– Два часа, один ребёнок, какая-то глухомань! Мам! я никогда никуда не ездил и сейчас поеду непойми куда, непонятно зачем! Чем я им там помогу? Вместо грузчика буду? Дорогу указывать стану? И не надо меня заставлять, я лучше на бокс схожу!

– Прекрати! Ты не маленький, что разнылся? Давно пора взрослеть, брать на себя ответственность! Заперся в комнате и сидит в четырёх стенах, как монах, боится выйти! Мне уже всё надоело! всё!

– Вечно ты придумываешь… Кому это нужно, чтоб я туда ехал!

– Мне нужно! мне! И ты поедешь. И попробуй мне ещё хоть что-нибудь сказать. Ничего тебе не будет – ни праздника, ни подарков – и не проси ничего!

– Хорошо, я поеду, – внезапно согласился Юрка и добавил, – Только тогда и не приставайте ко мне с биологией.

– Но ты её совсем-то не забрасывай, – просяще посоветовала мама и вышла из комнаты.

Юрка тупо посмотрел на тёмно-синюю стену, пытаясь вспомнить, что он собирался делать. Не вспомнил. Взял в руки телефон.

– Подписался. – пробормотал, – Отвалила.

Домофон не работал. Железная серая дверь подъезда не закрывалась, отчего в подъезд постоянно шла влажная струя воздуха с улицы. Изнутри дверь покрылась каплями влаги.

Юре почему-то понравился запах старого бетона и мокрой извести. От него воздух был словно густой и тёплый. Науров несколько минут стоял в полутьме и дышал этим странным непривычным запахом, сглатывая слюну: ему вспомнилось, как он как-то грыз мел.

На первом этаже было темно – наверно сгорела лапмпа. Юра, шурша и спотыкаясь, пробирался на первую лестничную площадку. Ему казалось, что он в заброшенном здании, исследует руины заброшенного города – ещё никогда он не ходил по плохо освещённым закоулкам между серых коробок из кирпича: рядами, рядами, нелепо одинаковые – нелепо, если б не полутьма, придающая им вид призрачный, мистический. Науров было даже подумал, что у него появляется фобия, когда поворот за поворотом открывались совершенно одинаковые кварталы. Сверху чёрное небо – а он на самом дне, а вокруг стены из облезлых пятиэтажек. Он чуть расслабился, оказавшись у нужного подъезда, но теперь, тыкаясь во мраке на грязные стены, покрытые толстыми слоями дешёвой краски, отпадающей жёлтыми обломками, снова начал бояться темноты и закрытого пространства.

– Свихнуться можно! – сказал он, вздрогнув от звука собственного же голоса, – В таких местах, должно быть, снимают ужастики.

Узкая лестничная площадка. Кто-то крепко схватил Юру. Юра в панике дёрнулся. Он всего лишь зацепился рукавом за перила, но помещение радостно подхватило его брань, разнося по всем этажам гулким эхом.

На пятом этаже отрылась дверь, и кто-то лёгкий и маленький зашлёпал вниз, шустро пересчитывая ногами каждую ступеньку.

"Тётя Света отправила своего ребёнка навстречу", – догадался Юра.

Через четверть минуты ребёнок остановился на три ступеньки выше от Наурова и уставился с любопытством вполне приличным для дикаря, увидевшего белого пришельца из цивилизованных стран.

– Нет, – вслух высказал свои мысли Юра, – Ты, пожалуй, не ребёнок, а самая настоящая старушенция!

– Мне пятнадцать. – девочка в тряпичных тапочках и шерстяной шали вокруг худеньких плеч свела тонкие брови. Она не знала, как реагировать на такую издёвку, но после нескольких секунд изучения лица мальчика, решила, что он сказал это не со злости, а так, от души.

– Ты же Юра? Пойдём! – мягко сказала она, беря его за рукав и поднимаясь по ступенькам. Науров равнодушно поволокся за ней.

После двадцати минут непрерывных мучений от восклицаний тёти Светы, о том, как он вырос, и от вопросов, которые обычно задают взрослые встреча от встречи с "ребёнком", будто не помнят, что полгода назад они спрашивали то же самое и получали те же самые ответы, Юра сидел за маленьким клеёнчатым столом и отказывался от бурды, ласково называемой тётей Светой чаем.

– И всё-таки попей! Замёрз поди, пока добирался! – она поставила перед ним огромную кружку с кипятком и болтающимся в нём чайным пакетиком, заварившим воду до черноты, но не придавшим никакого аромата и вкуса, кроме невыносимой горечи, которую не перебьёшь никакими килограммами сахара.

Юра не видел смысла дуть просто так горячую и горькую жидкость – дома он привык пить чай с печеньем или конфетами – но здесь из вежливости ему пришлось, обжигая губы и язык, пить мелкими глотками и с тоской смотреть в чёрную бездну кружки. Чай не хотел кончаться.

– Вот отдохнёшь, переночуешь у нас, и завтра поедем, – весело сказала тётя Света, присаживаясь напротив мальчика и ставя локти на выцветшую клеёнку, отчего стол покачнулся, и немного чая пролилось, – Ты, я вижу, без вещей, без сумки. Зубную щётку не забыл?

– Она в кармане. И телефон. И зарядка для телефона. А больше ничего не взял.

– Ну хорошо… Современной молодёжи телефон – самое главное! Нигде его не забудут. – проворчала привычную истину тётя Света, – С Никой уже познакомились?

– С Никой? – рассеянно повторил Юрка, поднимая глаза на фигурку, прижавшуюся к косяку двери в маленькую кухню.

– Вы же ровесники. В одном классе учится будете наверно.

– Микрорайон Мирный далеко от Восточного. В Мирном своих школ полно.

– Да? Ой, как жалко! Я-то думала, будет с кем Нику в новую школу отправить…

– Вы до сих пор не перевелись?

– Да мы как-то и не ездили ещё туда. Как получили квартиру – и не посмотрели – сразу часть вещей отправили. А завтра оставшиеся довезём, на месте и разберёмся. Что-то из мебели здесь оставим… А хороший микрорайон Мирный?

– Ну… – Юрка замялся, не зная, как сказать, что Мирный – наименее благоустроенный район мегаполиса и предназначен для "бедноты", но, вспомнив ряды серых пятиэтажек Александровска и запах мокрой извёстки в подъезде, уверенно произнёс, – Неплохой. Очень даже неплохой.

– А школы какие? Хорошие?

– Не знаю. Они государственные. Не думаю, что они нормальные.

– А ты разве не учишься в государственной?

– Все, кто хочет получать качественное образование, учится в частной школе. Вообще… качественным может быть только то, за что платишь из собственного кармана. Мы ходим и в школу частную, и в клинику.

– Это же невероятно дорого!

Науров молчал. "Тупые провинциалы!" – думал он.

– Ладно. – вдруг заторопилась тётя Света, – Я пойду упакую кой-что, а ты Нике расскажи, как там…

Она встала, снова качнув стол – хорошо, что чая оставалось меньше трети кружки – и вышла из кухни, подтолкнув Нику к столу.

– Рассказать тебе, как там? – усмехнулся Юрка, – А там тебя дразнить будут. Деревенщиной и старушкой. Понимаешь?

Ника сжала губы и развернулась. Юра подумал, что она сейчас заплачет, но она передумала уходить и не заплакала, а опять посмотрела на мальчика и спросила:

– А что, разве там все такие, как ты?

Юра встретился с её глазами, большими, светло-карими, совсем не обиженными. И у неё было милое маленькое личико с детскими губками, и маленький подбородок, и носик тоже маленький и хорошенький, и на щёчки падали пряди русых волос, коротких, едва достающих до плеч. Он подумал, что если она и одевается, как старушка, то на ребёнка похожа гораздо больше.

– Какие "такие"? – переспросил он, улыбаясь и испытывая нечеловеческое наслаждение оттого, что может безнаказанно смеяться над человеком в лицо.

– Любят издеваться.

– Конечно. Кто не любит поиздеваться, когда это можно? Если кто-то никогда в жизни ни над кем не издевался, значит, ему просто не предоставилось возможности.

– Неправда! Издеваются только слабаки, которые хотят повысить свою самооценку, унижая других.

– Больше слушай моральных сказок. Если человек глупо выглядит, над ним смеются все. Все! Понимаешь?! Одни смеются в лицо, другие за спиной, а третьи про себя. И кто эти третьи, ржущие втихушку, вежливые или трусы, всё равно, потому что они ржут так же, как и остальные.