Он сознательно строил свою речь так, чтобы не задевать Барышева и Екатерину, которые, собственно говоря, несут главную ответственность за предложенный вариант. Это они поленились обследовать прямую, они испугались леса, болот и гор, они нагромоздили в своем варианте дамбы по берегу реки, туннели в тех местах, где река разрезала горы, обводы там, где начинались карстовые земли Ветлана. Они считали, что нашли самый простой вариант, ведь по реке можно доставить строительные материалы! А может быть, в глубине души Барышев до сих пор не верит, что Красногорская трасса на самом деле будет проложена, — написал же он когда-то статью, доказывая нерентабельность новой дороги… Колыванов давал им, Барышеву и Екатерине, возможность исправить прошлую ошибку, — пусть будет мир ради дела!

— К сожалению, на прямой действительно горы и болота, — равнодушно сказал Барышев.

— Но горы на прямой прорезаны ущельями, — возразил Колыванов. — Болота, которые так испугали изыскателей, имеют характерную уральскую особенность — это согра, то есть заболоченное плато, воды которого можно сбросить при помощи самых примитивных осушительных работ, а подошва таких болот, как показывает практика геологических изысканий, чаще всего состоит из твердых скальных пород…

Колыванов все еще говорил спокойно, хотя равнодушное презрение Барышева было достаточно обидным. Тулумбасов внимательно смотрел на главного инженера.

Екатерина быстро передала Барышеву записку. Тот прочел ее и поднял глаза на Колыванова. Борис Петрович вдруг почувствовал себя бесконечно усталым, словно долго-долго убеждал всех в своей правоте и не добился ничего, кроме оскорбительного недоверия. Он кашлянул, чтобы замять неловкую паузу, и глухо сказал:

— Я просил бы разрешить мне произвести разведку прямой. Предложения представлены мной в письменном виде…

Он сел, пряча глаза, чтобы не видеть улыбок, какими, как ему казалось, обмениваются сейчас Екатерина и Барышев, а может быть, и все остальные. Эти остальные, должно быть, думают о нем: «Ай да синица, хотела море зажечь, ан и спичкой чиркнуть не умеет!» Он ждал, когда кто-нибудь выскажется, чтобы уловить, как принято его предложение. Ведь здесь есть опытные железнодорожники, которым Барышев и его мнение не указ. Однако все молчали, и молчание это затягивалось. Наконец Тулумбасов сказал:

— Ну, что же, товарищи? Колыванов ждет вашего решения…

Барышев язвительно произнес:

— У товарища Колыванова странная привычка размахивать кулаками после драки! Я бы сказал, что в каждом его слове чувствуется неуважение к коллективу. Красногорский участок разведан тщательно, проверены все варианты, в том числе и тот, о котором говорит Колыванов. Его проверяла Баженова, а всем нам известно, что она отличный инженер. Так и кажется, что Колыванов просто в обиде на кого-то и ему хочется опорочить каждое наше начинание.

«Молчи! Молчи! — думал Колыванов. — Можешь говорить о чем угодно, но не вспоминай того, что следует забыть!» — твердил он себе, чувствуя, как от лица отливает кровь и озноб охватывает все тело.

Тулумбасов вдруг сказал:

— Евгений Александрович, к делу!

Все тем же немного ленивым голосом, как говорят избалованные всеобщим вниманием люди, Барышев продолжал:

— Я предложил бы Колыванову ограничиться тем, что ему положено по уставу, как начальнику участка, — восстановлением трассы, то есть проверкой ее по заданному направлению. Мы знаем, к чему ведет иной раз излишняя самоуверенность исполнителей… Строительство дороги будет задержано, расходы увеличатся, а отвечать в общей сложности придется вам, — он слегка наклонил голову в сторону Тулумбасова, — и мне, как главному инженеру…

Колыванов встал. Он был так взволнован, что не мог больше сдерживаться.

— А вы не помните, товарищ Барышев, что произошло на Казахстанской трассе? — гневно спросил он. — Такие же исполнители, как я, ваш покорный слуга, нашли, что трасса проведена с отклонениями от реально возможного направления, и сократили и сроки строительства и стоимость работ! И еще я хотел бы спросить вас, всегда ли вы расцениваете деловые предложения, как попытку оскорбить вас лично, или это относится только к данному случаю? Если это только данный случай, то я попрошу вас немедленно извиниться перед Екатериной Андреевной Баженовой, потому что мужчина…

— Борис! — шепотом сказала Баженова, приподнимаясь с места.

Колыванов медленно сел. Тулумбасов, словно ничего не заметив, спокойно обратился к Екатерине:

— Вы хотели что-то сказать, товарищ Баженова?

Он постучал карандашом по стакану. Екатерина взглянула на него, провела рукой по лбу, тихо сказала:

— Да, да… Я хотела уточнить… Барышев напрасно ссылался на мою работу по прямой. Я этих разведок не вела, положившись на данные аэрофотосъемки.

Она замолчала, все взгляды были устремлены на нее, и она вдруг зябко повела плечами.

— Это все, что вы хотели сказать? — спросил Тулумбасов.

— Да… Все… — И вдруг твердо добавила: — Я думаю, что надо разрешить Колыванову дополнительную разведку.

Эти слова прорвали молчание.

Все сразу заговорили, перебивая друг друга. Барышев поглядывал снисходительно и высокомерно, всеобщее возбуждение казалось ему смешным. Баженова резко встала и вышла, простучав каблуками по паркету, не обращая внимания на неодобрительные взгляды. Лицо ее было бледно, но спокойно.

Колыванов невольно пожалел ее. Трудно ей будет сегодня разговаривать с новым мужем. И неужели она никогда не думала о том, что в сущности Барышев, если не злой, то совершенно равнодушный, себялюбивый, ничтожный человек, которого только удача подняла на высокий пост? Как она могла стать женой Барышева?

Колыванов не слушал прений. Барышев несомненно будет мешать ему, но все равно разрешение на дополнительные изыскания дадут. И когда Тулумбасов сказал об этом, он не был даже рад. Он все еще думал, что надо бы поговорить с Екатериной, предостеречь ее.

Выходя из кабинета, он увидел секретаршу начальника, которая шепнула ему:

— Екатерина Андреевна просила вас зайти к ней… Она только что пошла домой…

— Я не знаю, где она живет, — хмуро сказал он.

— Как не знаете, она живет на своей старой квартире, — удивленно ответила секретарша.

— На старой? — он оттопырил нижнюю губу, что делало его похожим на ребенка. — Как на старой?

— Так, на старой…

Колыванов внезапно посуровел, словно вспомнив что-то, и тихо сказал:

— Передайте Екатерине Андреевне, что я вылетел в Красногорск. Завтра мне нужно идти с изыскательской партией. Извинитесь за меня. — Борис Петрович поклонился и быстро вышел. Секретарша растерянно смотрела вслед ему, часто-часто моргая длинными ресницами. Из кабинета стали выходить усталые люди и, окружив ее, о чем-то спрашивали.

— Ах, да подождите вы немного! — вскричала она и выбежала из комнаты, но Колыванова уже не было…

Колыванов медленно шел по улице городка, соразмеряя свои движения с той острой внутренней болью, что осталась, и наверно надолго, после встречи с Екатериной.

Он шел по улице, рассуждая о том, как изменится жизнь этого лесного города, когда они, именно они, строители, проведут сюда железную дорогу.

Его размеренные шаги были странно похожи на те, какими он ходил в госпитале, когда приходилось беречь незарубцевавшиеся раны. И он с горечью подумал:«Не так уж ошибаются люди, утверждая, что человек одинаково страдает и от душевной и от физической боли». Подумав об этом, Колыванов резко убыстрил движения, не замечая, как стало суше лицо, как сами собой сжались челюсти. Да и каждое движение на самом деле было болезненным для сердца.

Внезапно глаза его потеплели, улыбка тронула губы, он устремился вперед. Перед ним было знакомое здание конторы строительного участка, обычный стандартный двухэтажный дом, но взволновало Колыванова какое-то движение у конторы, шумные разговоры, веселые оклики, внезапно сменившие тишину, которую так не любят строители. Колыванов пошел быстрее, отвечая на приветствия и внимательно разглядывая оживленную толпу.