В произведениях карельского писателя Николая Яккола, выходца из карельской глубинки, хорошо знавшего психологию своих односельчан, даётся выпуклая характеристика особенностей сознания карельского крестьянства. Описывая события гражданской вой ны в Беломорской Карелии, Яккола писал о своих героях:
«Они хорошо знали, когда созреет хлеб и его можно убирать, сколько брёвен можно погрузить на панкореги[111], когда лучше всего ловится рыба, – но что такое революция, как власть от одного класса переходит к другому, они представляли смутно. Их мышление было конкретным, предметным, как у детей или первобытных людей. Чтобы освоить новое, они должны были сами испытать его, попробовать. Разобраться в запутанной обстановке того переломного времени, в перекрёстных волнах быстро сменяющихся событий они были не в состоянии»[112].
Это суждение Якколы многократно подтверждается историческими реалиями эпохи гражданской войны: на первом её этапе карельское крестьянство представляется аморфной, не сформировавшей политических предпочтений массой, за небольшим исключением не отдававшей себе отчёта в происходивших в стране процессах. О том, насколько сильно поначалу крестьяне нуждались в идейном руководстве, можно судить по содержанию письма к карельскому активисту, купцу и одному из создателей Союза беломорских карел Пааво Ахаве ухтинского крестьянина Василия Ротонена. Ротонен написал своё письмо 28 января 1920 года, в разгар борьбы за независимость Беломорской Карелии. В этот исторический момент он горячо уговаривает Ахаву, жившего в Финляндии, приехать и дать квалифицированный совет, поясняя эту просьбу полной неспособностью местных жителей разобраться в ситуации. Он пишет:
«мы здесь […] словно без отца, мы слишком мало способны для таких дел, для политических […] и наши нынешние руководители здесь слишком уж упрямые мужики […] и у нас будет здесь областное законодательное собрание, для которого нужно много способных, а мы неучёные […] так что если Вы смогли бы приехать сюда, Вы сделали бы большую работу на пользу Карелии […]»[113]
Хотя, как было отмечено ранее, часть карельского населения была экономически ориентирована на Финляндию, мы не можем утверждать, что чувство национальной близости к финнам, профинская идентичность играли значительную роль в самосознании карел. На протяжении столетий карелы воспринимали финнов как представителей западного агрессора – Швеции, недаром финнов называли в карельской среде «руочи» – шведы. Помимо политического и военного противостояния государств, финнов и российских карел разделяла религия – карелы воспринимали финнов как представителей враждебной, «латинской» (пусть и модернизированной) веры. Не стоит забывать, что в значительной степени мировоззрение карел было патриархальным, традиционным, а значит, роль религии для их самоидентификации была чрезвычайно важна. Лютеранская миссия почти не имела успеха в среде карел, ибо основная их часть принадлежала даже не к ортодоксальной православной, а к старообрядческой вере. Об этом мы узнаём из многочисленных донесений местных священников. Так, священник Кестеньгского прихода констатировал: «…едва ли когда может функционировать в Кестеньгском приходе панфинско-сектантская пропаганда, так как за немногими исключениями большинство прихожан более склонны к старообрядчеству»[114]. Архангельский епископ Иоанникий сообщал в 1908 году в письме к архангельскому губернатору: «народонаселение с. Логоваракского, Кестеньгского, Олангского, Пильдозерского, Кондокского и Поньгамского [приходов], как издавна заражённое расколом и духом старообрядчества, не поддаётся влиянию финско-протестантской пропаганды…»[115]
Хорошо иллюстрирует отношение олонецких карел[116] к деятельности Союза беломорских карел письмо к его председателю Алексею Митрофанову от жителя Ребол, крестьянина Феодора Васильевича Нечаева. В 1917 году Нечаев играл важную роль в жизни Ребольской волости – он был гласным губернского земского собрания, членом Повенецкой уездной управы (позже, с сентября 1917 года – председателем Ребольской волостной земской управы), занимался продовольственным вопросом и даже в декабре 1917 года был выбран в Ребольский совет, который заменил собою земство[117]. В длинных письмах, написанных хорошим слогом и по-русски, Нечаев летом 1917 года объясняет, почему он сам и многие его соплеменники раньше выступали против деятельности Союза беломорских карел, воспринимая его как финского агента влияния. «Когда поднялась после 1905-07 гг. шумиха о панфинской пропаганде, о присоединении Карелии к Финляндии, – пишет Нечаев, – на горизонте нашей серенькой карельской тиши часто стали упоминать Вашу фамилию. Читали появившуюся в обращении газету „Karjalaisten pakinoita“ („Карельские беседы“), возник пресловутый союз „Карельское братство“[118]. Не знаю, как отнеслись к этому движению архангельские братья карелы, но мы, т. е. повенецкие, отнеслись отрицательно. Хотя я, говорю лично за себя и многих моих знакомых в уезде, не сочувствовали Братству, но не сочувствовали и идее присоединения Карелии к Финляндии.
Как-никак, а всё же русское влияние сильно проявило себя здесь у нас в Карелии…»[119]
О различном отношении карел к Финляндии и финскости в период до 1918 года даже в приграничных районах Беломорской Карелии можно судить, например, по донесениям финской военной разведки, составлявшимся с целью подготовки к добровольческому походу. В донесениях отмечалось, сколько «профински» настроенных местных жителей, на которых могли бы опереться финны, проживает в каждой деревне. Приведём выдержку из этого документа: «Деревня Соукело […] в деревне 15 домов. Самый зажиточный Илья Макарьевич, дом Зайкова. Илья „профинский“ человек. […] [деревня] Руванкюля […] Самые зажиточные хозяйства у Максима Сока и Нииккана, […] Василия и Микиты. „Профинские“. […] В деревне Ниска 17 домов и столько же лошадей. Самые богатые – Енкимя Василий и Осип, которые являются „профинскими“ мужиками. Но Конной и Микита Арпонен – „ненавистники финнов“. […] Деревня Платсойла […] в деревне 4 дома, дома Хотаты и Тимо – самые зажиточные. Тимо „большевик“, но не Хотата. […] [деревня] Хирвеаниеми, в которой 11 домов. Дом „профинского“ Ивана Макконена самый зажиточный. Молодёжь в деревне „большевики“»[120].
Из этих сведений явствует, что «профинская» ориентированность была свойственна наиболее зажиточным крестьянам из северно-карельских деревень. И это вполне объяснимо: Финляндия, как мы уже писали ранее, была для обитателей карельских районов, особенно приграничных, примером динамично развивающегося, модернизированного общества, предлагающего многие возможности для экономически активных людей. Но, как видим, далеко не все богатые были настроены «профински», а кроме того, в деревнях находились и люди, которые в сводке определяются как «большевики». Сопоставление с другими источниками показывает, что финские добровольцы имели обыкновение называть «большевиками» тех крестьян, которые не были готовы их поддерживать, не стремились к присоединению Карелии к Финляндии.
Однако и по отношению к России восточные карелы испытывали чувство отчуждённости, несмотря на попытки к сближению, предпринятые метрополией в начале XX века. Российская власть, обнаружив стремление финских активистов вести национальное наступление на Карелию, начала принимать контрмеры. Поскольку карельские регионы были экономически отсталыми, а многие – слабо связанными с российскими центрами как хозяйственно, так и культурно, властями и православной церковью были разработаны различные стратегии, призванные «привлечь» карел на свою сторону. Выделим основные из них:
