизни экспедиции. Редкий шторм в эти дни поздней осени не обходился без того, чтобы несколько судов, сорвав с якоря, не понесло в море или на берег.