Началась проверка, и Феликса выкликнули первым. Он бросил, как заведено было в тюрьмах, коротко: «Я!» — и пошел мимо надзирателя в корпус.

— Вернись! Шапку долой! — грубо окрикнул его надзиратель.

Но Феликс продолжал идти по тюремному двору с высоко поднятой головой. В тюремном дворе наступила давящая тишина.

— Кому сказано — шапку долой! — яростно повторил тюремщик и, бросившись за арестантом, сшиб суконную бескозырку с головы ссыльного.

Феликс поднял шапку с земли, повернулся к надзирателю и, глядя ему прямо в глаза, гневно выкрикнул на весь двор:

— Мерзавец!

Надзиратель побледнел. Он готов был броситься на строптивого арестанта, но сдержался.

— В карцер! — приказал он.

Двое дюжих тюремщиков подскочили к Дзержинскому, схватили под руки и поволокли в подвал...

В красноярскую пересыльную тюрьму этап ссыльных прибыл лишь в октябре. Зима в Сибири в тот год установилась рано, снег плотно лег на землю, на застывшие реки, запорошил тайгу, сквозь которую ссыльным предстояло пешими идти в Канск — верст за двести от Красноярска, а потом еще столько же на север, до Тасеевской волости.

Михаил Траценко, студент, с которым Феликс познакомился па этапе в Самаре, все еще таскал ножные кандалы, и никто не собирался отменять самоуправное распоряжение мстительного одесского губернатора. Феликс несколько раз обращался к начальнику красноярской тюрьмы, просил, доказывал, убеждал.

Начальник тюрьмы как-то сказал:

— Вы, господин Дзержинский, больше думайте о себе. Здесь адвокатов не требуется. Когда вас закуют, будем разговаривать...

Феликс вспылил, сказал, что бессердечно держать человека в двенадцатифунтовых кандалах, когда это не имеет никакого смысла. Начальник сдержанно выслушал ссыльного поселенца и холодно ответил:

— По инструкции я мог бы вас посадить в карцер, господин Дзержинский, за недозволенное вмешательство в дела администрации. Но на сей раз просто прекращаю бессмысленный разговор. Ступайте!

Феликс ушел разъяренный. Всякий раз его повергала в неистовый гнев бездушная несправедливость! Он шел по длинному гулкому коридору и возле кухни рядом с вязанкой дров заметил прислоненный к стене колун. Тюремщиков поблизости не было, и Феликс торопливо сунул колун под куртку. В камере он спрятал его под нары, а вечером сказал Михаилу:

— Послушай! Закон на твоей стороне. В Сибири ссыльные ходят без кандалов. Давай их собьем вот этой штукой, — он достал колун. — А если придется объясняться, скажешь, что это я уговорил разбить кандалы и сам это сделал.

— Ну нет, такого я не скажу, — возразил Михаил, — в крайнем случае разделим вину пополам. Я готов!

В камере было тесно: на полу и на двухэтажных нарах укладывались спать человек шестьдесят. Те, кто пристроился ближе к печке, потеснились. Придвинули переруб, на котором обычно кололи дрова. Михаил положил на него ногу, и Феликс ударил колуном по железному обшлагу. Потом еще и еще раз. Кандалы не поддавались.

Вся камера следила за работой Феликса, давала советы, но толку от этого было мало. Заклепку вышибить тоже не удавалось. К тому же Михаил стал опасаться, как бы не повредить ногу.

Измучившись, Феликс с досадой бросил колун на пол.

— Нет, не получается, — признался он. — Что-что, а кандалы в России делать умеют. Это единственное, в чем преуспевает царское правительство. А где наш Шпик Шпикович? Пусть теперь донесет начальству...

Еще на этапе, по пути в Красноярск, выяснилось, что даже сюда, в далекую сибирскую ссылку, царская охранка посылала шпиков для наблюдения за политическими ссыльными. Но на сей раз провокатор довольно быстро себя раскрыл и теперь боялся, как бы его не пристукнули где по дороге. Пафнутий Гришаев — скорее всего, это была его кличка — стал всеобщим посмешищем.

Сначала Пафнутий вел себя развязно, балагурил со всеми, выдавая себя за эсера-боевика, которого приговорили к виселице за убийство провокаторши, затем помиловали и заменили смертную казнь ссылкой на вечное поселение. Потом разболтал, что он студент-технолог, что судился за убийство сожительницы, рассказывал цинично, с отвратительными подробностями. Раза два заприметили, что на этапах он бегает к начальнику тюрьмы и долго у него просиживает. Потом объяснял, что вызывают его для допроса.

Дело было ясное. Пафнутия пригрозили убить, если он не перестанет шпионить, и с тех пор он только и думал о том, как бы ссыльные не осуществили угрозу.

А Михаил Траценко кандалы все же сбросил. Ссыльного привели в кузницу, и кузнец в два счета освободил его от оков.

В дорогу вышли перед рассветом, вдыхая полной грудью свежий воздух, напоенный ароматом хвои, неуловимыми запахами тайги. Все эти дни Феликс испытывал чувство духовного подъема. Последнее время ему сопутствовали удачи. Пусть небольшие, но они поднимали настроение: удалось раскрыть провокатора, расковать Траценко. Скоро конец этапа, а там... Феликс был совершенно уверен в успехе задуманного.

Шагая за подводами, нагруженными пожитками ссыльных, Феликс вместе с другими беззаботно отдавался мальчишеским развлечениям: играли в снежки, бегали взапуски, с хохотом валили друг друга в снег.

В Канске провели последнюю перекличку ссыльных, перед тем как разослать их в разные волости по округе. Насчитали пятьдесят одного человека. Но жандарм, сопровождавший ссыльных на последнем этапе, твердил свое: ошиблись — пятьдесят душ. Ровно пятьдесят. Вахмистра поддерживал начальник пересыльной тюрьмы: «Считать не умеете! Пятьдесят!».

Было яснее ясного: жандармы выводили из игры Пафнутия. На этапах он проходил сверх всяких списков, и теперь требовалось оставить его за бортом.

Начали перекличку снова. Жандармы ходили вдоль шеренги, тыча каждому в грудь, пытались перекинуть цифры, но их поправляли.

— Ошибка! Ошибка! — неслось из рядов ссыльных.

Вахмистр и начальник тюрьмы метали на заключенных гневные взгляды, лица их покрылись потом... А ссыльные, поняв затаенный смысл переклички, с наивным видом твердили свое: вахмистр и господин начальник ошибаются. Проверьте еще раз, а то посчитают потом, что одного не хватает — сбежал...

Из жандармской затеи так ничего и не получилось. Рассерженный начальник приказал распустить шеренгу по камерам. Пафнутию, к его огорчению, пришлось ехать дальше, еще за несколько сот верст от Канска...

В Тасеево, большое волостное село, поселенцев привезли на подводах. От всего этапа осталось их человек шесть. Феликс поселился в домике местного кузнеца Антона Крогульского, бородатого, статного и крепкого еще старика. В прошлом Крогульского выслали в эти края из Польши за участие в польском восстании. Но и теперь бывший повстанец тяготел к революционно настроенным людям: в Тасееве существовала небольшая подпольная группа социал-демократов, в которую входили ссыльные поселенцы и несколько местных жителей.

В семье Крогульского Феликса приняли, как родного. Осторожно, издалека выспросил он, бывали ли отсюда побеги, удавались ли, и решил во что бы то ни стало бежать из ссылки сразу, как только позволят обстоятельства. Но уже на другой день обстановка в селе изменилась так, что нечего было и думать в ближайшее время бежать из Тасеева.

Среди прибывших ссыльных был Григорий Вербанович, сосланный в Сибирь за участие в демонстрации и сопротивление властям. Поселился Вербанович на той же улице, что и Дзержинский, и в тот вечер на него напал подвыпивший бандит, который хотел отнять у Вербановича серебряные часы. Защищаясь, Вербанович, не желая того, убил грабителя.

Ссыльные сразу же собрались у Крогульского посоветоваться, что делать дальше. Вербанович сидел понуро, не принимая участия в разговоре. Он был потрясен случившимся. Было ясно, что ему следует немедленно скрыться из Тасеева. Ссыльному, убившему местного жителя, грозила тяжелая кара при любых смягчающих обстоятельствах. Но как бежать?

У Вербановича не было ни паспорта, ни денег на дорогу... В комнате стояла гнетущая тишина.

Феликс вдруг поднялся, прошел в свою комнатку и через минуту вышел, держа в руке заветный свой паспорт и деньги.