Оба — хрупкий армянский студент и широкоплечий турецкий государственный деятель — отходят на задний план перед ужасной бедой целого народа, уничтоженного почти наполовину, народа, который поднимается из своих могил и простирает свои истлевшие руки против ужаса войны, против жестокости своего палача и еще раз с трибуны этого процесса кричит на весь мир о своем невыразимом горе.
Именно это сделает данный процесс одним из самых памятных, когда-либо имевших место в Германии. Ибо сила событий, разбираемых на нем, оказывает такое ошеломляющее воздействие, что присяжные заседатели вопреки явному насильственному умерщвлению выносят оправдательный приговор, и он, несмотря на все старания сделать его неполитическим, разрушает преграды, которые тянутся до трибуны человечества, и его приговор становится приговором всемирно-исторического значения.
Сам Согомон Тейлирян — только символ, атом, в котором концентрируется боль третированной расы, которая в отчаянной самозащите совершает свое возмездие. Его судьба подобна судьбе его товарищей по несчастью, она одна из сотен тысяч, повторяющихся одинаково, с теми же мучениями и страданиями. Если бы автор этих строк также был приглашен свидетелем на этот процесс, мог выступить, то он подтвердил бы все описанные на этом процессе события; они лишь частица того, что он видел сам и что действительно произошло. У меня нет желания повторять здесь эти факты. Это довольно часто делалось другими, в том числе мной, и о них ясно говорится в каждой строке этого сообщения.
Не так подробно говорилось о роли, которую сыграл в этих трагических событиях бывший турецкий министр внутренних дел. Суд, который не был государственным, чтобы выносить решение об армянском вопросе как таковом и о его зачинщиках, а только об одном отдельном поступке, не мог поставить перед собой задачу расширения судебного следствия более чем требовалось, чтобы вынести справедливое решение в отношении поступка Тейлиряна. Таким образом, исследование вопроса, является ли Талаат объективно виновным, не было доведено до конца, так как судья и присяжные заявили, что они и без того убеждены в том, что Тейлирян считал бывшего турецкого министра ответственным за преступления. Но очевидно и на сей раз, что правда с трудом пробивает себе дорогу.
Одно только показание армянского епископа Балакяна проливает такой недобрый свет на поведение Талаата, что можно сказать, что в ходе разбора дела было представлено достаточно материала о том, что Талаат прекрасно осознавал значение своих приказов. После полного изучения всех поддающихся проверке фактов в этом нет никакого сомнения! Защита представила намного более весомые доказательства для непосредственного исследования, а среди приглашенных свидетелей находились немецкие офицеры высокого ранга, которые должны были дать очень важные показания против Талаата. Их свидетельства, а также наиболее важные депеши Талаата, из которых основные были представлены в оригинале во время процесса, вкратце приводятся в дополнении к настоящему сообщению. На основании этих депеш каждый может судить сам, хотел ли Талаат лично уничтожения армян. Но если бы даже этих документов не было, сам факт, что Талаат во время указанных событий являлся министром внутренних дел, был бы достаточен. В этом качестве он был на переднем плане как исполнительный орган младотурецкого правительства, чтобы претворить в жизнь известные решения, принятые турецким министерством и начатые комитетом «Единение и прогресс», имевшие целью уничтожение армян. В его руках находилась исполнительная власть, и уже на основании этого никак нельзя утверждать, будто Талаат не был лично виновен в уничтожении армян.
Поэтому нельзя сказать, что судьба была несправедлива к турецкому государственному деятелю, покарав его смертью за его долю вины перед армянским народом. Ибо его преступление было настолько ужасным, что даже поступок убийцы, который мы, разумеется, отвергаем как кровавое злодеяние и о котором сожалеем как о любом насильственном акте, нам кажется избавлением, посредством которого отчаявшаяся натура освободилась собственными силами. Да, я склоняюсь к мнению, что если над народами существует высшая власть, то мы должны поверить, что это была воля самой истории, которая убила Талаата, свершив над ним казнь руками одной из его жертв.
По-человечески понятно, что как турецкие, так и немецкие сторонники бывшего османского правительства не без волнения встретили оправдательный приговор. Однако это никоим образом не оправдывает их дикие оскорбления в адрес немецкого правосудия, которое в высшей степени доказало свою объективность. Непонятно также, когда, извращая обстоятельства, они называют поступок Тейлиряна «трусливым», хотя он своим поступком доказал, что был исполнен героическим желанием пожертвовать жизнью ради спасения народа, в то время как действительно не нужно никакого мужества министру, чтобы из своего кабинета одним росчерком пера послать целый народ в пустыню!
Не могут умалить ужасную несправедливость по отношению к армянскому народу также все те резкие обвинения, которые выдвигают перед ним, чтобы найти причину этих ужасов в его собственном поведении. То, что армяне на русском фронте доносили о передвижениях турецких войск или что армянские солдаты перебегали к врагу, — может быть правдой. Ведь это вполне понятно после того, как десятками лет они подвергались жестокой эксплуатации со стороны своих господ и были вынуждены идти на это из-за бессовестных, неумолимых мер вплоть до начала мировой войны. Нечто подобное произошло в центральных державах с польскими и чешскими полками, однако никто у нас не подумал о том, чтобы наказать невиновных, скажем, сбросить все польское население Германии в Балтийское море или же обречь на замерзание чешское население Австрии на высокогорных перевалах, на ледниках Тирольских Альп.
Таким образом, никогда нельзя простить преступление, совершенное по отношению к армянскому народу в целом. В цивилизованной стране было бы воспринято как варварская жестокость, если бы излишне истязали изобличенного убийцу; насколько же хуже, когда это делается в отношении сотен тысяч невинных стариков, женщин и детей! А ведь они были сыновьями, матерями и отцами того самого армянского народа, о солдатах которого Энвер-паша еще несколько месяцев назад в известном месте заявил, что они в высшей степени отличились на полях сражений, и их смелость и верность вызывали в турецкой армии огромное восхищение. Тем не менее все снова и снова, даже после оправдательного приговора, пытаются оправдать совершенную несправедливость тем, будто депортация армянского народа была мерой, вызванной «военной необходимостью», за осуществление которой руководящие органы не несли ответственность. Но разве забыли, что Малая Азия — часть света, которая по протяженности далеко превосходит немецкое государство? А как объяснить принудительную депортацию армянского населения из Западно-анатолийских вилайетов, где его численность была слишком мала, чтобы представлять опасность, и которое мирно и безупречно трудилось на расстоянии сотен миль от театра военных действий? И разве американский посол Моргентау не предложил великодушным образом переселить в Америку выселенный из Турции народ? Разве недостаточно уже того факта, что турецкое правительство отклонило это предложение, чтобы показать, что так называемая необходимость военных мер, как правило, была предлогом при «поселении в пустыне», ничтожной формулировкой, чтобы скрыть самое кровавое преступление этого века, целью которого является полное уничтожение трудолюбивой и высококультурной расы?
Никто не будет возлагать за это ответственность на религию ислама, и ошибаются те, которые утверждают, будто это делали друзья Армении. Рядом с Христом, Буддой, Лао-Цзы стоит также учение Мухаммеда, и если эта религия на самом деле сыграла какую-то роль в этих событиях, то только потому, что религией ислама злоупотребляли в этих целях. Разве с учением Христа поступили иначе, когда государства Европы злоупотребили Его изречениями, чтобы от Его имени вести коварные и разбойничьи войны против беззащитных народов своих колоний? Но в данном случае суд вынес свой приговор относительно не двух религий, хотя и проблема, по которой принималось решение, в конечном счете была этической, а не политической, а относительно двух сил, которые с древнейших времен находятся в непримиримом противоречии друг с другом: насилия и законности, преступления и человечности.
