Стекла в машине были опущены, задувающий ветер трепал волосы, но был он горячий и не освежал.

При въезде на Северное полукольцо «Волгу» нагнала милицейская автомашина с оперативной группой, она заезжала в городской морг за судмедэкспертом. Пахомов приказал пропустить ее вперед. Мигая установленной на крыше синей лампой, автомашина с оперативной группой промчалась мимо, «Волга» двинулась вслед.

Труп лежал на шоссе, почти посредине, но Валентина сразу его не увидела, хотя он был центром места происшествия. «Волга» с разбегу остановилась, словно уперлась в мягкую ладонь.

Пахомов уже открывал дверцу.

— Приехали!

Со стороны все это, наверно, было похоже на кадры из криминального фильма немецкой киностудии «Дефа». Едва «Волга» остановилась, как дверцы ее стремительно открылись и из машины вышли Пахомов, следователь прокуратуры и Валентина — быстрые сосредоточенные и деловые (во всяком случае так эту сцену восприняла Валентина. Не переставая думать, что вот оно, настоящее «дело», она все еще не до конца освоилась с тем, что участвует в реальных событиях).

Первое, что она увидела, был стоявший у обочины газик с зажженными фарами, направленными на шоссе. Метрах в сорока тоже светились желтые фары, там тоже стоял газик или какая-то другая машина. Вокруг была темень, фары обеих машин выхватывали часть шоссе, похожего на широкую черную реку, вынырнувшую из темноты и в темноту уходящую. Посреди освещенного участка Валентина увидела труп — одна рука его была вытянута вперед, нога поджата, человек словно пытался переплыть черную пустынную реку, но сил не хватило, и течение стало сносить его в сторону города. (Это ощущение пустынности и одиночества — ничто уже не в силах помочь! — долго еще возвращалось к Валентине, по спине ее при этом пробегали мурашки, и она чувствовала, как на висках и над верхней губой проступает холодный пот).

Она приблизилась к трупу.

Это был пожилой мужчина (теперь следовало говорить: труп пожилого мужчины…) Он лежал на животе, прижавшись щекой к асфальту. Волнистые волосы его не растрепались, а как-то беспомощно свисали, были они совсем седые, зато пушистые усы — черные, седина в них только проскальзывала. Лицо мужчины было полное, с легко очерченным вторым подбородком — породистое лицо — с крупным носом горбинкой, кустистые брови, набрякшие, сейчас полуприкрытые веки. Левая рука вытянута вперед, правая прижата к боку, нога в темной лужице крови…

— Разрешите…

Валентина повернула голову, — рядом стоял высокий казах в милицейской форме, старший лейтенант. Он поправлял объектив фотоаппарата, в нетерпении шевеля красивыми, вразлет, черными бровями. Валентина отступила.

— Готовы, Есенов?

— Да, товарищ майор.

Пахомов включил фонарик, брызнул яркий луч. И тотчас вспыхнул блиц, будто блеснула синяя молния, а может быть, молния и вправду блеснула, совпала со вспышкой блица. После вспышки стало еще чернее, в наступившей тишине вдали загромыхал гром.

— Только грозы не хватало, — проворчал Пахомов и позвал: — Доктор… Надо поторапливаться.

Из темноты появился молоденький, скуластенький, в соломенной шляпе доктор, тот самый судмедэксперт, за которым заезжала в городской морг милицейская машина. Он присел на корточки и начал быстро ощупывать ноги, руки, туловище покойного.

— Перелом… И здесь перелом… — бросал он время от времени. «Р» он не выговаривал, и у него получалось: «пе’елом», будто он дурачился у трупа. (Валентина понимала, что это просто дефект речи, но не могла унять нарастающего раздражения).

— Похоже на наезд. Следов д’угого ха’акте’а нет.

Доктор перевернул труп на спину и снова проворно зашарил по телу, прощупывая его короткими, сильными пальцами, а Валентина не могла отвести глаза от лица покойного, полного, немного асимметричного (она вспомнила, что читала у профессора Герасимова, восстанавливающего лицо по черепу, что лица у людей асимметричны, одной половиной они больше похожи на мать, другой — на отца). «И у этого человека были мать и отец, и родители гадали о его будущем», — думала Валентина. Покойник теперь лежал спиной на черном шоссе, и налетевший ветерок шевелил его усы, пышные, казацкие, в городе теперь таких не носят…

— Похоже, что наезд, — повторил доктор.

Пахомов присел на корточки рядом, старший лейтенант Есенов подал ему газету. Пахомов расстелил ее на шоссе, сунул руку в карман брюк покойного и вывернул его. Мокрый от крови карман был пуст. Пахомов вытер клочком газеты испачканную руку, обошел лежащего с другой стороны, снова присел на корточки и вывернул второй карман. В нем оказалась мятая пачка сигарет «Орбита» и несвежий носовой платок, Пахомов осторожно выложил все это на газету и продолжал осмотр. Из бокового кармана пиджака он вынул записную книжку, полистал ее, досадливо гмыкнул.

— Что? — спросил следователь прокуратуры.

— Новая, — ответил майор. — У-у, работа!

Кроме записной книжки в пиджаке оказался потертый дерматиновый бумажник. Пахомов раскрыл его, вынул пачку десятирублевок. Заглянул во все отделения — одно, другое, третье…

— Что? — снова спросил следователь.

— Никаких документов.

— Да-а, — лениво протянул следователь, коснулся ладонью лысины. — Доктор прав, это наезд. Когда грабят, деньги забрать не забывают… Вы правы, доктор!

— Категорически я ничего не утверждаю. Вскрытие покажет…

— Перестраховочка?

— Никаких документов. — Пахомов выпрямился. — Теперь вот и ответьте: кто он?

— Кто? — сочувственно повторил следователь прокуратуры.

— Доктор, поправьте ему голову, сфотографирую в фас, — попросил Есенов и стал готовить аппарат.

— Одну минуту!

Доктор запустил все пять пальцев в волнистые седые волосы покойного, с силой потянул их, повернул голову как требовалось. Валентину передернуло — теперь она знала, почему ее все время раздражал этот эскулап! Как можно быть таким черствым, таким каменным!.. Впрочем, все они здесь такие — и этот нетерпеливый красавец старший лейтенант, и следователь прокуратуры со своим равнодушным «что?», и тот же Пахомов. Валентина запомнила, как он оторвал кусок газеты и вытер с руки кровь.

Вспыхнул блиц, и снова, как в первый раз, вокруг стало еще темнее.

— Эх-хе…

Валентина оглянулась. За ее спиной стоял коренастый, среднего роста мужчина. Вероятно, он и сам не заметил, как вздохнул вслух. Он тоже посмотрел на Валентину. У него был большой выпуклый лоб с залысинами и рассеченный глубокой ямочкой подбородок. (Это был первый человек, встреченный здесь Валентиной, который так же, как и она, испытывал потрясение перед лицом смерти). Валентине захотелось что-нибудь сказать, но сразу она не нашлась, а мужчина повернулся и, тяжело ступая, пошел прочь.

В темноте опять загромыхало, теперь значительно ближе. Валентина подняла голову: звезд не было видно. Ее окружала со всех сторон темень, освещена была только часть шоссе. Она вдруг увидела, что возле никого нет, она одна. Ей стало страшно. Она огляделась: у дальней машины, загораживая фары, стояло несколько человек (как бывает на старинных картинах — таинственные, черные силуэты в желтых ореолах). Валентина бросилась к ним.

— Ребята, измерьте от бордюра до бордюра, — приказал в темноте чей-то голос.

Шоссе пересек человек в милицейской форме, за ним тянулась тонкая лента рулетки. Валентина осторожно перешагнула через нее, остановилась. Человек, дойдя до обочины, нагнулся. У противоположного бордюра Валентина увидела еще двоих в форме: ей стало стыдно за свой испуг.

Машина с зажженными фарами оказалась лакированной черной «Волгой» с белой шахматкой на дверцах — такси. Позади такси стояла милицейская машина, дверца ее была распахнута, в нее заглядывал Пахомов, кивая сидящему в машине сержанту в наушниках.

Валентина подошла поближе.

— Внимание всем постам, — говорил сержант, держа у губ микрофон. — Обратить внимание на машины ГАЗ-51, идущие в направлении Зареченска и аэропорта, нет ли вмятин на радиаторе и крыльях…