Чеботарев щедро отсыпал ему табаку на клочок газеты и прошел за Колывановым. По всему было видно, что золотнишник думал только о работе. Сбросив мешки у входа, они вошли в шалаш и присели на пеньках возле дымокура.

Хозяин замешкался.

— Убирает золотишко… — шепнул Чеботарев.

Но Леонов уже подходил к шалашу. Должно быть, он хранил свои припасы где-нибудь в другом месте, потому что в руках у него были две испеченные в золе лепешки.

— А вы, товарищ начальник, что ж молчите? — спросил он. — Неужели и вправду такое чудо будет, что сюда пройдет железная дорога?

— Пройдет, — неохотно ответил Колыванов.

— Значит, совсем нам вольной жизни не станет?

— А кто тебе мешает? — спросил Чеботарев. — Парма велика. Пойдешь в другую сторону.

— Места привычные больно, — с сожалением сказал Леонов.

— Видать, золотые?

— Не так чтобы золотые, а кормят…

Гости неторопливо ели лепешки, стараясь не показать голода. Леонов внимательно оглядел одежду и оружие, истощенные лица.

— Так вдвоем и ходите? — спросил Леонов.

— А что?

— Трудная дорога, на осень глядя… Да и припасу у вас немного.

— Идти легче, — ответил Колыванов. — Ты и вовсе один ходишь…

— Мое дело такое. Чужой глаз блесну гонит…

— Так и скрываешь от всех места?

— Зачем скрывать. Вот закончу работу, заявку подам. И мне хорошо и государству не обидно. А вы как, с ночлегом или дальше пойдете?

Чеботарев что-то хотел ответить, но Колыванов опередил его:

— Отдохнем, если не помешаем…

— А чем вы помешаете? Я работу почти кончил, пора к жилью подаваться, неравно еще замерзнешь в лесу. Да и веселее с людьми…

— Если к жилью подаешься, не оставишь ли нам из запасов кой-чего? — оживляясь, спросил Чеботарев.

— Какие у меня запасы? Что на плечах нес, то и было, а охота нынче плохая, все приел…

— Да нам много и не надо, муки бы несколько килограммов…

— А она здесь на золото меняется. Сколько муки, столько и золота.

— Ну, золота у нас нет…

— А к чему вам мука тогда? Если бог милует, так выйдете, а нет, все равно останетесь в парме. Я к этому делу руку прилагать не стану…

Чеботарев удивленно поглядел на него и невольно потянулся к ружью. Леонов стоял неподвижно, только глаза его все бегали.

Колыванов успокаивающе положил руку на ружье Чеботарева. Леонов опустился на корточки, дымя цигаркой…

— А что ты нас отпеваешь раньше времени? — спросил Чеботарев.

— Мешки под глазами, служивый, и ноги, поди, распухли. Тайга знает, как себя показывать. Да вы спите, граждане, отдыхайте, вечером чаю попьем, а мне работать надо…

— Ну тебя к черту, еще пристрелишь сонных, — брезгливо сказал Чеботарев. — Мы лучше пойдем. Так не дашь муки?

— И рад бы, да достатков нету, — сказал Леонов. — Ну отдыхайте.

Сказав это, он исчез, словно провалился. Чеботарев взглянул на Колыванова.

— Я бы пригрозил ему ружьем и посмотрел, какие у него запасы, — хмуро сказал он.

— Ни в коем случае! — сказал Колыванов. — Отдохнем немного, потом поговорим с ним.

— Разговор с таким подлецом короткий…

— Ты же не на фронте, Василий!

— На фронте с таким сукиным сыном и разговор был бы проще.

— Попытайся уговорить добром…

— Эх, Борис Петрович, когда Лундин о добре говорил, не таких подлецов имел в виду… Что это он затих? Посмотреть, что ли?

Чеботарев вышел из шалаша, оглядывая мутную речку и пустой берег. Вдруг он вскрикнул и лихорадочно сдернул с плеча ружье. Выбежавший на крик Колыванов увидел у входа в шалаш только свой вещевой мешок, а там, куда бросил мешок Чеботарев, была только примятая трава.

— Украл, украл, подлец! Сволочь! Уморить нас вздумал в тайге! Слышите, Борис Петрович? А хотели говорить с ним миром? Где его теперь искать? Где? — Чеботарев кинулся вдоль берега, крича изо всей силы: — Леонов! Леонов! — Потом выстрелил, но лес молчал.

Внимательно разглядывая деревья возле места промывки, Колыванов увидел на лиственнице помост, где Леонов хранил свое имущество, но помост был пуст. Должно быть, мысль о краже мешка мелькнула у Леонова мгновенно, как только он увидел путников. Велика была, наверно, уверенность Леонова в том, что они никогда уже не выберутся из тайги, если он пошел на такое дело… А может быть, он скрывается где-нибудь поблизости и ищет случая выстрелить из засады. Так он сразу решит два вопроса: никто не узнает о золотом месте, а продукты в мешке спасут жизнь золотнишника, из-за алчности пропустившего уже все сроки возвращения. Недаром же он украл именно тот мешок, в котором мог прощупать вяленое мясо и соль.

Колыванов зябко повел плечами, оглядываясь вокруг. Лес молчал. Только где-то вдали бегал Чеботарев, ища следы вора.

Немного выждав, Колыванов окликнул его. Василий вернулся. Лицо его потемнело, мешки под глазами выступили отчетливое.

— Что будем делать, Борис Петрович? — спросил он.

— Пойдем на трассу, — ответил Колыванов. Они осмотрели шалаш Леонова, нашли забытый золотнишником мешок из-под сухарей, в котором было с килограмм хлебных крошек, ржавый котелок. Кончив осмотр, Чеботарев даже успокоился и сказал:

— Черт с ним, с подлецом! Конечно, если я его увижу на расстоянии выстрела, то в милицию жаловаться не пойду, а сразу пристрелю. Одно жаль, в мешке была восьмушка махорки…

— Ну, как тебе поправилось знакомство с золотнишником? — спросил Колыванов, когда они уже отошли от стоянки Леонова.

— Это же не человек, а волк! — сказал Чеботарев. — Как же вы согласились, Борис Петрович, идти к нему!

— А если бы я остановил тебя, не пустил, что бы ты сказал?

— Да, тут вы тоже правы… — сквозь зубы согласился Чеботарев. И вдруг обеспокоенно спросил: — А что это он насчет мешков под глазами и опухолей плел? Неужели надеется, что мы и впрямь из пармы не выйдем?

— Это он к тому говорил, что у тебя были мешки под глазами, а у него наши мешки под ногами, и ты ничего не видел, — невесело пошутил Колыванов.

Но Чеботарев задумался, не ответив на шутку. Уже значительно позднее, когда они снова выбрались на трассу, Колыванов услышал, как он бормочет:

— Врешь, длинношеий черт, я тебе не сдамся! Я все вытерплю, а тебя все-таки поймаю…

В этот день они прошли по заданному направлению всего десять километров.

Весь следующий день они шли по изъеденному вредителями умершему лесу. Было тяжело смотреть на голые, серые, поднимающие к небу свои мертвые ветви деревья.

Путники шли молча. Чеботарев рубил тропу, так как упавшие стволы преграждали путь подобно завалам, какие когда-то делали против танков. Колыванов работал с инструментами.

В этот день они впервые начали курить мох. И не столько голод, сколько отсутствие табака делало их путь таким тяжелым, их самих такими раздражительными.

К вечеру они выбрались из мертвого леса. И увидев зеленые деревья, колючие заросли можжевельника, который на Урале называют вересом, они воспрянули духом. Трудно понять, почему человек иной раз так радуется переменам, хотя и знает, что они не принесут ничего хорошего. Ведь в этом хвойном лесу, где ползучие растения цепко оплели деревья, идти стало значительно труднее. А между тем они были рады живому лесу, словно он вселял в них надежду, что выживут и они, усталые, голодные люди.

Они развели костер там, где их застигла темнота. Первый раз ужинали без соли. Бросив в котелок двух кедровок, застреленных Колывановым, и горсточку крошек, сварили суп. Но еда не насытила, только согрела. Они лежали возле костра и молчали. Теперь для них стало привычным молчание.

Вдруг Колыванов зашевелился и сел. Он протянул руку ладонью вверх, затем встал, втягивая носом сырой воздух, словно принюхиваясь. Чеботарев смахнул с лица что-то холодное и тоже приподнялся.

Шел снег. Тяжелый, сырой, он падал крупными хлопьями, первый снег зимы. Колыванов отошел от костра, наклонился и ощупал землю. Снег не таял. Он покрывал траву и сучья, мох и хвою ровным плотным слоем. Колыванов вернулся к огню, сел на сухую подстилку, охватив колени руками.