Лемпи беседовала с двумя офицерами. Одному из них водила пальцем по блестящим застёжкам. Хотя их плащи поистрепались, на спинах ещё угадывался узор из дубовых листьев.

При виде мальчика её глаза округлились, как будто он был похож на лесное привидение.

– Я притащил деревья.

– И уже напилил дров? – спросила она подбоченившись.

Ахти не любил, когда она говорила с ним таким тоном – как с маленьким.

– Там и так полно поленьев!

– Иди и доделай то, что начал! – велела Лемпи и вернулась к разговору с дубогорцами.

Мальчик цыкнул, сплюнул, как Тойво, и пошёл за пилой.

Вжик-вжик-вжик! Изо рта вылетали облачка пара. Красные пальцы сжимали рукоять пилы.

Вжик-вжик! Летела стружка. На лбу выступили капельки пота. Ахти посмотрел на мозоль, натёртую на ладони. Она ведь знала, как он не любит возиться с деревом, знала и всё равно…

Со стороны тракта послышалось ржание, где-то вдалеке заскрипели колёса телеги.

Ахти бросил на землю пилу и побежал к крыльцу посмотреть, что происходит.

Уцелевший отряд союзников, едва передохнув под крышей «Мамочкиного приюта», уезжал по дороге, ведущей прочь из Глухолесья. Без строя и командира, такие же вымотанные и жалкие, как накануне, они входили в утренний туман, и их силуэты медленно растворялись в дымке.

Сердце Ахти пару раз стукнуло и будто сжалось в кулак. Глаза защипало. Он шагнул вперёд и наступил на что-то твёрдое. Ткнул носком деревяшку, валявшуюся в подтаявшем снегу, наклонился и взял в руки можжевеловый веер.

Он повертел его в руках, словно видел впервые, затем посмотрел на дорогу, где исчезла в тумане последняя повозка.

– Думал, она здесь останется навечно? Заведёт детей и состарится? – услышал он за спиной голос Тойво. Ахти медленно обернулся. Трактирщик стоял на крыльце, опершись на перила, и тоже смотрел вдаль. – Это же Лемпи, Рыжая Лиска. Она живёт без норы.

Ахти промолчал.

– Странная баба, – вздохнул Тойво и сплюнул. – Сбежала и ни одного золотого кольца себе не взяла. А ей ведь нужнее, чем нам.

И снова в ответ молчание.

– Спрашиваешь: знал ли я, что она уйдёт? Всегда знал. Только не имел ни малейшего понятия, когда именно.

В груди Ахти всё похолодело, будто бы захлопнулись тяжёлые каменные двери, за которыми топили печь. Он развернулся и побежал в дом.

Тойво схватил его чуть выше локтя.

– Позлись, парень, позлись. А если надо, так пореви!

Что-то во взгляде Ахти заставило трактирщика вздрогнуть и разжать пальцы.

– Она не попрощалась! – произнёс мальчик, не разжимая зубов, и вырвался.

– Она прикипела, – крикнул ему вслед Тойво. – К тебе, ко всем нам…

Ахти не слушал. Он вбежал в трактир и швырнул деревянный веер прямо в пылающий очаг.

Веерок вспыхнул каким-то зеленоватым пламенем и исчез в огне.

Горите, горите воспоминания о детстве, о доме, о всех тех, кто любил и бросил! Пусть они испепелятся, исчезнут насовсем!

Он хотел, очень хотел, чтобы всё было так же, как с Таурусом, как с Зелёной Пирамидой, чтобы память о Лемпи стёрлась, как морозный узор на стёклах, тающий от прикосновения горячей ладони, чтобы осталась только холодная пустота…

Но пальцы Ахти ещё долго пахли можжевельником, а в трактире то здесь, то там, ему слышался её голос.

И чем сильнее Ахти пытался её забыть, тем чаще Лемпи снилась ему по ночам.

Южный ветер, дувший со стороны Горького моря, принёс запахи воды и соли. Над лесом закурлыкали журавли, вернувшиеся из дальних странствий. И хотя было ещё холодно, еловые чащи заголосили тысячами глоток, пробуждающихся ото сна зверей и птиц.

Старуха Ку-Ку, как водится, стала уходить в лес надолго. Однажды она ушла на целых три дня. Тойво и мальчик уже забеспокоились, но Кукушка вернулась, усталая и как будто ещё более сгорбленная и постаревшая.

– Порча с этого дома снята, – заявила она, прижимаясь к тёплой печи и по-кошачьи щурясь.

– Какая ещё порча? – не понял Ахти.

Тойво только махнул рукой, и, как обычно, мальчику никто ничего не объяснил.

В «Мамочкином приюте» не хватало едких шуточек и хриплого хохота Лемпи, и Ахти снова начал думать о побеге. Но что делать с Фиксу и жеребёнком, которого она носила под сердцем? Бросить их он не мог, а брать с собой беременную кобылу не хотел.

Природа оживала, отвоёвывая у зимы один кусочек замёрзшей земли за другим, и что-то в душе мальчика медленно оттаивало. В его возрасте ещё сложно было оставаться равнодушным к наступлению весны.

Как-то утром к крыльцу трактира подъехал Фархад. Лицо лекаря осунулось, под глазами темнели круги, но его одежда и тюрбан по-прежнему выглядели чисто, дорого и опрятно.

– Хлеб и мёд этому дому. – Он поднёс большой палец ко лбу и поклонился в иноземном знаке приветствия. – Или, как говорят на моей родине, пусть соль здесь всегда остаётся солёной, а уксус кислым.

Тойво и Ахти перестали ощипывать тетерева, привезённого с охоты, и поднялись.

– А, это ты, бедуин? – протянул трактирщик. – Давненько мы тебя не видели. Вроде бы ты обещал заезжать и справляться о нашем здоровье…

Фархад понимающе закивал.

– Зима выдалась сложной, мне чудом удалось предотвратить эпидемию, которая началась в Пеньках. Правда, это была не та странная болезнь, что я наблюдал у вас в хлеву. Обычное заражение кишок.

– Избавь нас от подробностей. Я недавно позавтракал.

– К тому же к вам было не пробиться из-за снегопада. Как ваше самочувствие, все ли остались целы?

– В середине зимы скопытился конь твоего дружка. А так ничего – держимся.

Фархад сощурился.

– Гаспар расстроится. Вы не обратили внимания, какого цвета были его органы? Особенно сердце…

– Как-то не до этого было, – ответил Ахти, и его передёрнуло от воспоминания того жуткого костра посреди леса.

– Выжил ли кто-нибудь ещё из животных?

– Моя кобыла, Фиксу, – растерянно произнёс мальчик. – Она кажется вполне здоровой.

– Интересно, – задумчиво произнёс лекарь. – Я бы хотел её осмотреть.

Он спешился, привязал к столбу рысака, поравнялся с Ахти и снял с его головы прилипшее пёрышко.

– Я приехал не только за этим. Спрошу вас прямо, друзья мои: не видели ли вы двух воинов, возвращающихся со стороны северо-восточного разлома по этому тракту.

– Тут прошла целая армия, – проворчал Тойво. – А ты спрашиваешь, не видели ли мы пары воинов?

– Ты знаешь, о ком я говорю, друг.

– Знаю, бедуин. Но что-то у меня язык к нёбу прилип.

Лекарь закатил глаза, извлёк из седельной сумки небольшую баночку с мазью, кинул её Тойво. Трактирщик ловко поймал её, поглядел на свет.

– Какая-то малюсенькая. Надолго ли хватит?

– Мазь помогает? – ответил вопросом на вопрос Фархад.

Хозяин удовлетворённо кивнул.

– Как понадобится ещё, пошлёшь ко мне мальчика. А теперь говори, что знаешь.

– Кроме недобитого отряда, здесь никто не проходил. Надеюсь, ты слышал, бедуин, что в той стороне пропала целая армия?

– Слышал, – сказал лекарь. – И даже залатал несколько дыр на телах тех солдат, что провели в вашем трактире ночь.

– Это не я оставил в них дыры, бедуин. Не смотри так.

– Я смотрю так, потому что не представляю, что за существа могли сделать такие раны.

Их разговор нарушило протяжное ржание из конюшни. Рысак застриг ушами, копнул копытом землю и ответил на призыв.

– Это Фиксу, – ответил мальчик, побледнев. – Что-то не так!

Они зашагали на задний двор.

– Что может быть не так? – поинтересовался лекарь.

– Да, мне тоже хотелось бы знать, – напрягся Тойво.

– Она ждёт жеребёнка, осенью её покрыл конь Гаспара!

– Что?! – взревел трактирщик. – Ты решил у меня в конюшне коней разводить?! Почему я слышу об этом только сейчас?

– Потому что ты всё время орёшь на меня! – огрызнулся Ахти. – И не входишь в свою конюшню годами.