Льюис — совсем другая история. В роли суперзлодея он предпочитал одежду старого образца: камзолы с длинными полами и золотой вышивкой, брюки, сапоги и обязательно трость. Но при этом не брезговал и другой, более простой одеждой. Украл же он меня, одетый в простецкие джинсы, кеды и толстовку? Анхелл бы на подобный маскарад не пошёл бы даже за большие деньги; иногда мне казалось, что созданный образ Сверхчеловека для мужчины дороже всего на свете.
Уже перед лестницей-эскалатором я замешкалась. Откровенно говоря, возвращаться в комнату просто не хотелось, какой бы крутой она ни была. Да, ремонт там сделан прекрасный, — и я теперь даже знала, почему, и кого за это стоит благодарить; спасибо тебе, неизвестная прошлая жертва похищения! — однако делать там было решительно нечего. Что я, принцесса из прошлого, чтобы сидеть у окошка и грустно смотреть вдаль, обсасывая тяжёлые думы? Нет уж, в этом нет никакого удовольствия.
Интернет в замке Льюиса не ловил, а на волшебным образом зарядившемся телефоне у меня не было никаких стоящих игр, чтобы убить время. Одно дело — поиграть минут пятнадцать в ту же змейку, но рубиться в неё часами? Нет, спасибо, мой мозг устроен слегка сложнее, чем у среднестатистического подростка из двадцать второго века.
Про телевидение я вообще молчу. Хоть замок наверняка был вотчиной робототехники, вряд ли я здесь нашла бы хоть какой-нибудь экран, чтобы включить что-нибудь… да и что смотреть, «Разговорное Времечко»? У меня теперь с этой передачей отвратительные ассоциации, никакого желания нет смотреть ни на Лидию, ни на вымученную улыбку Корни. Бесят они меня оба от одной только мысли.
По-простому лечь спать я тоже не могла — в теле бурлила энергия после долгого дневного отдыха. Мне скорее хотелось бегать и прыгать, чем отлёживать бока на шикарной широкой кровати, спасибо.
— У тебя какие-то проблемы? — спросил пёс. — Я могу помочь? Боишься лестниц? Или эскалаторов?
— Не в этом дело. Просто… а могу ли я не возвращаться в комнату?
Пёс моргнул. Я ради интереса положила ладонь на поручни, и те сразу пришли в движение. Та же история со ступеньками: оказалось достаточно просто коснуться нижней ногой, чтобы эскалатор заработал. Останавливался он, правда, уже через пару секунд. Но работал же!
Как хорошо, что я не Гвен. Будь иначе, пришлось бы мне ножками подниматься и спускаться, если бы датчики меня не видели. Ух, бедняга.
— В принципе, — медленно произнёс пёс, — у меня нет ни единого противоречащего приказа от Хозяина насчёт тебя. Единственное, что под запретом для Оливии Хейл — это попытки сбежать из замка.
Хейл… долго я своей девичьей фамилии не слышала.
Но вообще, сбегать? Куда, интересно? Я понятия не имела, где мы, а судя по продолжительности полёта на карете, от моего дома замок Льюиса находился на приличном расстоянии.
— Я себе не враг, Бадди, — хмыкнула я; от звучания своей клички пёс вскочил на ноги и завертелся вокруг себя, счастливо подпрыгивая. — Так что никакого побега. Просто хочу получше изучить замок.
Прежде всего я, естественно, захотела как следует рассмотреть представленные в галерее экспонаты. Благо, идти практически никуда и не надо: пара шагов назад, и на меня со стены смотрит первая картина. Сельский пейзаж в жёлтых тонах, ничего примечательного, кроме истории его создания:
— Двадцатый век, — сказал Бадди, садясь рядом со мной и смотря на картину. — Рисовала сестра Льюиса, Адель. Она умела писать только пейзажи, больше ничего не получалось. Причём исключительно летние, период позднего августа.
— Ей нравился жёлтый цвет? — предположила я.
— Терпеть его не могла. Предпочитала чёрное.
Вообще-то, в голове у меня были другие мысли. Бадди сказал, что пейзаж писала Адель, сестра Льюиса. Сестра! И происходило это в двадцатом веке; даже если предположить, что это были последние десятилетия двадцатого века, то какой это год выходит? Тысяча девятьсот девяносто девятый? У нас на дворе две тысячи сто тридцать первый.
Путём нехитрых вычислений получаем сто тридцать два года. Даже если сестра для Льюиса была старшей, с большой разницей в возрасте… это получается, что Льюису около сотни лет, что ли?
— Использовано масло и надёжный фиксатив, чтобы краска…
— А сестра сводная? — перебила я пса.
Бадди перевёл взгляд умных карих глаз на меня.
— Сводная? Причина таких выводов? Родная. Они погодки были.
«Погодки». Значит, точно больше сотни лет. Божечки, что же творится-то.
— Сколько Льюису лет?
— Согласно протоколу Х-Н-123, я не имею права разглашать личную информацию моего Хозяина без официального разрешения, зафиксированного в моих программах или в программах главного компьютера. Согласно найденной информации в интернете, возраст разумной особи считается личной информацией. Но в качестве утешения я могу сказать тебе, сколько лет мне. Сказать? Сказать?
— Ну скажи.
— Три года! — в противовес спокойному металлическому тону, Бадди несколько раз подпрыгнул в возбуждении. — В интернете считается, что один собачий год равен семи человеческим. Производя простейшие арифметические вычисления, мы понимаем, что я совершеннолетний двадцатиодногодовый пёс-робот! Прекрасные новости, просто прекрасные!
Вот он реально был похож на собаку, особенно с его готовностью радоваться чему угодно.
В галерее весело ещё несколько пейзажей из-под кисти Адель. Также там обнаружились статуэтки, которые сделал племянник Льюиса, — его звали Джон, пусть его имя ничего для меня и не значило, — и статуя, которую сделала сестра Джона Луиза, — «она предпочитала, чтобы её называли Луизиана, и всегда этому радовалась, гав», — а также прочие поделки. У всех у них было одно общее качество: они были сделаны родственниками Льюиса, ближайшими или же дальними.
— А не опасно такие ценные для памяти вещи помещать в галерею, ведущую к комнате пленников? — удивилась я, рассматривая крошечную модельку настоящего старого пиратского корабля. — Разобьют же или порвут. Жалко.
— У Хозяина, насколько я знаю, есть копии. Или это и есть копии, хм… К тому же, эмоциональная ценность этих произведений для него невелика. Всё самое интересное и важное он предпочитает хранить там, где живёт сам.
— Около спальни?
Пёс включил запись смеха; такие обычно звучат фоном в не самых хороших ситкомах, чтобы было понятно, где прозвучала шутка.
— Нет, конечно. Хозяин Льюис не живёт в спальне. Большую часть времени он проводит в лаборатории! А значит, согласно информации из интернета, он живёт в лаборатории! Спит там, пьёт энергококтейли, создаёт роботов вроде меня. Но не таких же отличных, конечно. В этом смысле я уникален и единственен.
Определённо, Бадди был первым роботом на моём жизненном пути с завышенным ЧСВ. Удивительное зрелище.
— Вторая часть композиции располагается ближе к кухне, — сказал пёс, когда мы дошли до начала галереи и информационная справка о представленных предметах искусства закончилась. — Продолжим?
Экскурсоводом он оказался неплохим, а делать мне было всё равно нечего. Так почему бы и не продолжить убивать время, чтобы не маяться от скуки и неизвестности?
— Можно. Только про комнаты тоже рассказывай, если есть что-то интересное.
— Это я всегда рад. Знаешь, Хозяин заложил в мои программы множество толковых словарей, так что я могу рассказывать по-простому или художественно, изъясняясь высоким стилем. Как мне с тобой разговаривать?
— Давай не будем мудрить, — быстро сказала я. — Простые разговоры это отлично.
Бадди грустно вздохнул.
— Ну ладно. Почему-то все всё время выбирают простой язык, даже Хозяин. И когда мне эти знания использовать, если никто не хочет со мной изъясняться более благородно?
Это прозвучало смешно, потому что «порода» у пса была — дворняга обыкновенная, окрас рыжий. Интересно, почему Льюис выбрал именно такую внешность для робота?
Предположение у меня, конечно, возникло. Судя по тому, что я увидела, — и услышала, — в галерее, Льюис был человеком крайне привязчивым, в хорошем смысле этого слова. Может, Льюис сделал робота по подобию пса из своего прошлого? Мужчина трепетно хранил воспоминания о своих родственниках; поделки стояли не просто так: по словам Бадди, Льюис регулярно посещал каждую из «экспозиций» и рассматривал выставленные предметы искусства, о чём-то думая.
