— Щит и мечи, — повторил Ржевский. — Это вы хорошо сказали, Аркадий Степанович. Древние греки изображали богиню правосудия в виде дамы с завязанными глазами. Насколько же точнее и благороднее ваша эмблема — щит и мечи…

Еще на вокзале, когда Косоуров передал приглашение Славинского, Строев понял: задуманную поездку по Черноморскому побережью придется отложить. Но сейчас, слушая генерала, он почувствовал — поездка все-таки состоится. И хотя с ним не будет Людмилы, но что поделать?! Дела…

— Полгода назад в Аджарию к месту раскопок выехала новая экспедиция, — опять заговорил Славинский. — Руководит ею Владислав Евгеньевич. Конечно, никаких следов Серебрякова экспедиция не встретила. Да на это и не приходится рассчитывать, — со времени его исчезновения прошло три года. Но если известными вариантами — убийство, несчастный случай — нельзя объяснить исчезновение Серебрякова, то остаются варианты неизвестные, может быть, вообще новые для криминалистики. А это еще одно, хотя бы и косвенное, указание на «почерк» Торна.

Генерал подошел к Строеву и положил ему руку на плечо.

— Георгий Владимирович, нам снова нужна ваша помощь. Если мы имеем дело с каким-то новым изобретением — это приходится предполагать, — то и разгадать его должен изобретатель. Владислав Евгеньевич согласен консультировать археологическую часть. Ну, а майор будет уполномочен…

— …Решать вопросы щита и мечей, — закончил Ржевский.

Генерал улыбнулся, согласно кивнул головой.

— Я возвращаюсь в Аджарию через десять дней, — заключил профессор. — Могу я чем-нибудь быть полезен?

— Конечно, конечно, — торопливо ответил Славинский. — Заметки Серебрякова исчезли. Но официальные отчеты экспедиции остались. Нужно самым тщательнейшим образом их изучить. Серебряков дважды — в разговоре со своим сотрудником и в письме к вам — упомянул о том, что в понедельник будет сделано какое-то открытие. Какое? Очень может быть, что Серебряков отправился тогда в крепость именно в связи с этим. Психологически эта версия вполне возможна. Если бы удалось — хотя бы приблизительно — установить, о каком открытии шла речь, мы знали бы, куда именно в крепости пошел Серебряков.

— М-да, — задумчиво проговорил профессор. — Это нелегко.

— И еще одна просьба, — сказал генерал. — Познакомьте этих молодых людей с археологией. Им будет полезно знать, что мог и что не мог в данных условиях сделать археолог, что должно было его интересовать и что его не интересовало. А через десять дней они выедут вместе с вами… Ну, скажем, в качестве журналистов.

— А вы не опасаетесь, Аркадий Степанович, — хитро спросил профессор, — что эти молодые люди увлекутся археологией и со временем переквалифицируются? Я, например, когда-то мечтал об артистической карьере, но встретился с Леонидом Мироновичем Серебряковым и — увы! — стал археологом.

— Если вам это удастся, Владислав Евгеньевич, я тоже подам в отставку и примусь за учебники археологии…

В Москве Строеву предстояло познакомиться с отцом Людмилы, художником Александром Павловичем Бурцевым. Зимой предполагалась свадьба, и следовало представиться будущему тестю. Смущали Строева два обстоятельства. Во-первых, по рассказам Людмилы, Бурцев был чудаковатым человеком, и найти с ним общий язык было делом нелегким. Во-вторых, у Бурцева следовало появиться с каким-нибудь подарком.

Утром он, не торопясь, обошел десятка два магазинов, подыскивая подарок. Коробку шоколадных конфет? — Бурцев не девушка. Прибор для бритья? — Но старик мог бриться в парикмахерской. В конце концов, Строеву пришла в голову правильная мысль: так, как предугадать, что понравится Бурцеву, невозможно, поэтому подарок лучше всего следует выбрать, чтобы он был связан с его профессией.

В букинистическом магазине Строев обнаружил редкий альбом репродукций с произведений итальянских художников эпохи раннего Возрождения. Старинные, немного наивные, но сделанные с большим художественным вкусом изображения Мадонны, портреты флорентийских граждан, исторические эпизоды — все это должно было понравиться Бурцеву. Во всяком случае, два художника, рассматривавшие альбом, были в восторге. Именно поэтому Строев и обратил на него внимание.

— Скажите, пожалуйста, — обратился Строев к продавцу, — сколько стоит альбом?

Оба художника сейчас же повернулись к Строеву, и один из них, высокий, с длинными порыжевшими усами, удивительно похожий на Дон Кихота, сказал:

— Послушайте, молодой человек, а почему вы думаете, что мы его сами не возьмем? — и, обращаясь к продавцу, спросил: — Сколько стоит альбом?

Продавец назвал цену, и это решило спор: у художников не оказалось с собой такой суммы денег.

— Но мы принесем, — негодовал «Дон Кихот». — Вы отложите альбом, а мы принесем.

— Не имею права, граждане, — разводил руками продавец. — Согласно примечанию к параграфу сорок седьмому инструкции, товар при наличии покупателя отложен быть не может.

Строев унес альбом, сопровождаемый отнюдь не миролюбивыми замечаниями художников.

Вечером Строев поднимался на четвертый этаж с трудом разысканного дома на Таганке.

На медной дощечке витиеватыми буквами выделялось: «Художник А. П. Бурцев». Дверь оказалась приоткрытой, и Строев услышал доносившийся из комнаты голос:

— Известно ли тебе, что ты съел? Ты съел замечательный пейзаж и зеленый оттенок моря.

Строев, собиравшийся уже постучать в дверь, замер. Бурцев, по рассказу Людмилы, был оригиналом, но этого Строев все-таки не ожидал. «Съел замечательный пейзаж»… Кто съел пейзаж?!

— Это сто сорок девятая твоя проделка за три месяца, — отчитывал кого-то голос. — Море без зеленого оттенка! Оскорбление памяти Айвазовского!

В ответ раздался тихий вой, и Строев безошибочно понял: Бурцев отчитывает провинившегося пса Термоэлектричество. Три месяца назад Людмила, вылетавшая по служебным делам в Москву, отвезла Термо отцу (Строев день и ночь пропадал в конструкторском бюро, и ухаживать за собакой было некому).

Строев постучал, послышались шаги. И дверь открыл… «Дон-Кихот». Сейчас он был в пижаме.

— А-а-а, молодой человек, — пророкотал «Дон-Кихот», увидев оторопевшего Строева, — заговорила совесть, принесли альбом! Ну-ка, заходите, сейчас я вам деньги вынесу.

— Извините, но денег не нужно… Я ведь… — Строев замялся.

— Как это не нужно? Вы опять со мной спорить вздумали?

Выручил Строева Термо. Услышав знакомый голос, пес влетел в переднюю, опрокинув на пути тумбочку с цветочной вазой (это, вероятно, был его сто пятидесятый грех, по подсчетам Бурцева) и бросился с радостным визгом к Строеву.

Старик удивленно поднял глаза на Строева, строго спросил:

— Что это значит, молодой человек?! Может быть, вы и собаку у меня хотите забрать?

Строев вытащил «верительную грамоту» — письмо Людмилы. Да, нелегкое это дело — знакомиться с будущим тестем! Но, в общем, все обошлось благополучно. Выяснив все, — посмеялись. Бурцев вытащил бутылку кахетинского, потом потянул гостя в соседнюю комнату — показывать картины. Расстались за полночь, и Строев обещал по вечерам заходить.

Но за десять дней ему только один раз — уже перед отъездом — удалось побывать у Бурцева. Свободного времени почти не было.

Настроение у Строева было скверное. Раньше он считал себя человеком большой работоспособности. Но после более близкого знакомства с Косоуровым пришлось изменить это мнение. Утром они вместе садились за книги по археологии, но через шесть — семь часов у Строева начинали путаться эпохи, имена, даты. Приходилось откладывать книги. А Косоуров внимательно читал до обеда и, казалось, мог продолжать это занятие бесконечно. После десяти часов непрерывной работы Косоуров спокойно, бодро вставал из-за стола и до вечера успевал еще два часа позаниматься английским языком — он учился на заочных курсах.