Разумеется, в указанное время я стоял на станции, где обнаружилось, что вся её история – правда. Авария и в самом деле имела место, а в воздухе все ещё стоял дым. Все движение было дезорганизовано. На перроне галдели толпы зевак, и Лилиан послала домой телеграмму, уведомив о случившемся и сообщив, что останется ужинать с бабушкой, жившей поблизости от Биржи, и вернется на станцию позже, а может быть, и заночует у старушки.
Я катал её в кебе на протяжении часа, т.е. всего того времени, которое я мог выкроить, будучи хозяином своего вечера.
Теперь мы уже были весьма близки, и в ответ на мои пылкие домогательства она призналась в том, что все ещё девственница. Я ни на мгновение этому не поверил, однако, разумеется, ничего не ответил. Я рассказал ей о том, как тщательно подбирал свой туалет в ожидании всецелого обладания, а она призналась, что очень любит тонкое белье и тоже надела на себя все самое лучшее, включая черную сатиновую юбку, которую сама сшила. Я просунул руку ей под одежду, чтобы удостовериться в истинности этого заявления, и она позволила мне дотронуться любопытствующими пальцами до бедра над коленом, однако возмутилась, что у меня такие холодные руки, и я прекратил. Но зато я завладел ладонью Лилиан и прижал её к быстро поднимавшемуся знаку моей мужественности, поверх брюк, и девушка не оказала ни малейшего сопротивления. Прибегнув ко множеству искусных перифраз, я сказал, что мои губы будут целовать каждую частичку её сладенького тельца, доставляя ей невыразимое удовольствие.
– А я буду платить поцелуем за поцелуй. Вы должны научить меня любить вас так, как вы любите меня.
– Ты станешь моей маленькой рабыней любви. Что бы я ни сказал, ты будешь исполнять. Я потребую послушания. А теперь ты должна перейти со мной на ты.
– Мне никогда не хватит на это смелости. Вы продолжайте говорить мне ваше очаровательные "ты", а я всегда буду обращаться к вам уважительно.
– Как пожелаешь. Быть может, ты и права. Ведь я настолько старше тебя. Я буду твоим отцом, а ты будешь моей дочуркой. Ты моя кровосмесительная дочка. Тебе нравится сама идея совершения позорного преступления кровосмешения со мной?
– О, да! Замечательная мысль. Я обожаю слушать, как вы говорите, а пока вы меня целуете, расскажите, пожалуйста, что вы намерены со мной сделать. Вы будете моим пап, моим миленьким пап.
– Разреши мне сперва кое о чем тебя спросить. Господин Арвель… не обижайся на то, что я сейчас скажу… ведь он не настоящий твой отец, а всего лишь любовник матери, как он сам мне признался. Так вот, он когда-нибудь позволял себе бесцеремонное с тобой обращение?
– О, нет! Он относится ко мне очень уважительно и весьма строг в подобных вещах. Грубость он сказал только один раз, когда у меня долго болел желудок, и он все это время ухаживал за мной. Однажды он заметил: "Лили, какой же, однако, у тебя большой чёрный лесок!" Я жутко разозлилась!
Сейчас я уже не могу восстановить в памяти всех тех обещаний чувственной страсти, которые я влил в её охотно внимающие ушки, но отчетливо помню, что она непрерывно отвечала:
– Да, да! Говорите ещё! Скажите, что вы со мной сделаете!
И она упоительно посасывала мои губы. Я смутно распространялся о бесконечных наслаждениях, о неведомых удовольствиях, однако побаивался зайти слишком далеко. Если она девственница, рассуждал я, я могу её встревожить, а если нет, то она уже сама прекрасно знает все, что я могу рассказать.
Итак, я высадил её у дома бабушки, но не раньше, чем мы договорились о новой встрече 26-го.
Она отчаянно порочна и крайне наивна, сама не зная, чего хочет. Если мой диагноз ошибочен, тогда она самая непревзойденная актриса, каких только видел свет, затмевающая Сару Бернар и Ля Дузе7.
И вот я начал делать в моем дневнике некоторые пометки касательно этой эксцентричной девушки. Я записал свое предположение о том, что имею дело с умелой комедианткой. Теперь мои воспоминания приобретут более осязаемую форму, поскольку верно чуть ли не каждое указываемое число, и я в состоянии дать отчет о всех заслуживающих упоминания ласках, какие мы только подарили или получили. Её письма были, как правило, на французском языке, однако несколько она написала по-английски, тогда как другие являли собой смесь обоих языков. Я не изменил ни слова, а лишь по мере сил перевел их. Я же писал по-французски. Я также привожу здесь письма папа, равно как и все прочие мало-мальски значительные документы, относящиеся к излагаемой истории. Часть своих собственных писем я цитирую in extenso8, поскольку сохранил их копии. К сожалению, некоторые послания – лучшие или худшие – находятся в руках героини, и при необходимости я могу лишь предложить краткий пересказ, насколько позволит память, или опущу их полностью. Большая часть этого повествования записывалась день за днем по мере разворачивания важных для меня, особенно ближе к концу, событий, которые в руках мастера могли бы видоизменить прежние мнения и привести к более гармоничной картине произошедшего. Я же предпочитаю оставить рукопись в первозданном виде. Она может оказаться полной ошибок и противоречий, однако эти недочеты покажут читателю, что перед ним не роман, построенный по обычным канонам. Это просто исповедь, в которой человек хладнокровно проводит операцию вивисекции9 над своим сердцем и мозгом, и лучшей похвалой для меня будет, если читатель, добравшись до финала моих мемуаров – при условии, если он до него доберется – воскликнет: "По-моему, все это правда!". А если читательницы горько посмеются над автором и скажут, что это есть ни что иное, как сплетение лжи и сильных преувеличений, тогда мой триумф будет полным.
26-е ноября 1897
Каждому известно то лихорадочное возбуждение, которое переживает пылкий любовник в ожидании дамы своего сердца при первом свидании. Я весь сгорал от волнения и вздохнул с величайшим облегчением, когда Лилиан медленно отодвинула портьеру и предстала передо мной в безвкусно меблированной спальне таинственного павильона на Рю де Ляйпциг. Я поспешно запер дверь на щеколду и привлек девушку к себе, усадив на колени, поскольку сам сидел в неизменном шезлонге. Она выглядела обеспокоенной и испуганной и рассказала, что ушла из дома с огромным трудом.
Пуговицы на её платье поддались в результате страшной борьбы.
Лилиан усердно избегала смотреть в сторону большой занавешенной постели, занимавшей середину комнаты. Она надеялась на то, что я не притронусь к постели, поскольку в противном случае обитатели дома догадались бы, что мы ею воспользовались! Я пытался поцелуями разгорячить её кровь и, по-моему, преуспел в этом, так как Лилиан становилась все смелее, и мне удалось расстегнуть на ней платье. Взгляду моему предстали грудки пятнадцатилетней девочки. Между тем, размер алых возбужденных сосков доказывал её истинный возраст. Я с жадностью их сосал и покусывал; внимание моих страстных губ и языка было уделено также её прелестным ушкам и шейке. Я умолял её позволить мне снять с неё всю одежду, однако она хотела, чтобы я удовлетворился маленькой, но очень красиво оформившейся грудью. Я сделал вид, будто глубоко уязвлен, и она извинилась. Мне надлежало набраться терпения. Это был первый раз. Она сделается более уступчивой, когда лучше меня узнает. В ответ я дерзко задрал на ней юбки и, полюбовавшись ножками в черных чулках и кокетливыми, украшенными лентами штанишками, в конце концов, положил ладонь на то место, где находился её пах. Он был полностью покрыт густым черным подлеском и казался на ощупь весьма мясистым. Внешние губки были более пухлыми и развитыми, нежели мы обычно находим их у французских женщин. Её ноги, хотя и худенькие, были красивой формы, а ляжки имели правильные пропорции. Я принялся изучать пещерку.
