Потрескивают дрова в печи, и пламя, пробиваясь в щелки, отражается, играя огненным зверьком на белой стене избы. Там, у печи, ребята отогреваются, накуртавшись по снегу, хлопочет Марфа, гремя чугунками и сковородками.

– Батюшки, темень-то какая! – сетует она и зажигает восковую свечу, вставленную в стеклянную баночку.

Большая печь делит избу на две части – кухню и горницу. Сидя в полутьме, домочадцы дожидаются отца. Вот, кажется, и он гремит и шумит за дверью. Утолкавшись со скотиной, да и мало ли чего надо по хозяйству, Пётр Иванович долго и основательно топчется на крыльце, отряхивая с валенок снег, и, распахнув дверь, вваливается в избу.

– Что-то у вас темнота такая, – говорит отец, – сидите, как мыши в потёмках. Зажигай-ка, мать, лампаду! Свечи – это совсем тускло.

«Лесное электричество» называет отец, керосиновую лампу. Мать достаёт с полки лампу, называемую семилинейкой, долго протирает стекло газетой, зажигает и ставит на стол в горнице.

– Вот это дело! – весело говорит отец. – Как там ужин? Ребята-то уж, небось, заждались.

Почему лампу называют семилинейкой, никто толком не знает, даже отец. Но к этому названию все так привыкли, что и вопросов по этому поводу не возникает. Семилинейка, и всё тут!

Керосиновая лампа – почти роскошь. И керосин надо экономить, его трудно доставать, и стекло – драгоценность – не дай бог, может лопнуть. Чаще освещаются восковыми свечами – пасека же! Можно и каганцом, он же коптилка, жировик – примитивный, самодельный светильничек из баночки с жиром и фитильком из тряпочки.

Хоть и небольшая, но гордость хозяйства Дементьевых – лампа «Летучая мышь». Это чудо техники – тоже керосиновая лампа, но с колпаком, и с ней можно ходить на улице, так как она не боится ветерка. На зависть соседей очень удобная вещь. Семилинейка же, даже стоит только сильно хлопнуть дверью, может погаснуть. А этой хоть бы что – горит себе, был бы залит керосин.

Сидя за большим столом, семья ужинает, перебрасываясь репликами, а то кто-нибудь да и поделится случаем сегодняшнего дня, а то и из древних событий. Отец, побывавший на фронте, служил в военной разведке, но он редко рассказывает о войне. «Страшная это вещь – война, – говорит он, – даже вспоминать не хочется». А если изредка и поделится, то только не о боях и смертях.

– Пап, я вот думаю: как это ты из центра России забрался в такую глухомань? Была ли какая-то причина? – поинтересовался как-то Роман.

– Я-то что, – отвечал Пётр Иванович, – ты бы вот спросил Андрея Фёдоровича Свинина. Он-то как, служа в лейб-гвардии полка капитаном, дворянин, как он, уподобившись отшельнику, поселился не рядом с посёлком, как мы, а за десять километров, в таёжной чаще. Жил, на глаза никому не казался. Интересная у него история, ещё со времён Гражданской войны началась. Сам красавец, метра в два ростом, прихватил с собой служанку. Агафья-то Лукьяновна в молодости недурна собой была. Построил сначала землянку, потом избу, хозяйство завёл, стал жить по-человечески. Кстати, говорят, что фамилия-то его произошла вовсе не от слова «свин», а от имени Свен. Из шведов, выходит, он. – Пётр Иванович задумался, а потом продолжил тихим голосом: – Ты, сынок, понимать должен. Тех, кто из дворян, да ещё и офицеров, советская власть не привечала. Сколько их, горемык, голову сложили в Гражданскую войну. Да и потом не жаловали. Тут загадка скорее другая: как он цел остался. Впрочем, и тут объяснение можно найти. Значит, есть порядочные люди – не тронули. А он человек хороший, тихий, рассудительный, всем поможет, какая бы беда ни случилась.

К тому времени, как состоялся этот разговор, Свинин уже вышел из «подполья», переселившись поближе к людям. Двор его, целая заимка с большим домом, стоял на отшибе близ Столбоухи. Ребята Дементьевы бывали у него не раз в гостях. Там впервые попробовали викторию, как называют в этих краях домашнюю клубнику.

Был у Андрея Фёдоровича и яблоневый сад. Правда, яблоки приземистые, с ветвями, стелющимися по земле. «Иначе замёрзнут, – пояснял хозяин. – Климат наш не очень располагает к садоводству. – Но ягоды – виктория, смородина – растут хорошо».

Едва ли не главной проблемой лесных отшельников всегда была и будет учёба детей, и выход тут один – интернат. Советская власть, при всех её недостатках, уделяла большое внимание образованию (за что, некстати, и поплатилась распадом страны). Интернаты были всюду, в том числе и в Столбоухе.

К первому сентября вся ребятня лесного края – а это около десяти деревень и не меньше 25 пасек – собирается в этом школьном заведении, кому-то казавшемся домом родным, а кому-то казённым домом со всеми вытекающими последствиями, главное из которых – тоска по маме с папой. Но и обитатели интерната не городские паиньки, мальчики и девочки, дальше своего города или пионерлагеря носа не совавшие. Бойкие ребята, знающие физический труд, за лето подзагоревшие, поздоровевшие и окрепшие на сенокосах и огородах. Приключений у деревенских за три месяца каникул столько, что если все их собрать, получится целая книга. Книга сельского быта и жизни на природе. Общее почти у всех: работа в поле, рыбалка, встречи с дикими обитателями леса, походы за ягодами и грибами. Кто-то встречался с медведем, кого-то укусила змея, кто-то поймал очень уж большую рыбу. К сожалению, нередки и трагические случаи, хотя чаще это случается со взрослыми. Кто-то ушёл в горы и не вернулся, кто-то утонул, кто-то упал с лошади и разбился, а бывает, что и на рога быка можно попасть.

Радость – встретиться с друзьями, но тяжко жить в казённом доме, где вместо мамы и папы чужие тёти и дяди. Роман долго помнил, как мать приходила проведать его, долго искала по Столбоухе и нашла спящим, прикорнувшим на завалинке под весенним солнцем. Школа в деревне, да ещё и интернат, – это совсем не то, что городская школа. Интернат – это хотя и не служба в армии, но явное посягательство на личную жизнь. Когда сам себе не принадлежишь, а подчиняешься твёрдому распорядку. Нет ни личного пространства, когда хочется побыть наедине с самим собой, ни личного времени. Нет ничего своего – ни секретов, ни занятий, ни увлечений. Все вместе, всё общее, всё на виду. С одной стороны, это хорошо, по крайней мере, здесь приучают к труду, коллективизму и сельской жизни. Тут и уход за школьным огородом и скотом, вождение автомобиля и даже трактора. Да и букой не будешь, проведя столько времени в общежитии среди людей.

Полдня на занятиях, вторая половина – опять в коллективе: общественная столовая с казённой едой, спортивные игры, приготовление домашних заданий и сон в большой комнате, похожей на солдатскую казарму. И так шесть дней, и лишь полтора дня свободы, когда в субботу после уроков, радостный, бежишь домой. Детям Дементьевых это более семи километров по лесу, да ещё и с переправой через Хамир. И как тут не запомнить каждую тропинку, ручей, бугорок, рощицу или даже каждое дерево! В погожий день одно удовольствие пройтись, почти пробежаться по знакомой дорожке, где всё своё, родное почти так же, как свой дом. А в непогодь, в осеннюю слякоть или зимой, когда тропинка завалена снегом? Тут только жди, когда Пётр Иванович приедет на своей Карьке, чтобы забрать детей, а заодно и почту в Столбоухе.

А переправа через Хамир чего стоит! Хамир – серьёзная горная река. Зимой, с декабря по март, эту проблему решали намораживанием временного моста. А вот в половодье или после обильных дождей осенью на Хамир было страшно смотреть. Жителей пасек и двух посёлков – Екипецкого и Подхоза – с Большой землёй связывает тоненькая ниточка лодочной переправы, ненадёжная в большую воду, когда нужно преодолевать бурное течение разбушевавшейся реки. Роман не мог забыть трагический случай, случившийся весной с переправлявшейся оравой школьников.

В тот раз взрослых с ними не было, а самые старшие из всех, братья Султановы, решили показать свою удаль перед девчонками. Раскачали на стремнине лодку так, что она перевернулась, нырнула, ударилась о дно и была выкинута на поверхность. Большинство ребят каким-то образом успели обхватить руками скамейки в лодке и спаслись. А братья и восьмиклассница Нина Овчинникова – дочь пчеловода Нифонта Овчинникова – были выброшены из лодки. «Героям» удалось спастись – зацепились километра через полтора за корягу, – а Нина утонула. И никто из взрослых не сделал из того случая вывода. Как плавали, так и продолжали переправляться и рисковать. Это уже позже, когда и Подхоз исчез, натянули пешеходный подвесной мост.