- Значит, все таки была любовь, а не ошибка в чужом языке? - чувство превосходства снова возвращалось к Джеймсу. Ей ли надуть многоопытного мужчину, - Не стоит так волноваться, леди. Ваше трепетное признание будет сокрыто в глубинах моего сердца.

Раздосадованная своей оговоркой, чувствующая, что столь близкое торжество, законная расплата за давнее унижение, ускользает из ее рук, Варя попыталась вернуть утраченные позиции, заставить Джеймса ощутить собственное ничтожество:

- Опомнитесь, сэр Джеймс, какая любовь! Поймите, наконец, кто вы, и кто я! Я - боярышня Опорьева, наш род много древнее Романовых, мы православным государям и святой вере издревле служим. А вы всего лишь иноземный торговец, еретик, немногим лучше дикого язычника. Вам следует быть благодарным, что вас в честной дом пускают, а не про любовь тут разговоры вести. Я вас и за мужчину-то считать не могу, это все равно, что холопа себе в мужья прочить.

У Джеймса перехватило дыхание. Значит, холоп! Раб, бесправный и ничтожный! Для Джеймса это стало последней каплей. Варварины насмешки на балу, угроза разорения и немилость русского царя и, наконец, финальное оскорбление слились воедино. Ярость уязвленного мужчины затуманила ему голову. Безумна страна и трижды безумная девчонка! Его, Джеймса Фентона, дворянина, воина и негоцианта, с почетом принимали во всем мире: при королевских дворах Европы, в аристократических домах и в хижинах дикарей. Он был счастливым любовником десятков женщин, среди которых были знатнейшие дамы Англии, Франции, Испании и Италии, дочери туземных вождей, просто случайные девицы, радостно бросавшиеся в его объятия. И вдруг в варварской отсталой стране девчонка, недавнее нелепое пугало, заявляет, что он ей настолько не ровня, что даже не является для нее существом мужского пола. Обманчиво тихим и спокойным голосом Джеймс вопросил:

- Кого же, высокородная дама, вы считаете мужчиной? Кого вы любите?

Если бы Варя знала своего противника хоть немного лучше, она бы поняла, что мягкий, приторно-любезный тон содержит в себе угрозу. Но она не ведала о нем ничего, а потому продолжала, упиваясь представившейся возможностью торжества:

- Я буду любить и чтить своего мужа. Сейчас семеро молодых людей готовы посвататься ко мне. Все они наследники старинных православных семейств и в фаворе у царя, брак с любым из них добавит чести нашему роду. Я выберу того из них, кто мне будет больше по сердцу и буду жить с ним счастливо в священном браке.

- А что вы скажете, леди, если я поломаю ваши блистательные планы на будущее? - вкрадчиво произнес Джеймс.

Разошедшаяся Варвара гордо вскинула голову, открыла было рот для ответа, но тут глянула ему в лицо и осеклась на полуслове. Во всем его облике было нечто такое, что ей неожиданно стало страшно. Ее пронзило ощущение, что она зашла слишком далеко, что не надо было, ни в коем случае не надо было его дразнить. Тем временем, угрожающе подавшись вперед, Джеймс продолжал:

- Вы, дикарка, маленькая дурочка, говорите тут о любви, ничего не смысля в ней. Так вот, я научу вас любви. Я покажу вам, что такое настоящий мужчина. Я заставлю вас любить меня и умолять об ответной любви. Добровольно, страстно желая этого. Вы отдадитесь мне, станете моей любовницей. А уж потом любой из семи ублюдков варварских семеек может брать вас в жены.

Варя побелела, ее глаза искрились гневом и презрением:

- Как вы смеете так говорить со мной? Как вы смеете думать, что я пренебрегу долгом и честью ради жалкого купчишки-еретика?

- Леди, я смею все! И вы сделаете, что я хочу, вы сами дали мне оружие против себя.

- Оружие!? Какое!?

- Во-первых, ваше былая любовь ко мне, а во-вторых ваше тело, леди, ваше прекрасное юное тело. Вы полезли в любовную игру, ничего не зная о ней, и жестоко за это поплатитесь. Вы думаете, что все мужчины таковы, как ухлестывающие за вами желторотые мальчишки, которыми вы можете вертеть как угодно. Но это вовсе не так. Опытный мужчина очень быстро заставит ваше тело предать вас, вы подчинитесь собственной страсти, а значит - мне!

В ту же минуту он притянул Варю к себе, склонился к ее корсажу, смял кружево и слегка куснул нежную кожу груди. Сквозь тонкую шерсть платья его рука огладила ее грудь, но тут послышались шаги и он быстро подтолкнул ее к стулу.

Вошедший Никита Андреевич застал Джеймса и Варвару чинно сидящими по разные стороны стола. Боярин не заметил ни довольной усмешки англичанина, ни растерянных, испуганных глаз дочери.

Дальнейший разговор слышался Варе как сквозь густую пелену тумана. Отец что-то обсуждал со своим компаньоном, планировал, она же отчаянно пыталась совладать со смятенными чувствами. Поступок Фентона напугал ее. Ей казалось, что в местах его прикосновений ее кожа пылает. В своей невинности она не поняла смысла его угрозы. Что значили слова о теле, которое предаст ее?

Именно неизвестность страшила больше всего. Теперь она искренне сожалела, что желая уязвить, вызвала его гнев. Она не чувствовала себя в безопасности в родных стенах, ведь он бывает здесь так часто.

Решено, сегодня и завтра она проследит за хозяйством в отчем доме, а потом снова переберется к тетке Наталье. Пусть уж батюшка сам тут с английцем и Нарышкиным встречается, о стрельбах договаривается. Она все для них приготовит, а сама уедет. Тем более, что в теткином доме ей дошивается платье к большой ассамблее у Меншикова. Ассамблеи Александр Данилович дает роскошные, следует быть при полном параде. Она поживет у Мышацких, присмотрит за шитьем, ведь меньше недели осталось до празднества, примерит обнову, в делах каких поможет, в баньку с тетушкой сходит. На ассамблее будут все ее женихи. Следует перестать крутить им головы, и сделать, наконец, свой выбор Тогда никакие английцы не будут ей страшны.

Приняв такое решение, Варя успокоилась и даже улыбнулась, прощаясь с уходящим Джеймсом. Что может сделать этот напыщенный наглец? Смешно и глупо опасаться его.

Баня в старинных палатах князей Мышацких славилась на всю Москву. Была она просторной и необыкновенно удобной, так что князь Иван Федорович, подобно древним римлянам, иногда даже принимал там своих близких друзей. Правда парились в ней отнюдь не по-римски, а вполне по-русски. Сейчас в бане были только Варя и Наталья Андреевна. Девок, что нагоняли пар и умело хлестали хозяек вениками, уже отпустили. Наталья Андреевна натягивала чулки и сорочку, рассуждая о пользе и мировом значении бань:

- Баня, детка, это то, что роднит нас с цивилизованными народами. Именно мы, а вовсе не просвещенные государства Европы, являемся наследниками древних греков и римлян с их термами. Франция - великая страна, французские кавалеры так галантны, так понимают истинное обхождение, не то, что наши. Но, Матерь Божья, на весь Париж всего три или четыре купальни! Когда король Людовик XIV целовал мне руку, на меня пахнуло издавна немытым телом. Фу, как вспомню, от Короля-Солнце воняло хуже, чем от какого-нибудь лапотного мужика, те-то каждую субботу перед церквой в баню ходят. Только в Италии понимают прелесть чистоты, но они там просто водичкой моются, а так как у нас, с парком да веничком - много здоровее!

Варя лежала на полатях и вполуха слушала рассуждения тетушки. Ей было лень шевелиться. Она наслаждалась ощущением чистоты и силы освеженного тела, лениво всматривалась в причудливые завитки еще не сошедшего пара.

- Варенька, вставай, ленивица, сколько можно валяться, вечером нам в ассамблею к Александру Даниловичу. Надобно причесаться и одеться.

- Вы идите, тетенька, я вас мигом догоню, только вот полежу еще чуток.

- Может, девок вернуть?

- Нет, никого не надо. Я сейчас уже одеваться буду.

- Ну, смотри, не задерживайся, - тетушка вышла. Варвара осталась одна, но лениво-мечтательное настроение уже таяло, исчезало, как исчезал пар из остывающей бани. Сильным движением она поднялась, встряхнула копной влажных волос, зажмурилась, потянулась всем телом, по-кошачьи изогнув спину. Открыла глаза, шагнула к рубашке и только тут поняла, что уже не одна. Он стоял в дверях, возникнув из ниоткуда, неслышно как призрак: ни половица не скрипнула, ни дверь не стукнула. Его голова, покрытая шляпой с пером, касалась низкого потолка баньки, из-под черного бархатного камзола выбивались кружева рубашки. Губы кривила ироническая усмешка, а серые глаза смотрели жадно, но в то же время холодно-оценивающе.