Под видением счастливого сна, конечно, подразумевалась княжна…

Урвич думал не о том, что будет с ним впоследствии и как устроить ему свою жизнь, единственно его смущало в будущем, что должен он расстаться с княжной и наступит минута, когда ему придётся проститься с ней.

Что минута эта наступит, он не сомневался, не находя никаких причин, чтоб остаться навсегда на яхте.

Он только беспокоился, скоро ли придёт эта минута, и всеми силами души желал отсрочить её на сколь возможно долгий срок…

И вдруг теперь не по его, а по собственному их почину говорят с ним о том, что он может остаться на яхте навсегда…

Слова эти показались Урвичу гласом небесного вестника, и доктор, произносивший их, — неземным существом по своей доброте и душевным качествам…

«Ах, какой он славный и милый! — повторял Урвич, глядя на доктора. — Конечно, — стал сейчас же соображать он затем, — он не мог так говорить со мной по собственному соображению, но был уполномочен на то самим князем. Очевидно, у них это дело решённое: взять меня, если я соглашусь, значит, остановка только за мной, ну, я-то колебаться не стану…»

И он снова повторил доктору:

— Нет, это будет слишком большое счастье!..

— Отчего же уж слишком большое?

— Да помилуйте, всю жизнь у меня было одно только желание и стремление — путешествовать, и вдруг я после, правда, целого ряда несчастий попадаю в круг симпатичных мне людей на яхту, представляющую из себя чудо техники и без устали переходящую с места на место, и не по изъезженным путям, а посещающую неизведанные страны, и хозяин — русский человек, и вокруг него русские, и я буду находиться среди русских… И потом…

— Что потом? — переспросил доктор.

— И потом ничего! — вдруг, как бы спохватившись, сказал Урвич и замолчал.

Доктор, улыбнувшись, посмотрел на него:

— Однако?..

— И потом, — продолжал Урвич, — мне кажется, что князь человек не совсем обыкновенный и быть с таким человеком большое…

Он хотел сказать «счастье», но не сказал и произнёс:

— Преимущество…

— Почему же вы думаете, что князь не совсем обыкновенный человек?..

— Так… Он в разговоре со мной… удивил меня…

— Чем?

— Тем, что он знает обо мне такие подробности, то есть о моём прошлом, которые не мог ему никоим образом сообщить мистер Нокс…

— Ну, вот видите, — опять улыбнулся доктор, — а вы говорите, что мы о вас ничего не знаем…

— То есть я говорил о вас, а не о князе…

— У нас на яхте всё сводится к нему: если мы говорим «мы», то это значит, что подразумеваем его. Здесь всё делается по его воле…

— Значит, и то, что вы сказали, что я могу остаться на яхте, сделано с его ведома?..

— Тут ничего не делается без его ведома…

— Ну, в таком случае я не знаю, как благодарить его и, конечно, рад ужасно…

— Вам нечего благодарить. Напротив, князь считает себя обязанным перед вами…

— Чем?

— Вы спасли его дочь…

— А разве он не спас меня? Да и она сама разве не ухаживала за мною…

— Вы почём это знаете?

— У меня были проблески сознания, и в один из них я, как во сне, видел её лицо…

— Вы не ошибаетесь? Может, это действительно был сон?

— О, нет, — уверенно сказал Урвич, — я отлично помню, вот как вас вижу теперь…

— А как она, на ваш взгляд, красива?

Урвич густо вдруг покраснел.

— Лучше её не видывал никого никогда!..

И оба они задумались…

Разговаривая, Урвич с доктором давно уже вышли из лодки и, вступив на берег, гуляли по твёрдой земле.

Урвич, восхищённый до восторга в душе своей, испытывал и чисто физическое удовольствие, которое всегда невольно чувствуешь, ступая на берег после более или менее продолжительного плавания.

Почва была неровная, и ноги, успевшие привыкнуть к гладким доскам палубы, спотыкаясь, повиновались плохо, но скоро обошлись, и самые неровности стали приятны, потому что служили признаком, что внизу земля, к которой у каждого человека инстинктивная привязанность.

Берег был каменистый и потому не сливался с морем песчаной отмелью, тянущейся в далёкое и пустынное пространство.

Растительность начиналась довольно близко от воды, росли деревья, кустарник и трава. За деревьями очень скоро скрылось море, и Урвич с доктором скоро зашли в перелесок, если не совсем в лес.

В этом лесу были как будто протоптанные тропинки и ясно обозначенные прогалинки, что очень удивило Урвича, потому что доктор говорил ему, что остров необитаем.

Иногда заходили они в чащу, так что ветви деревьев смыкались над их головами.

Доктор шёл смело, видимо, нисколько не боясь заблудиться, и был в этом лесу, как дома.

Урвичу несколько раз приходила в голову мысль, а как они выберутся отсюда?

Они столько сделали поворотов, что Урвич решительно не знал, в которой стороне море, и будь он один, наверное бы не вышел не только к тому месту, где ждала их шлюпка, но и вообще к берегу.

— А мы тут не заблудимся? — спросил он у доктора.

Тот махнул рукой и ответил спокойно:

— Найдём дорогу, когда захотите…

И, действительно, когда по часам было время возвращаться на яхту к завтраку, он очень быстро и уверенно вывел Урвича по тропинке к лодке, словно местность и тропинка были знакомы ему, как переулок в Москве, в котором он жил.

Это опять удивило Урвича, и он должен был вывести заключение, что доктор, а следовательно, и яхта не первый уже раз пристают к этому острову.

Вернулись они на яхту как раз вовремя. Все уже собрались в кают-компании, но за стол не садились, вероятно, потому, как подумал Урвич, что князя не было.

Но капитан, опускаясь на кресло, которое обыкновенно занимал князь, пригласил садиться за стол, сам поместясь за хозяина.

— А князя и княжны разве не будет? — спросил Урвич у доктора, рядом с которым ему пришлось сидеть сегодня.

— Нет, — ответил тот.

Урвич заметил, что вместе с князем и его дочерью отсутствовало за столом ещё два офицера-индуса.

Расспрашивать он, однако, побоялся. Он и раньше не желал вовсе сделать какую-нибудь нескромность, а теперь, когда его обнадёжили, что он останется на яхте навсегда, он желал доказать своим тактом и обходительностью, что вполне достоин этого.

Завтрак прошёл весьма оживлённо.

Для Урвича, впрочем, он показался особенно весёлым.

После завтрака, по обыкновению, все разошлись, чтоб отдохнуть.

Этому примеру последовал и Урвич, утомлённый немного ходьбой по острову.

Освежившись и подкрепившись сном, он, пройдя к доктору в каюту, спросил его, что же будут они делать дальше и отправятся ли на берег ещё раз сегодня? До берега было рукой подать…

Доктор заявил, что у него дело на яхте и на берег он не поедет.

— А вы, — добавил он Урвичу, — если хотите, отправляйтесь один: вы пока свободный человек…

Это «пока» показалось Урвичу особенно лестно и приятно.

— Да мне совестно, — проговорил он, — тревожить из-за одного меня матросов.

— Так поезжайте один, — посоветовал доктор, — возьмите одиночку и на вёслах собственными средствами… когда только вздумается вам, хоть ночью… Я уже говорил вам, что у нас стеснений никаких…

Урвич предложил было Ноксу съехать на берег, но тот заявил, что на воде чувствует себя гораздо лучше.

Урвич прошёл тогда в библиотеку, чтоб отыскать какое-нибудь описание островов Маккари, но все тома, какие брал он и где, по его понятию, он мог найти желаемые сведения, ничего не говорили именно об этих островах.

Так он и не сошёл с яхты вплоть до вечера.

Поздно вечером, или вернее, уже совсем ночью, когда зажглись звёзды и засветил только что народившийся полный месяц, он стоял один на палубе и смотрел на бухту.

И вдруг его поразило, словно чешуя упала с глаз, что бухта ночью при луне поразительно стала похожа на ту, которую описал ему Дьедонне в своём рассказе об Острове Трёх Могил.