Полковник слушал, иногда согласно кивал головой, несколько рассеянно, потому что не переставал одновременно просматривать бумаги в лежащей перед ним папке. Главным событием дежурства, естественно, были наезд на Северном полукольце и задержание водителя автомобиля Антипова. Но в изложении Пахомова и эти события выглядели будничными, неинтересными, рядовыми. Валентина понимала, что с подобными происшествиями и Пахомову, и Волынскому, и всем остальным приходится иметь дело часто, но все равно — подвиг есть подвиг, а то, что совершил Пахомов, забравшийся на ходу в кабину мчавшегося по шоссе автомобиля, — подвиг. Пахомов же упомянул об обстоятельствах задержания как-то вскользь, мимоходом, точнее, квалифицировал это событие на юридическом языке и только. «Все же я была права вчера, — думала Валентина, — все они здесь отличные человеки, но сухари сухарями».

Полковник тоже не интересовался «обстоятельствами задержания», он не задал ни одного вопроса, а достал из конверта пачку денег — как видно, тех, что были изъяты у покойного, — и стал рассеянно просматривать ее, Валентина сказала бы — стал пересчитывать деньги, потому что при этом он едва заметно (но достаточно заметно) зашевелил губами.

Когда Пахомов закончил докладывать, полковник спросил, что предпринимается для опознания трупа.

На вопрос отвечал Волынский:

— Вначале предполагалось опросить жителей в районе происшествия, — сказал он вставая, — если, разумеется, раньше не поступит соответствующего заявления об исчезновении человека. Предполагалось также произвести опрос на окрестных предприятиях — есть признаки того, что потерпевший жил и работал где-то неподалеку от места происшествия.

— Предполагалось вначале, — а теперь? — перебил полковник. — Меня интересует, не что вы предполагаете, а что будете делать.

— Появилось новое обстоятельство, товарищ полковник. Вчера на месте происшествия, изъяв у потерпевшего записную книжку, мы было решили, что она не заполнена, новая… Но сегодня утром при повторном осмотре в ней была обнаружена карандашная запись. Книжка имеет алфавит — для адресов и телефонов. Так вот, на обороте страницы на букву «а» карандашом записан номер телефона.

— И фамилия владельца?

— Телефона?.. Нет, только номер… Полагаю, что это номер телефона какого-то учреждения: по поручению товарища майора я просмотрел в телефонном справочнике фамилии всех индивидуальных абонентов на букву «а».

— Ну, это как сказать, если телефон недавно установлен, то его в справочнике может и не быть… Какой номер телефона?

— Начинается с «двойки».

— Да, с «двойки» сейчас новые телефоны не устанавливают. Ну, а что учреждения?

— До девяти звонить было рано, а по справочнику найти не успел.

— Что ж, телефон — зацепка. Будем надеяться… А какое впечатление оставил у вас этот водитель… вы его допрашивали, — полковник заглянул в папку. — Антипов Иван Федорович?

— Говорил, кажется, искренне. Кто его знает, есть ведь такие артисты… Надо проверить. (Волынский был прав: Антипов, давая показания, выглядел таким искренним, что Валентина, не участвуй она сама в задержании, первая бы поверила ему).

— А-а!..

Волынский недоуменно взглянул на полковника.

— Одну секундочку, лейтенант.

Полковник поспешно собрал лежащие на столике деньги в пачку и снова быстро просмотрел ее (пересчитал деньги, как показалось Валентине).

— Товарищ Митько!

Откинувшись на спинку стула, Искаков что-то тихо сказал подошедшему к нему старшему лейтенанту. Митько тотчас вышел из кабинета.

— Продолжайте, Волынский.

— У меня все, товарищ полковник.

— Садитесь.

Полковник мягко побарабанил пальцами по сукну, покрывавшему столик.

В кабинете стало по-особому тихо, все напряженно ждали — что случилось? Полковник взял две верхние десятирублевки из лежащей перед ним пачки и передал их Пахомову.

— Из этой пачки? — удивленно и растерянно спросил Пахомов.

— Из этой.

— Что случилось, товарищ полковник? — не вытерпел Волынский.

Полковник нагнулся, взял со стола Пахомова десятирублевку и, придерживая двумя пальцами за уголок, помахал ею в воздухе.

— Старая знакомая: серия номер 001418, номер 161721.

Он положил десятирублевку перед собой, достал вторую.

— Опять же: серия 001418, номер 161721… Товарищ Есенов, полюбуйтесь.

Есенов осторожно взял протянутую ему десятирублевку, оглядел с обеих сторон и довольно хохотнул.

— Что, тонкая работа?..

— Та же рука, та же рука, — ответил Есенов и полез в карман. Он достал из бумажника еще одну десятирублевку (чем вызвал восторженное восклицание Волынского: «За день до зарплаты иметь десятку! Есенов, ты богач!») и показал обе купюры Валентине. — Похожи?

— Не отличишь. Только серии и номера разные.

— Верно. Но моя десятка — подлинная, а эта — фальшивая.

— Мистика, — сказал Волынский.

— Одна и та же рука, опытная рука, — возразил Есенов и пояснил Валентине. — Полтора месяца назад банк передал нам три десятки. У всех трех десяток одинаковые серии и номера — чего быть не может… А в остальном от подлинных денег не отличишь.

— Значит, слух ходил верный, что в городе обнаружены случаи… фальшивых денег… — вспомнила Валентина и тихо засмеялась. — Есть у нас в редакции ответственный секретарь Дима Судариков. Разговор насчет фальшивых денег при нем происходил, так он как закричит — и давай пресекать!.. А слух, выходит, был не ложный.

Есенов быстро глянул на полковника, Валентина заметила и замолчала.

Возвратился Митько, принес синюю папку — дело о фальшивых деньгах. Да, Есенов был прав и без экспертизы: при простом сравнении хранившихся в папке десятирублевок с только что обнаруженными было ясно — и те и другие сработала одна и та же рука.

— Вот вам и обыкновенный наезд, — подытожил Митько.

В кабинете стало необычайно тихо, тише, чем до того, как полковник объявил о фальшивых деньгах.

Валентина удивленно оглянулась: почему? И вдруг поняла, что дело вовсе не в Митько и его реплике, а в том, что поднялся Пахомов — и в лице Пахомова ни кровинки! (В первое мгновение, наверно, не все еще обратили на него внимание, но теперь на Пахомова смотрели все, кто находился в кабинете).

— Вот вам и обыкновенный наезд… — повторил Митько. Он тоже, как видно, не понял, почему вдруг все притихли.

— Удивительная наблюдательность, Митько… — отозвался у окна Волынский.

— С вашего позволения, лейтенант, — спокойно остановил его Пахомов и повернулся к полковнику. — Опись денег, приложенных к протоколу, производил я, товарищ полковник… но не один. Я попросил продиктовать мне серии и номера купюр пассажиру такси; этот пассажир и водитель первыми обнаружили труп… С моей стороны это было грубым нарушением порядка — просить кого-то диктовать!… (Валентина хорошо помнила этого пассажира: коренастый, среднего роста, это он остался тогда с нею на шоссе возле трупа и вздохнул за ее спиной).

— Вы считаете, что пассажир такси преднамеренно продиктовал вам не те номера? Он знал, что деньги фальшивые?

— Бесспорно. Нельзя перепутать серию и номер у двух купюр. Я сейчас проверил: у других десяток, у подлинных, серии и номера записаны правильно. Пассажир такси переврал номера преднамеренно!.. Любое наказание, товарищ полковник, я буду считать справедливым. («Боже мой!..» — думала Валентина. Лицо этого пассажира стояло перед ее глазами как живое: этот большой выпуклый лоб с залысинами, рассеченный глубокой ямкой подбородок…)

— Почему же вы попросили пассажира диктовать?

Пахомов показал исковерканную оправу от очков (он вытащил ее из кармана пиджака) — ту самую, домашнюю.

— Наверно, когда нагибался, очки упали на асфальт, и я тогда наступил… Но все равно, я должен был записывать сам. Я бы смог.

«Я, я виновата! — повторяла про себя Валентина, готовая сейчас закричать и расплакаться. — Он же просил меня, чтобы я ему продиктовала, а я… эгоистка, несчастная эгоистка!.. Смотри, что ты наделала, смотри!..»