И раньше бывали тяжелые годы, но все же вместе с лошадью удавалось сохранить и корову. На этот раз не сумели.

Рождество этого года в избу Нефедовых пришло без вкусных пирогов. Из чего их печь, если нет ни молока, ни масла, а муки осталось совсем немного. Из чистой муки Марья ничего не печет, она ее добавляет в картофель, мякину, лебеду. Она все же умудрилась накануне праздников испечь капустные пироги и картофельные ватрушки на конопляном масле. Иваж и Фима ели их, даже похваливая. Степа не ел, просил молока. Он с утра ходил к Назаровым и там видел, как близнецы ели молочную тюрю. Ему тоже захотелось молочной тюри.

— Откуда я тебе возьму молока? — отмахивалась от него Марья. — Наше молоко ушло за Суру.

— Он же просит не молоко, а тюрю,— с улыбкой сказал Дмитрий и спросил сына: — Правда, Степа, ведь ты хочешь тюрю?

Степе показалось, что это одно и то же: молоко или тюря. Поэтому он ответил:

— Тюлю.

Не могла не улыбнуться и Марья.

— Из-за этого нечего печалиться, сейчас я вам сделаю тюрю.

Она накрошила в чашку хлебного мякиша, нарезала головку лука, полила их ложкой конопляного масла, посолила и залила водой. Тюрю сначала попробовал Дмитрий, похвалил и сделал вид, что ест с большим удовольствием. От него не отстал и Степа. Они опорожнили с отцом всю чашку и остались очень довольны. Иваж с Фимой покатывались от смеха. Марья улыбалась втихомолку. Хоть пироги испечены на конопляном масле, они все же пироги. А Степа им предпочел тюрю на воде.

Вечером Иваж и Фима долго не ложились, ожидали, когда придут к ним парни и девушки колядовать. На них глядя не ложился и Степа. Марья беспокоилась, что нечего будет подать тем, кто придет колядовать.

Дмитрий ее успокаивал:

— Подашь, что есть, стоит из-за этого расстраиваться.

— На воде замешанные пироги и есть никто не станет, собакам бросят, — говорила Марья.

— Не бросят. Такие пироги в этом году не только у нас.

С улицы время от времени доносились голоса парней и девушек. Наконец шум послышался где-то совсем рядом, и вскоре уже под окнами пели, смеялись, кричали. Слышно было, как шумящие всей гурьбой вошли во двор, затем с топотом и грохотом ввалились в сени. Иваж с Фимой бросились к ним навстречу.

— Не открывайте дверь, а то избу совсем выстудим! — крикнула им Марья. — Они долго будут петь. Откроем потом, когда надо будет подать им пирог.

Степа, как только шум и топот раздался в сенях, сразу же бросился на печь. Вытянул оттуда голову и стал внимательно прислушиваться, ожидая, что будет дальше.

— Не бойся, сыночек, они не войдут в избу, в сенях будут петь, — сказала Марья, чтобы успокоить его.

Из сеней послышалась колядная песня.

Коляда, коляда! Сегодня день коляды,

Коляда, коляда! Завтра день рождества.

Коляда, коляда! В сенях кузовок.

Коляда, коляда! В кузовке голубок.

Коляда, коляда! На нем синее одеяние,

Коляда, коляда! На голове зеленая шапка.

Коляда, коляда! В сторону села проворкует —

Коляда, коляда! Чувствует рождение мальчиков,

Коляда, коляда! В сторону поля проворкует —

Коляда, коляда! Чувствует урожай хлебов.

Коляда, коляда! Подай-ка, бабушка, пирожок,

Коляда, коляда! Из пойменного зерна, из новой муки,

Коляда, коляда! Маслом облитый был бы,

Коляда, коляда! С него масло текло бы...

Марья взяла с лавки в предпечье капустный пирог и ватрушку, вынесла их в сени поющим. Вся толпа с визгом и со смехом выбежала на улицу.

— Вай, как красиво они поют! — с восхищением воскликнула Фима. — Когда же я, мама, стану вот так же ходить и распевать колядки?

— Подрастешь и ты станешь ходить. Иважу осталось ждать недолго, — сказала Марья и ласково посмотрела на сына.

Наутро она с Дмитрием отправилась в Тургеневскую церковь к обедне. Целый год не ходили в церковь. Дмитрий и сейчас не хотел идти, да Марья уговорила. В церкви сначала они встали у самого входа. Люди то и дело выходили и входили, в двери дул холодный ветер.

Обедня шла долго, от длительного стояния на ногах, от обязательных коленопреклонений у Дмитрия разболелась нога. Он, переминаясь с нетерпением, ожидал, когда она закончится. Во время службы Марья тронула его за плечо и шепнула:

— Послушай-ка, о чем молит Никита-квасник.

Дмитрий присмотрелся к стоящим впереди и увидел Никиту-квасника. Рядом с ним были его жена, трое сыновей, трое снох и две дочери. Всякий раз Никита, когда опускался на колени, поднимал свой взор на большую икону в середине иконостаса, на которой был изображен седой старик с красным лицом и лысиной, и с мольбой шептал:

— ...Всевышний, великий бог, дай младшей снохе мальчика. Не давай ей девочки, девочка нам ни к чему... Всевышний, пусть пестрая корова в этом году отелится телочкой, два года подряд приносила бычков. У соседа, Кудажа Ивана, каждый год телочки. Дай ему хоть одного бычка... А нам, господи, телочку... Всевышний, услышь мою молитву, дай младшей снохе мальчика, четвертый год пошел, как справили свадьбу, а она не рожает... Мальчика, всевышний, мальчика... телочку... телочку!..

Дмитрий оглядел стоящих поблизости прихожан, все были тургеневские жители. Из баевских только он с женой и семья Никиты-квасника. Баевские держались ближе к выходу. Никита, видимо, поэтому и встал подальше от своих односельчан, чтобы не слышали его сокровенную молитву. Русские не понимали, о чем он шепчется с богом, и не обращали на него внимания.

После окончания обедни Дмитрий с Марьей при выходе из церкви оказались совсем рядом с семьей Никиты. Они вместе отправились в Баево.

— Вы тоже пешком? — спросил Никита. — Нога-то у тебя, знать, ходит?

— Бог с тобой, дядя Никита, хватит мне отсиживаться в избе. Почитай, полгода никуда не выходил, — ответил Дмитрий, слегка задетый замечанием Никиты.

— Все болезни от бога, — наставительно заговорил Никита. — Не потрафил чем-нибудь всевышнему, он на тебя нашлет болезнь. Бог любит хороших людей...

Дмитрий не стал с ним спорить, понемногу отстал от своего собеседника и поискал взглядом Марью. Та увидела свою подругу Васену. Они теперь шли вдвоем, рассуждая о женских делах. Дмитрий стоял на краю дороги, отворачиваясь от жгучего холодного ветра. По ровному заснеженному полю дымилась поземка. Сквозь морозный туман солнце еле виднелось, по обеим его сторонам стояли желтые столбы. Обе женщины дошли до того места, где стоял Дмитрий.

Марья испуганно спросила:

— Что ты остановился, нога разболелась?

— Тебя жду, — сказал Дмитрий и пошел с ними.

Васена одета в зипун, но уже было заметно, что она ходит в положении. Голова ее повязана двумя платками, третьим платком прикрыт лоб и завязан сзади. Из под платков у нее виднелись лишь карие глаза. У Марьи лицо открыто, от мороза разрумянилось. Дмитрий спросил Васену:

— Чего Охрема не брала в церковь?

— Надеть ему нечего. Весь зипун у него развалился. Да и как не развалиться, зимой и летом не снимает с себя, — со вздохом сказала Васена.

Они вместе дошли до улицы своего селения и здесь разошлись.

Дмитрий задержался во дворе, чтобы посмотреть за лошадью. Марья едва успела перешагнуть через порог, как с печи раздался голос Степы:

— Мама, чего принесла?

Он лежал между Фимой и Иважем. Все трое были накрыты отцовым зипуном. У всех троих стучали от холода зубы.

— Ничего не принесла, сыночек. Вот прихватили с отцом две просвиры. Нате, съешьте, — сказала Марья и одну просвирку подала Степе, другую разломила надвое и отдала Иважу и Фиме.

В избе было холодно. На печи тоже не теплее. Степу поэтому и положили в середину, чтобы хоть немного его согреть. В печи совсем остыли сваренные утром щи. Марье пришлось разжечь на шестке огонь и подогреть. Ради праздника она сварила их с мясом. Дети ели с большим удовольствием и наконец согрелись.

— Вот где настоящее тепло — за столом, с мясными щами, а не на печи, — шутливо подбадривал отец Степу.