— А это товарищи из милиции, — объяснила Ульяна Тимофеевна.
— Из милиции? Что же раы, интересно, натворили?..
— Хотим задать вам несколько вопросов, и только. Разрешите, Антон Мокеевич?
— Пожалуйста.
Но мужчина не успел сесть, в коридоре зазвенел звонок.
— С вашего позволения, Антон Мокеевич, дверь откроет Валентина Дмитриевна, а?
Мужчина растерянно посмотрел на нас.
Я волновалась и не смогла сразу ухватить ручку замка, чтобы крутнуть ее — пальцы скользили. Наконец дверь открылась.
На лестничной площадке стоял маленький худенький старичок в широкой вельветовой куртке, в руках сетка с бутылками молока.
— Здрасте, — сказал он. — А я что-то вас не знаю.
— Я знакомая Ульяны Тимофеевны.
— А я их сосед… Можно?
— Пожалуйста.
— Вот и хорошо.
Старичок прошел в комнату, я вошла за ним. Антон Мокеевич уже сидел рядом с Ульяной Тимофеевной.
— Здрасте, соседи… У вас гости, извините, я на одну минуту. За ключом зашел… Вы сидите, Ульяна Тимофеевна, я знаю где висит. Сегодня, Мокеич, был я в заводоуправлении, все-таки тянет — хоть и на пенсионе. Портрет твой видел в аллее — значит, в передовики вышел!..
Старичок потряс руку поднявшемуся навстречу Морозову.
— А на том — до свидания. Спешу!
— Заходите к нам через часик, Герасим Михайлович, чайку попьем, — пригласил Морозов.
— Зайду. А сейчас поспешу, а то Андрейка вот-вот из школы заявится, надо поесть приготовить.
— Балуете вы его, Герасим Михайлович.
— Внук. Фамилию сохранит!
Старичок, захватив ключ, вышел.
— Смотрю я, правда, недоразумение какое-то… — смущенно сказал полковник (я впервые видела его таким). — И все же… прошу извинить нас, без вопросов нам не обойтись. Теперь тем более… Антон Мокеевич, покажите мне, пожалуйста, свой паспорт.
— Уля, где паспорт?
Ульяна Тимофеевна открыла шифоньер, приподняла на верхней полке стопочку отглаженного белья и достала из-под нее дамскую сумочку.
Она молча положила перед полковником паспорт и снова села.
Полковник взял паспорт. Я не выдержала, подошла сзади, заглянула через плечо — паспорт как паспорт: фотография, фамилия, имя-отчество…
— Вы получили этот паспорт два года назад, Антон Мокеевич? — спросил наконец полковник.
— Два года, кажется… Там написано.
— Написано… Вы обменяли его на старый паспорт? Срок старого паспорта истек, а?
— Ах, вот оно что… Нет, срок старого паспорта не истек, — я его потерял, свой старый паспорт.
— И при каких обстоятельствах потеряли? Это случилось в Камнегорске?
— Здесь, да-да… Не помню уж, для чего он мне был нужен, я таскал его несколько дней в кармане — и потерял.
— Может быть, его у вас украли?
— Не думаю. Я его в бумажнике носил вместе с деньгами, но деньги не пропали. Паспорт я просто, наверно, где-то обронил.
Полковник полез в карман, достал конверт и вынул из него пачку фотографий.
— Антон Мокеевич, я вам сейчас покажу несколько фотографий — если вы найдете среди них кого-нибудь из ваших знакомых, пожалуйста, скажите.
Антон Мокеевич взял фотографии в руки, стал перебирать их.
— Спешить не надо, — попросил полковник.
— Этого человека я знаю, — сказал вдруг Антон Мокеевич и протянул фотографию полковнику.
— Ульяна Тимофеевна его тоже знает?
— Конечно. Это же…
— Секундочку!.. Ульяна Тимофеевна, посмотрите теперь вы.
Искаков забрал у Антона Мокеевича остальные фотографии, приложил к ним ту, что держал в руках, и, как колоду карт, перетасовал.
— Возьмите.
Ульяна Тимофеевна указала на ту же фотографию: человек, изображенный на ней, был ей знаком.
— Положите ее, пожалуйста, на стол.
Я взглянула — на столе лежала фотография пассажира такси, ее пересняли, я знала, с фотокарточки, хранившейся в личном деле на металлообрабатывающем заводе.
— И кто же этот знакомый вам человек? — спросил полковник, он легко, едва касаясь, застучал пальцами по скатерти.
— Токарь один, он работал в цехе с Антоном, — объяснила Ульяна Тимофеевна. — Фамилия его Сибирцев, зовут Семеном.
— А он нам назвал себя Морозовым Антоном Мокеевичем. И предъявил паспорт.
— Ты смотри?!. Значит, паспорт я не потерял, а его украли? Могло быть, могло быть, в раздевалке наши кабинки стояли рядом… Кусай его мухи!
— Зачем это ему понадобилось? — удивилась Ульяна Тимофеевна.
— Теперь я припоминаю… Он как-то быстро, сразу же после моей истории с паспортом, уехал. Уволился и уехал — ни с кем не поговорил, не посоветовался, мы все еще удивились…
— Сибирцев Семен… А как его отчество? — спросил полковник.
— Семен… Семен… Мы его все Сеней звали. Ты не помнишь, Уля?
— Кажется, Геннадьевич.
Сибирцев оказался Семеном Григорьевичем, а не Геннадьевичем. Это мы выяснили на следующий день в отделе кадров моторостроительного завода. Здесь, в архиве, нам отыскали его личное дело, в нем хранилась заполненная собственноручно Сибирцевым анкета, из нее мы узнали также, что Сибирцев уроженец села Березки Тамбовской области.
А вечером мы с полковником гуляли по набережной Каменки. Самолет улетал в час ночи, до отлета оставалось еще уйма времени, все дела были сделаны, машина за нами должна была прийти в двенадцать, и мы вышли погулять по набережной. Ночь, незнакомый город, который мы покинем через несколько часов, пахнущий рекой ветерок — все это настраивало на грустно-лирический лад. Река в этом месте была взята в гранит. В черной воде отражались зарницы, вспыхивающие над заводом на противоположном берегу. Завод находился как раз напротив, правее была уже степь с редкими кустарниками. Сейчас в этой стороне было темно, только где-то далеко светили желтыми окнами два дома — крупнопанельные близнецы начали перебираться и туда.
Полковник держал меня под руку, я чувствовала сквозь рукав его пальцы — чуть повыше локтя, мне было хорошо и спокойно. И было тревожно, потому что я думала о любви. Я думала о многом в эту минуту — о любви, и о том, для чего человек живет, о вечности, я вспомнила, как сосед Морозовых Герасим Михайлович сказал про своего внука, что он «сохранит фамилию». «Самое естественное бессмертие человека — его дети», — думала я. Вспомнила я сына полковника — белобрысенького, в очках, все-таки он был еще совсем мальчик!..
Где-то на реке прогудел пароход — и снова затихло.
Полковник усмехнулся:
— Когда Морозов вошел в комнату, я вначале подумал: похоже, что этот человек только выдает себя за Морозова! Но потом явился сосед, и я понял, что ошибся.
— Булат Искакович, — спросила я, — хотите, я вам признаюсь, что сильнее всего поразило меня тогда на шоссе возле трупа?
— Что же?
— Когда врач-эксперт взял покойника за волосы и стал бесцеремонно устанавливать его голову поудобнее — удобнее для фотографирования… Меня поразило это равнодушие — и не только у врача. Одна деловитость!.. Я понимаю, всем вам приходится встречаться со смертью… Но ведь со Смертью же… со Смертью Человека!
— Наверно, со стороны это так и выглядит, — задумчиво сказал полковник.
Он помолчал.
— Равнодушие и деловитость… — сказал он. — Нет, равнодушие не то слово! Не совсем то… Вы сейчас сами сказали «Смерть Человека» — и оба слова с большой буквы. А ведь в этом ключ! Вы сами, Валентина Дмитриевна, почти ответили на свой вопрос! Великое таинство — Смерть Человеческая, касается каждого из нас, никто к ней не может остаться равнодушным. А теперь… представьте, что вам часто приходится иметь с ней дело. Если каждый раз переживать ее, задумываться над ней, примерять на себя, думать, что и ты умрешь, — да разве вы сможете вести при этом расследование, или если вы врач — продолжать операцию?.. Руки опустятся, с ума сойдешь! Нет, Валентина Дмитриевна, то, что вы назвали равнодушием — не равнодушие! Это самозащита. Человек заставляет себя не думать о смерти, не задумываться над ней — иначе ему не выполнить свой долг живого. Так мне кажется… Возможно, я ошибаюсь, а?
