— Живя здесь, кроме лошади, ничего держать нельзя!

— Что же не переехал на новую землю, там, говорят, сена у них вдоволь, — отозвалась Марья.

Дмитрий промолчал, но Марья поняла, о чем он думает.

В начале зимы Нефедовы пригласили портных — старика с подростком на дом. Эти портные каждую осень появлялись из-за Суры и промышляли по селам. В прошлую зиму они побывали в поселке Анютино. Рядом с этим поселком и находится новая земля, куда переселились два баевских двора. Не подозревая о намерениях Дмитрия, портные без конца расхваливали те места. Дмитрий уже давно слышал о достоинствах новой земли, но услышать об этом от других было приятно. Портные сшили Нефедовым две овчинные шубы — Марье и Фиме — и полушубок для Степы. На шубу Марьи взяли две новые овчины, остальное подобрали из старых шуб, Фиме и Степе полностью подобрали из старья. Все равно это были обновки, к тому же сшитые настоящими портными. Особенно радовался Степа. Он вечно ходил в старье, оставшемся от Фимы и Иважа. Теперь у него была своя, новая шуба. За это Степа охотно каждый вечер следил за огнем лучины. Портные располагались за столом. Куски овчины лежали на столе и лавках. Марья и Фима пряли на длинной лавке. Дмитрий плел лапти на передней. Так что куда ни поставь светец, всем света не хватит. Степе приходилось для портных светить дополнительно. За вечер он сжигал столько лучины, что Марья только ахала. Зато портные им оставались довольны, особенно старик. Когда ему надо было продеть в иголку нитку, он говорил Степе:

— Свети, сынок, поближе, а то мои гляделки что-то плохо видят.

Степа подносил лучину почти к самому лицу старика, и случалось, что лучина в его руках вздрагивала и касалась густой бороды старика. Тот испуганно шарахался в сторону:

— Ой, сынок, опять опалил мне бороду!

Его сын и Фима хохотали, а Дмитрий сердито говорил:

— Вот всыплю ему лыком по мягкому месту, тогда он будет повнимательнее...

Иногда к Нефедовым после ужина заходил пастух Охрем. В последнее время он тоже увлекся разговорами о новой земле. От переселения туда его задерживало лишь то обстоятельство, что там нечего будет пасти, нет стада.

— Нашел о чем горевать! — говорил ему Дмитрий. — Много ли пользы от твоего занятия?

— Что правда, то правда, — соглашался Охрем.— Нет работы хуже, чем пасти стадо. Вот Васена родит мне сына, тогда я брошу это занятие и переселюсь на новую землю. Немного подкопил денег, купим лошадку, стану пахать землю.

Портные у Нефедовых шили почти неделю, потом перешли к другим. С их уходом на время прекратились разговоры о новой земле. Но думать о ней Дмитрий не перестал. И кто знает, сколько бы еще он думал, не случись с ним большая беда.

Подушную подать обычно собирали по осени, когда кончались все полевые работы. К этому времени каждый хозяин что-то продавал, добывал деньги и расплачивался. В этом году же подушный налог почему-то стали собирать в конце зимы, ближе к весне. Из волостного правления в Баево приехал старшина, писарь и сборщик налогов. С собой они привезли урядника. По селу ходили всей гурьбой из избы в избу. У кого нет денег, забирали хлебом, нет хлеба — уводили скотину. Особенно трясли недоимщиков. Дмитрий давно не помнил такого нашествия начальства. О себе он не очень беспокоился, за прошлый год он уплатил сполна, для этого года у него припасено немного денег. Если не хватит, то, может, подождут до осени, год-то еще только начался. Многие платили так, в два приема.

Дмитрий с Марьей вышли посмотреть, как начальство, медленно продвигаясь по улице, управляется во дворах. Многие так и стояли под окнами, ожидая, когда очередь дойдет до них. У Савкиных вышли четверо пожилых мужчин, женщины держались во дворе, выглядывая из ворот. Сам старик Савка, весь седой, но еще прямой и бодрый, стоял с тремя сыновьями, тоже седобородыми. Старик Савка и сам точно не знал, сколько ему лет. По сельским преданиям он будто помнит, как Пугачев прошел через город Алатырь. Сам он об этом теперь не рассказывает, но в молодости якобы похвалялся, что видел самого Пугачева. Старик он неразговорчивый, если за день промолвит два-три слова, и то хорошо. Сыновья и внуки побаиваются его до сих пор. В семье он полновластный хозяин.

С Савкиного двора вышел пятый мужик, внук Николай. Он пересек дорогу и подошел к Дмитрию. Ему было приятнее постоять и поговорить со своим сверстником, чем молча торчать позади деда, отца и дядьев. При старике Савке никто не смеет подать голоса, молчи, пока он не спросит сам.

— Ваши мужики стоят спокойно, наверно, сполна уплатили подать? — спросил Дмитрий, в ответ слегка приподнимая шапку.

Марья поклонилась молча.

— Наш дед никогда не оставляет подати на после, — сказал Николай и усмехнулся.— Он часто говорит, что лающему псу не забудь кинуть кость.

— Это уж так, — согласился Дмитрий.

Сборщики подати приближались к избе Дмитрия. Вот они зашли к его соседу. За ними, точно отставший от стада теленок, брел Никита-квасник. В руках у него длинная гладкая палка с множеством отметин, обозначавших, сколько каждый двор уплатил подати.

— Зачем он таскает эту дубинку? Кому она нужна? — ворчливо сказал Дмитрий.

— Знамо, они смотрят не на палку Никиты, а фитанцию. Нет фитанции, стало быть, и подать не отдал, — сказал Николай. — Наш старый эти самые фитанции носит зашитыми в шапку. А шапку снимает с головы лишь за столом и спит в шапке. Бродячей собаке, говорит он, никогда не верь, раз накормишь, в другой раз придет.

Марья, не дожидаясь, когда сборщики выйдут от соседей, ушла к себе в избу. Она не хотела встречаться с этими, как их называет старик Савка, псами. Дмитрий поладит с ними сам, деньги приготовлены, лежат у него в кармане.

— Что же это они в нынешнем году собирают не вовремя? — спросил Дмитрий. — У кого в это время могут быть деньги, разве что у одного Никиты-квасника.

Наши дядья где-то слышали, что царь будто хочет снять подати с мужиков. Вот они, наверно, потому и спешат собрать раньше времени. Если царь вдруг освободит от податей, тогда где им взять денег.

— Об этом давно болтают, да толку нам с тобой от этой болтовни что-то не видно, — возразил Дмитрий.

Сборщики подати гурьбой вывалились от соседа и направились к Нефедовым. Николай тронул шапку и большими шагами направился через улицу к себе во двор. Дмитрий перед воротами остался один и смотрел, как, шаркая сапогами по талому снегу, к нему приближалась группа хорошо одетых, откормленных людей. Он снял шапку и поклонился. На его поклон ответил лишь сотский, остальные словно бы не замечали, шли прямо на него. Даже Никита-квасник не дотронулся до своей шапки. Волостной старшина — крупный мужчина, в длинной шубе из черной дубленой овчины и в шапке из серой мерлушки, посмотрел на Дмитрия исподлобья.

— Ты, Нефедкин, мужик исправный, за тобой вроде никогда не водилось недоимок, все же следует проверить, — пробасил он и прошел в ворота.

Остальные вереницей потянулись за ним. Шествие замыкал Дмитрий, остановившийся у самой двери. Он в собственном доме побоялся пройти к столу, за которым уселись старшина, писарь и урядник. Двое сотских и Никита-квасник со своей длинной палкой остались стоять посреди избы. Марья с Фимой, как только услышали шаги в сенях, ушли в предпечье, прижались спинами к шестку и так стояли, затаив от страха дыхание.

— Ну, Нефедкин, выкладывай свои квитанции, какие у тебя есть за последние три года, — властно пробасил старшина.

— Найди, Марья, фитанции, — сказал Дмитрий и, вынув из кармана приготовленные деньги, положил их на стол перед сборщиками подати.— Тут половина, другой половина осень будет, этот год...

Марья вышла в сени. За ней, испуганным ягненком, метнулась Фима. Староста проводил ее пристальным взглядом и, когда она скрылась за дверью, сказал:

— Заплатить надобно все. Срок тебе дается до следующего базара.

Марья принесла несколько скрепленных суровой ниткой разноцветных бумажек и отдала мужу. Дмитрий положил их на стол рядом с деньгами. Писарь бегло просмотрел их и спросил, а где же квитанции за последние два года.