— Потому, наверное, ты с ним в одну квартиру и попросился.

Люся замолчала и, вздохнув, сказала:

— Хорошо у нас складывается. Мне даже перед Дашей стыдно. Мы счастливые, а она… Скажите: почему все люди не могут быть одинаково счастливыми? Ну, в чем, например, виновата Даша?

— Как она сейчас? — спросила Лида.

— Вчера из роддома выписалась. Выжил сынишка, хотя и семимесячным родился. Красивенький, как назло, весь в Валерия.

— Тоже нашла красоту! — буркнул Евгений. — И в ком? В Зорине. Тьфу.

Люся подмигнула подруге:

— Слышишь? А давно ли души в нем не чаял. Только и было света в окошке — Зорин. А ты знаешь, что с ним? Не говорила? Да как же это я? Уволили Валерия. Общее собрание постановило, а отцу некуда деваться — пришлось подписать приказ. Легко отделался. Это мой его на чистую воду вывел. Стоял их паровоз на промывке — Сергей Александрович должен выезжать в рейс. Женька как раз под паровозом был. Видит: кто-то в буксу песок сыплет. Разглядел как следует — Валерий! Он его за шиворот и к мастеру. Хотел, чтобы Круговых сняли за аварию, а его старшим машинистом поставили.

— Вот подлец! В тюрьму его за это, — возмутилась Краснеева.

— Простили. Обещал новую жизнь начать. Говорит, уеду от матери и человеком стану. На север куда-то лыжи навострил.

— Скатертью дорога.

— Ты тоже бессердечная, как мой Женька, а мне жалко его. Увидела, как он плачет, и у меня слезы навернулись. Такая я дурочка.

Люся и Евгений уже попрощались с Лидой, но в дверях Люся остановилась.

— Чуть не забыла, — сказала она и подтолкнула в спину мужа. — Иди, похвались.

Но Евгений заупрямился и выскочил в коридор.

— Скромничает, — улыбнулась Люся. — Рассказ его в областной газете напечатали. Писатели похвалили. Говорят, талант у Женьки. Хватились! Я уже давно об этом знаю, — и приблизившись к подруге, шепотом сообщила:

— Сейчас книгу пишет. Обо всех нас. Вот он у меня какой.

В глазах Люси сияла гордость.

Неумолимая сила нового с беспощадной последовав тельностью сужала рамки зоринской власти. Из сотни паровозов в его распоряжении осталось всего полтора десятка, которые производили маневры на станциях. Остальные были поставлены в запас.

Паровозное депо теперь занимало всего-навсего один корпус — остальные переданы электровозному депо. Отдать пришлось даже старую контору и теперь вся паровозная администрация разместилась в двух комнатах. Одну заняли Зорин и Сорокин, другую — бухгалтерия. Начальнику депо отпала необходимость производить проверочные обходы по объектам, — контора находилась в самом цехе и прежде чем попасть в свой кабинет, Зорин вынужден проходить мимо паровозных стойл.

Небольшое здание с прокопченными стенами выглядело жалко и приниженно в окружении новых корпусов электровозного депо. Объединилась с электровозниками партийная организация. Данилюк был избран секретарем.

Законсервировали паровоз Круговых. Сам Сергей Александрович работал инструктором по тормозам при отделении дороги. Колосов перевелся в электровозное депо. Туда же в полном составе перешла бригада Избякова. Александр Яковлевич Чистяков теперь работал на маленьком маневровом паровозе.

За последнее время изменился и сам Зорин. Как мерзлая земля медленно оттаивает весной и в ней пробуждается новая жизнь, так медленно прорастало в упрямой душе Зорина то хорошее, что годами в нем томилось и не находило выхода. Так шофер автомашины, простояв долгое время перед закрытым шлагбаумом, изо всех сил торопится наверстать потерянное время. Многие бы удивились, услышав такой разговор начальника депо со своим подчиненным.

— Надо учиться, товарищ Чистяков.

— А зачем мне, Владимир Порфирьевич? Четыре года до пенсии осталось.

— Мы с вами не одни живем. Надо о молодежи думать. С нас — стариков — пример берут, — убеждал Владимир Порфирьевич. — Если знаешь много, стремишься узнать еще больше. А как же? Только у людей ограниченных нет такого стремления. А ты машинист — командир, у тебя есть подчиненные, помощник, кочегар. Они стремятся тебе подражать, берут пример. И вдруг они видят, что ты мало читаешь, со слабым кругозором. Приглядятся к тебе и решат: вон Александр Яковлевич не учится и не плохой машинист, значит можно без учебы обойтись. А сейчас время другое, — и поймав себя на том, что почти полностью повторяет Данилюка, продолжал: — Поступай на курсы электровозников. Год поучишься, три года на новом локомотиве поработаешь, в хороших условиях. Сколько здоровья сохранишь. Как ни говори, а к нам, старикам, всякие болезни липнут.

Александр Яковлевич подозрительно покосился на начальника.

— Убеждаете меня, Владимир Порфирьевич, а сами за старый мирок держитесь. Почему сами не переквалифицировались?

— Это ты, Чистяков, зря. Учусь, учусь я. Правда, отстал от других. Поздновато дошло до меня. — Зорин порылся в столе и протянул маленькую книжечку. — Вот посмотри — зачетная книжка.

— Ну, что ж, убедил. Давай бумагу — заявление напишу, — тряхнул головой Чистяков.

— Дома напишешь. Завтра всей бригадой принесете.

Проводив машиниста, Зорин облегченно потер руками.

Теперь часто оставался после работы в кабинете на ночь и занимался. Боясь, что Владимир Порфирьевич обидится, вместе с ним оставался Сорокин. Обычно бесцельно перечитывал старые бумажки. Пусть начальник видит его усердие.

Однажды Зорин спросил инженера:

— Геннадий Федорович, как вы думаете устраивать свою жизнь?

То, что Зорин называл его официально на «вы», насторожило Сорокина.

— На ваше милосердие надеюсь, Владимир Порфирьевич. Тешу себя надеждой, что вы не оставите меня.

Зорин вздохнул и, порывшись в бумагах, нашел очередную директиву из управления, протянул ее инженеру.

— Читай. Это приказ об очередном сокращении. Ваша должность ликвидируется.

Сорокин сначала покраснел, потом кровь отлила, к лицо сделалось бледным, а губы посинели, будто инженер только что искупался в холодной воде.

— Как же вы без инженера… То есть мне теперь куда?

— Учиться, — бесстрастным голосом произнес Зорин.

— Где учиться?

— Где все. В электровозный поступай. На третий курс примут.

— Да я теперь за первый не сдам, — сознался Сорокин. — Да что там — за седьмой класс забыл! Столько лет за книги не брался.

— Ну, тогда остается одно, начинать сначала. Слесарем, например, — посоветовал Зорин и встал. Он долго стоял у окна, смотрел на горы, утонувшие в предрассветном тумане, думал о жизни, о непутевом сыне, о будущем. А за окном становилось светлее и светлее. На востоке, над горным перевалом, разгоралась новая заря.