Надо сказать, что с первой встречи Косоуров чем-то не понравился Строеву. Раздражали его медлительность, вялость и, как казалось Строеву, нерешительность. Косоуров пришел в армию через год после того, как Строев демобилизовался. Сейчас он имел звание майора, и Строев, глядя на его погоны, с невольным сожалением думал о том, кем стал бы он сам, если бы не ушел из армии.

Вечера они проводили у Ржевского. Профессор расспрашивал о прочитанном за день, объяснял непонятное. Казалось, Ржевский, действительно, задался целью увлечь своих слушателей романтикой археологических поисков. Он рассказывал — и оживали давно отшумевшие эпохи. По обломкам посуды, по старому, насквозь проржавевшему оружию оказывалось возможным с большой точностью судить об образе жизни, нравах и облике людей, населявших землю тысячи и тысячи лет назад.

Строев с интересом слушал профессора. И все-таки он не особенно верил в то, что археологические знания помогут раскрыть тайну исчезновения Серебрякова. Три года — слишком большой срок. Крепость не раз осматривала старая экспедиция, сейчас там работают археологи Ржевского. Если им, профессиональным археологам, не удалось ничего найти — на что еще могут рассчитывать Строев и Косоуров? Все их знакомство с археологией измеряется десятью днями…

Перед отъездом Строев поделился своими сомнениями с генералом.

— Откровенно говоря, Аркадий Степанович, — сказал он Славинскому, — я не очень верю в возможность успешных поисков там, на месте. Все, что можно перерыть, осмотреть и проверить, — уже сделано. И сейчас, через три года, мы едва ли можем рассчитывать на какую-нибудь находку.

— А как ваше мнение, майор? — спросил генерал Косоурова.

— Серебряков — археолог, — ответил майор. — Исчез он на месте раскопок. Рукописи его — тоже археологические — пропали. Следовательно, кого-то интересовали именно археологические сведения. Здесь, в Москве, мы о них ничего не узнаем. Нужно ехать.

Генерал посмотрел на Строева, и тот увидел, как лукаво прищурились уголки его глаз.

— Согласны ехать, Георгий Владимирович?

Строев пожал плечами.

— Ехать согласен. Но на месте буду искать не следы Серебрякова, а какое-нибудь техническое объяснение его исчезновения.

— Отлично. А вы, майор?

— Считаю необходимым немедленно выехать, — Косоуров на мгновение замялся, потом решительно сказал: — Есть еще одно соображение.

— Какое?

— При изучении истории раскопок этой крепости я обратил внимание на одно странное обстоятельство, связанное с дореволюционной экспедицией графа фон Штромберга.

— Рассказывайте, рассказывайте, Алексей Петрович.

— Штромберг, дилетант в науке, очень богатый человек. В тысяча девятьсот тринадцатом году он организовал археологическую экспедицию. Эта экспедиция работала с перерывами — до тысяча девятьсот двадцатого года. Все это время Штромберг жил в Тбилиси, часто выезжал к месту раскопок. Когда в Грузии установилась Советская власть, Штромберг бежал в Турцию. Но из Тбилиси он направился не прямо к турецкой границе, а заехал в Аджарию, к месту раскопок. Встает вопрос: зачем?

— Нужно было, например, захватить какие-нибудь личные вещи, оставшиеся в лагере на месте раскопок, — предположил Строев.

Косоуров подумал, неуверенно возразил:

— Мало вероятно. Штромберг рисковал самой ценной личной вещью — своей шкурой. Только очень серьезные — и уж, конечно, не научные причины — могли заставить его заехать в Аджарию перед бегством за границу.

— Какое это имеет значение? — перебил Строев. — С той поры прошло сорок лет.

— Правильно, — невозмутимо согласился майор Косоуров. — Но когда профессор Ржевский рассказывал нам об этой экспедиции, он подчеркнул, что цель ее не имела ничего общего с наукой. Штромберг, по мнению профессора, коллекционер красивых «древностей», искатель кладов.

— Насколько я помню, — сказал Строев, — профессор говорил, что статья самого Штромберга опубликована в журнале «Природа и люди» в июне тысяча девятьсот тринадцатого года.

— Все это мы постараемся выяснить, — Славинский записал что-то в блокнот. — А вы пока выезжайте на место. То, что вы будете вести поиски с разных сторон, — это очень хорошо. Кстати, Георгий Владимирович, если вы больше верите в техническую версию, мне хотелось бы напомнить вам об объекте, который расположен на север от крепости. Там большой важный завод… Впрочем, вы об этом узнаете подробно на месте.

— Но уже прошло много времени. Если бы заводу грозила опасность…

— Правильно, — перебил генерал. — Два года назад строительство закончилось, и завод вступил в строй. И все-таки нельзя забывать, что Торн умеет выжидать.

Строев прошелся по кабинету, остановился напротив генерала, в раздумье согласился:

— Да, это верно! Торн умеет выжидать.

— Итак, Алексей Петрович, я как будто прав. Как и следовало ожидать, мы не обнаружили в крепости никаких следов Серебрякова.

— Пока никаких.

— Что же делать дальше?..

Этот разговор происходил в палатке Ржевского через шесть дней после приезда к месту раскопок. «Журналистов» встретили радушно. Профессор вместе со своим заместителем занялся делами экспедиции, а Строев и Косоуров, перезнакомившись со всеми археологами, должны были отвечать на десятки вопросов — рассказывали о московских новостях, щелкали фотоаппаратами.

Лагерь археологов располагался на холме, в двухстах метрах от развалин старой крепости. Шесть палаток выстроились двумя рядами, а поодаль высился навес с брезентовым верхом — там прятался от частых проливных дождей «Москвич» Ржевского.

«Журналистов» устроили в палатке профессора. С утра вместе со всеми работниками экспедиции они выходили к месту раскопок и внимательно изучали развалины крепости. Вечерами, когда лагерь засыпал, «журналисты» беседовали с профессором. Никаких — даже самых незначительных обстоятельств, связанных с исчезновением Серебрякова, обнаружить не удалось.

— Так что же делать дальше, Алексей Петрович? — повторил Строев. — Может быть, вернуться в Москву и ухватиться за другую нить: выяснить, как пропали рукописи Серебрякова?

— Георгий Владимирович сейчас готов за любую нить ухватиться, — ехидно заметил Ржевский, — только бы спастись от Ниночки Бережновой.

Профессор был недалек от истины.

Ниночка, студентка-практикантка, ни на шаг не отходила от Строева и нисколько не скрывала, что влюблена в него. Она расспрашивала Строева о его «журналистской работе», просила рассказать об известных писателях, словом, доставляла Строеву множество хлопот.

— Вы шутите, профессор, — огорченно сказал Строев, — а у меня коэффициент полезного действия, по меньшей мере, упал втрое. Ведь такая настойчивая девушка…

— Настойчивость для археологов — главное качество, — добродушно засмеялся профессор. — И потом войдите в ее положение. Археолог месяцами, годами не видит города. Сидит вот в такой романтической дыре и копает, копает, копает… наконец, выкопает какую-нибудь мумию трехтысячелетней давности — но ведь мумия в мужья не годится!

— Вот, спасибо за комплимент, — ответил Строев. — Значит, я все-таки лучше мумии.

— А вы ей скажите, что у вас есть невеста — Людочка Бурцева, — посоветовал Косоуров.

Строев безнадежно махнул рукой.

— Говорил. Она спрашивает: «А вы зарегистрированы?» Нет, отвечаю, не зарегистрированы. Она смеется: «Ну, это не считается!».

Общий хохот прервал Строева.

— Ладно, смейтесь, — отмахнулся Строев, сам с трудом сдерживая смех, — а все же давайте решать, что делать.

В палатке наступило долгое молчание. Косоуров достал портсигар, подошел к Ржевскому, удобно устроившемуся в кресле.

— Владислав Юрьевич, завтра экспедиция работает?

— Что вы? — удивился профессор. — Воскресенье — выходной день. Часа через два все погрузятся в автобус и — в Батуми. До понедельника здесь останутся только одни дежурные.