Я выполнил его просьбу, и задушевное пение наполнило слезами две пары глаз. Когда песня закончилась, Вималананда ещё несколько минут сидел молча, отдаваясь волне переживаний. Потом он заговорил снова:

«Правильная музыка — это путь привнесения света в сознание. Музыка — это проявление звука, а звук существует везде, где есть энергия, которая означает тепло и тем самым означает свет. Когда сиддх слышит музыку, он сливается с ней, и его астральное тело будет следовать за музыкой. Когда садху слушает музыку, он переполняется чувствами и благодаря изобилию радости начинает что-то происходить.

«И не важно, какая это музыка — записанная или живая. Каждый раз, слушая «Ла Палому», я вспоминаю своего гуру и ту радость, которую мы с ним делили. После нескольких прослушиваний всякая работа совершается сама собой. Ты видел, как это происходит, Робби, ты знаешь. Люди делали на мне миллионы, исполняя «Ла Палому».

Он искоса взглянул на меня, а потом сказал тоном ребёнка, просящего конфету у доброго, но строгого дяди: «Может, поставишь мне «Ла Палому», ну один разок?» Он знал, что после сердечного приступа ему противопоказаны сильные эмоции. Он также знал, что Рошни, его приёмная дочь, была гораздо строже в части ограничений для него, чем я. Подумав, что он и без меня может, если захочет, включить стерео, я согласился и поставил его самую любимую из многочисленных версий «Ла Паломы», какие хранились в его коллекции записей.

На этот раз он не плакал, его лицо успокоилось и прояснилось. Когда он заговорил снова, в его словах чувствовалась решительность.

«Мой Старший Гуру Махарадж — скрытнейший из людей. Обычно из него ничего нельзя вытянуть. Но если дать ему послушать верную музыку, он испытает столь сильное эмоциональное наслаждение, что поделится результатами многолетней аскезы, даже не подозревая об этом. Лишь когда его эмоции утихают, он начинает осознавать, что он натворил.

«Однажды он, я и мистер Билимориа принимали Акчана Махараджа, потомка придворных музыкантов Наваба Ваджида Али Шаха Удха. Правитель Ваджид Али Шах был гандхарвой. На Земле он стал страстным последователем Кришны, хотя и был по рождению мусульманином. Когда его музыканты, Калика Прасад и Биндадин, начинали играть, он входил в бхава-самадхи, эмоциональное просветление, и Кришна входил в его тело и танцевал. Ваджид Али Шах был знатоком в разновидности танца, известного как катхак, и это знание перешло от него к Акчану Махараджу. Его сын, Бирджу Махарадж, сегодня самый великий танцор катхака во всей Индии.

«Итак, у Акчана Махараджа была безупречная родословная, и мы все с нетерпением ждали его танца. Приехав, он сел и в одиночку выпил полторы бутылки виски. Некоторое время спустя мы спросили его, не соблаговолит ли он показать нам малую часть своего искусства. Он проворчал: «А кто сможет исполнить партию ударных для меня?» Пока мы думали, как решить эту проблему, он допил оставшуюся половину второй бутылки виски — прямо из горлышка.

«Внезапно мой Старший Гуру Махарадж отвёл меня в сторону и велел мне подогнать мой автомобиль. В районе южного Бомбея мы подъехали к фонарному столбу, под которым стоял мусульманин. Он ничего не сказал, не взглянул на нас, а просто сел в машину. Мы возвратились в дом. Когда Акчану Махараджу представили его аккомпаниатора, он фыркнул: «Не родился ещё человек, который мог бы мне аккомпанировать».

«Короче говоря, этот мусульманин не только смог аккомпанировать Акчану Махараджу, но и заставил его танцевать под свою «мелодию». А когда ударник способен на такое, он что-нибудь да значит. Мы с изумлением наблюдали за этим действом, зачарованные как искусством Акчана Махараджа (он действительно был велик!), так и волшебством таблы нашего мусульманина. Мой Старший Гуру Махарадж, будучи меломаном, пришёл в экстаз. Наконец слёзы навернулись на глаза Акчана Махараджа, и он сказал: «Я заплачу любую сумму за то, чтобы этот человек постоянно аккомпанировал мне». Однако Гуру Махарадж ответил: «Он не играет за деньги».

«За всё это время владелец табла не проронил ни слова и не поднял глаз. Он не поднял глаз и тогда, когда я высадил его у того же фонарного столба, у которого я его подобрал. Судя по тому, как он играл, я сомневаюсь, что это было человеческое существо. Вот так ночь!»

Некоторое время мы сидели молча.

«Если музыка столь мощно влияет на слушателей, подумай, что она должна вытворять с самими исполнителями. Истинный музыкант без остатка посвящает себя своей музыке. Я знал человека, который играл на саранги (индийской скрипке) и всегда таскал с собой бамбуковую трость. Даже покупая овощи, он одной рукой торговался и расплачивался, тогда как пальцы другой руки скользили по бамбуку, точно это был гриф его саранги. Это истинная преданность музыке, преданность, которая также необходима и в садхане.

«Музыка не должна замыкаться на самой себе. Она должна быть садханой, средством достижения цели. Мантры — это один способ использования звука в садхане, музыка — другой. Веды — это мантры, положенные на музыку, однако Веды слишком далеки от большинства из нас, тогда как музыка доступна каждому. Если тебе повезёт (я имею в виду, если ты упорно работал в предыдущих жизнях и Бог к тебе добр), музыка может приблизить тебя к Богу».

«Независимо от стиля музыки, западный он или индийский», — вставил я.

«Конечно. Западная религиозная музыка очень хороша, но она ограниченна. Она даёт понимание любви слуги к хозяину, или ребёнка к отцу. Индийская музыка может дать понимание божества во всём разнообразии отношений: как слуги или отца, как любимой или супруги, как матери или друга, как твоего собственного ребёнка.

«На Западе музыканты обычно собираются вместе и вместе создают мелодическую поэму. Это здорово. Индийский музыкант работает в одиночку и всю свою музыкальную картину вырисовывает лишь одним инструментом. Индийцы — замечательные солисты, а большие ансамбли и оркестры здесь не прижились. Но ведь в конечном счёте и садхану следует выполнять в одиночестве.

«В индийской музыке каждая рага (мелодический лад) связана с особой картиной, которую ты должен представлять в своём воображении, пока ты её играешь или поёшь. Если ты делаешь это правильно, проявится истинный образ этой раги. В Рага-Мегхе (Мелодии Облака), к примеру, ты должен удерживать в своём воображении облака и весь небесный фон. Когда нужен дождь, играешь Мегху определённым образом, и приходит дождь.

«Если ты играешь Дарбари-Каннада-Рагу, ты увидишь двор Акбара Великого, императора Индии. Он будет курить маленький кальян и подносить цветок к своему носу. Тансен написал эту рагу, взяв за основу рагу Каннада и слегка её изменив. Если ты играешь Каннаду, ты не достигнешь такого же эффекта, поскольку здесь другой мелодический рисунок».

«Правда ли, что одним из значений слова рага является «страсть»?»

«Это то, чем обязана быть музыка: делом страсти. Тансен настолько совершенно освоил Рага-Дипаку (Зажигающую мелодию), что когда он пел её в сумерках, все светильники во дворце зажигались сами собой, автоматически. Однажды, когда он пел Дипаку слишком долго, он получил тепловой удар. Он страдал в течение шести месяцев, и ничто не могло унять его жар, пока из одной деревни не пришли две сестры, Тана и Рири, которые знали Мегху. Когда они спели ему Мегху, жар наконец спал. Даже музыка может быть опасной!»

«А это имеет какое-то отношение к Сурья-нади и Чандра-нади?»

«Естественно. Конечная цель музыки — помочь тебе стимулировать твоё сознание таким образом, чтобы можно было пробудить Кундалини. Когда Тансен переусердствовал в своей pare, он нарушил течение своей праны».

«Возможно, ему следовало представить себя божеством, а не пламенем», — вставил я.

«Может, и так, — сказал Вималананда, улыбаясь. — Большое достоинство индийской музыки состоит в том, что она помогает тебе слиться с твоим божеством. Как только Нарси Мехта (известный поэт-святой из Гуджарата) начинал играть Рага-Кедару (Мелодию Поля), появлялся Кришна и танцевал перед ним».