— Кто это? — спросил про неё Урвич у сидевшего рядом с ним офицера-индуса.

Тот ухмыльнулся и промычал что-то в знак того, что не понял сделанного ему по-русски вопроса.

Тогда Урвич спросил по-английски.

Заслышав английскую речь, офицер с неудовольствием круто отвернулся от него.

Урвич перешёл на французский язык, офицер понял и ответил ему по-французски же.

— Это дочь князя Марианна, в честь которой носит своё название наша яхта.

Урвич счёл неделикатным расспрашивать, почему дочь князя закутана на индийский манер в шаль, к тому же и офицер поспешил переменить разговор.

Когда встали из-за стола, князь представил Урвича дочери, но она не открыла лица и проговорила только:

— Очень рада, что вы поправились.

Голос её показался знакомым Урвичу, но где и при каких обстоятельствах он слышал его, он не помнил.

После завтрака — таково было обыкновение на яхте — все расходились по своим каютам и ложились отдыхать, так что всё погружалось в сон.

Обыкновение это было следствием долгого пребывания в тропиках, где от двенадцати до трёх становится так жарко, что только и можно отделаться от жары сном.

Все разошлись, но Урвич, не успевший приобрести привычку спать в это время дня, остался на палубе, спросив предварительно у доктора, может ли он это сделать.

Доктор ему сказал, что на яхте ничего принудительного нет, и всякий может делать, что хочет; если ему нежелательно идти спать, он может спуститься в библиотеку или в музей, или оставаться на палубе.

Урвич выбрал последнее и стал ходить по шканцам, довольный, что он остался один и без помехи может обдумать и сообразить некоторые подробности из сегодняшнего разговора с князем.

Его имя, отчество и фамилию князь, конечно, мог узнать от Нокса, который мог ещё рассказать князю о том, что Урвич кончил курс в университете, и о том, как он уехал из России, мог рассказать, как они отправились на «Весталке» и что с ними случилось потом.

Этому был Нокс свидетелем или слышал от самого Урвича, которого расспрашивал о России; но каким образом мог узнать князь о том, когда Урвич встретился с Дьедонне, и о том, что француз обыграл его в домино и, лишив таким образом последних средств, почти насильно заставил согласиться на странное путешествие к воображаемому острову, которого, как знал теперь Урвич, не было на указанном французом месте.

Урвич отлично помнил, что ни о знакомстве своём с Дьедонне, ни о проигрыше, ни об условиях, на которых он согласился на путешествие, он ни словом не обмолвился Ноксу, и, таким образом, тот не имел решительно никакой возможности знать об этом и не был в состоянии ничего сообщить князю.

Урвич самым добросовестным образом восстановил в своей памяти все свои разговоры с Ноксом и ещё раз убедился, что тот не мог знать ничего о его отношениях с Дьедонне.

Но в таком случае откуда же этот князь взял все эти подробности?

Урвич стал невольно в тупик и развёл руками.

Загадка, которая, казалось, получила вполне определённое и естественное разрешение тем, что неожиданно, воспрянув из волн морских, явился Нокс, оставалась такой же загадкой, как и прежде, и появление шкипера только на время как бы объяснило её, а вот теперь она снова встала перед недоумевающим и удивлённым Урвичем.

…Все спали на яхте, и матросы. Движение на ней замерло, и только вахтенный офицер ходил по мостику, глядя вперёд.

Рулевой стоял у колеса, не сводя глаз с компаса, да Урвич на шканцах сидел, задумавшись, на скамейке, напрасно стараясь разрешить себе необъяснимую для него загадку.

Вдруг словно его толкнуло что, он обернулся назад и увидал, что там, где было под ютом помещение князя, тонкая струйка голубоватого дыма вырывалась из двери.

Он вскочил; в это время дым пыхнул целым клубом, и Урвич услыхал отчаянный, испуганный крик.

Не соображая того, что он делает, Урвич кинулся к двери, из неё обдало его жаром.

Там внутри деревянная обшивка и занавеси, и ковёр были в огне, но Урвич ясно слышал, что крик был именно оттуда, и кинулся в огонь, жмурясь и затаив дыхание от едкого дыма.

На вахтенном мостике свистели тревогу, ударили в колокол.

Урвич, не чувствуя ничего, пробежал через объятую пламенем каюту в другую, находившуюся за ней.

Там лежала на полу закутанная шалью дочь князя.

Урвич быстро огляделся, и одного мгновения достаточно ему было, чтоб убедиться, что ни люка наверху, ни другого выхода, как через горевшую каюту, не было.

Большая ваза стеклянного аквариума стояла в углу с золотыми рыбками, а может быть, не золотыми, а ещё более дорогими и ценными, Урвич не разбирал; он схватил аквариум, облил из него закутанную девушку, остальную воду вылил на себя и, схватив на руки дочь князя, пронёс её через огонь и выскочил на палубу, где тревога подняла уже всех на ноги.

Урвича с его ношей встретила струя воды; никто не знал, что дочь князя была за горевшей каютой, и никто не видал, как вбежал туда Урвич.

Струя пришлась как раз вовремя, обдав его с головы до ног.

Урвич тяжело дышал, жадно вбирая в себя воздух.

Ещё миг — он не выдержал бы и задохся бы от дыма, и теперь голова его кружилась, и в виски стучало, сильно билось сердце.

Дочь князя, благодаря тому, что она была закутана в шаль, которую Урвич, не потеряв присутствия духа, смочил водой, была цела и невредима и лежала только в обмороке.

Её взяли из рук Урвича, и доктор хлопотал возле неё.

Прибежал князь. Уверившись, что дочь в безопасности, он стал распоряжаться тушением пожара.

Когда Урвич отдышался и опомнился, оказалось, что платье его во многих местах затлелось, и кое-где он получил ожоги, впрочем, несерьёзные, благодаря тому, что его окатили из брандспойта сейчас же, как он выскочил из огня.

Его поздравляли и называли подвигом то, что он сделал.

Он, очень довольный, и сам был рад, что отделался так легко и вместе с тем спас девушку от опасности, серьёзность которой понял только уже теперь, когда всё миновало.

Князь подошёл к нему, жал ему руки и благодарил.

Княжна Марианна очнулась довольно скоро, и Урвич увидел её уже не закутанную в шаль.

Он узнал её личико, которое грезилось ему будто в бреду.

Это была она же, та, которую он видел, когда проблеск сознания явился в нём; она вместе с доктором ухаживала за ним, и теперь ему пришлось заплатить ей за её заботы спасением её от смертельной опасности.

Не останься Урвич на палубе, как бы скоро ни собралась команда по тревоге, было б уже поздно. И промедли Урвич хотя немного, опоздал бы и он.

Самый пожар в каюте не угрожал ничем серьёзным яхте, построенной из железа.

Самое большее — могли сгореть две каюты, потому что на яхте было много железных переборок, не допускавших распространение огня.

В каюте обгорела деревянная обшивка и была уничтожена мебель: больше там не было ничего воспламеняющегося, но дерево горело, как в железной печи, и из этой печи спас Урвич княжну Марианну.

Брандспойты, пущенные в ход почти мгновенно, как поднялась тревога, быстро залили огонь; дым рассеялся благодаря скорому ходу яхты, и от пожара остались только две обгорелые каюты.

Причиной пожара послужили электрические провода, положенные под обшивкой, сухое дерево которой вспыхнуло, как порох, от накалившихся проволок.

Среди матросов яхты были всякие мастера: нашёлся обойщик, в трюме нашлись шёлковые материи, и к следующему же дню обгоревшие каюты были красиво обиты и задрапированы, так что несчастный случай стал уже воспоминанием, и о нём говорили, как о прошлом.

Красота княжны поразила Урвича, воображавшего, что такое лицо, как её, можно увидать только в грёзе, в той грёзе почти райского блаженства, которое испытывал он, когда очутился в тепле и в холе после всего перенесённого им на «Весталке».