В тот день, когда она опоздала, я велел ей привязать к волоскам на mons Veneris32 ленточку и с самого утра не "удовлетворять нужду", чтобы к моменту нашей встречи она испытывала огромное желание помочиться. Она проделала все эти глупости и когда говорила, что была "созревшей" для меня, подразумевала именно это. На сей раз она ничего этого делать не стала, потому что дулась на меня. Тогда я влепил ей пощечину.

Я часто так поступал. Мне нравилось наблюдать, как легкий румянец заливает её щеку в том месте, куда пришёлся удар. После каждой звонкой пощечины я видел в её глазах вспышку похоти; её дьявольский ротик приникал к моим губам, словно в благодарность за то изысканное наслаждение, которое доставляло ей наказание. Я вернулся к мысли сделать её подставкой для ног; сев на диван, я грубо повалил Лили на колени. Сжав голову девушки ладонями, я прижал её смеющееся лицо к своим брюкам под животом и потер носом и губами о ткань, из-под которой уже рвался ей навстречу затвердевший ствол. Потом я завалил её на ковер, и она растянулась на спине во весь рост, с беспорядочно задранными юбками; штанишки её были открыты. Я пнул её ногой и перевернул концом ботинка, осторожно наступив на обнаженный живот. Лежа таким образом в полной моей власти, она хихикала, мурлыкала и ворковала, напоминая голенького счастливого младенца после купанья. В процессе возни из роскошных локонов Лили выпало несколько заколок и гребешков; подобрав их, я стал колоть ей бедра острыми кончиками и колол до тех пор, пока она ни взмолилась о пощаде.

Тогда я поставил её на ноги и заставил стащить с меня русские кожаные ботинки на шнурках, приказав целовать подошвы и верхнюю часть. Она делала всё, что я говорил, и слушалась с удовольствием. Затем я велел ей раздеть меня, и она неловко справилась с обязанностями камердинера. Всякий раз, когда она что-нибудь с меня снимала, я приказывал ей нести это через всю комнату, вешать там на крючок и возвращаться ко мне.

Я распорядился, чтобы она расстегнула мои брюки, извлекла член, опустилась на колени и пососала. Она нисколько не смутилась и даже не стала задергивать шторы. При свете дня мы нагишом легли в постель. В изножье кровати стоял шкаф с зеркалом; к своему удивлению Лили обнаружила, что ещё одно зеркало вмонтировано в потолок. Мы стали пресыщаться отражением наших тел, распростертых на постели, страстно целуясь, щупая друг друга и наслаждаясь ощущением абсолютного контакта наших чувствительных кож.

Я спросил, не хочет ли она, чтобы я её полизал, однако она предпочла, чтобы я её мастурбировал.

Я так и сделал, и когда она, конвульсивно сжав бедра в упоительной агонии последнего спазма, пришла в себя после потрясения, лег на неё. Я вложил кончик моего орудия между влажных губок её игрушки.

Она как всегда сказала:

– Больно! Вы делаете мне больно!

А потом воскликнула:

– Как бы было хорошо, если бы не было больно!

Потом я приказал ей лизать мне яички и бедра; подняв ноги в воздух, я стал учить её той порочной, очаровательной ласке, которая получила название "feuille de rose", когда кончик напряженного языка входит в анус. Лили быстро смекнула, что к чему, и выполнила это экзотическое задание прелестнейшим образом.

Потом она сосала, и я обильно излился в восхитительный ротик, сжимая ладонями её голову до тех пор, пока снова ни стал мягким. Она без усилий проглотила все до последней капли, и когда я выскользнул из её губ, канал остался таким сухим, как будто никакого семяизвержения не было вовсе. Она обожала сосать и называла мой мужской орган своей "poupee", или "куколкой".

Пока она облизывала меня, я сказал, что у меня заготовлена ещё парочка грязных идеек, которые мне бы хотелось на ней испробовать.

Я дал ей прочесть две крайне неприличные книжки, посвященные одной и той же теме: полной покорности женщины жестокости и похоти мужчины. Это были "Монастырская школа" и "Наставления полковника Шлёпкина".

Я сказал, что намерен сделать её совершенно лишенной стыда и деградированной путем постоянных унижений, через которые ей придется пройти в моем присутствии, пояснив, что испытываю гордость оттого, что могу заставить её выделывать самые отвратительные вещи. Чем ужаснее моя испорченность, тем больше это нравится Лили, называющей меня не иначе как "мой грязный папа". Она получала удовольствие, когда я поколачивал её, встряхивал и вообще грубо с ней обращался.

Когда мы оба были обнажены, я велел её лизать мне подмышки и целовать соски. Насчет подмышек она стала возражать, но я настоял на своем.

Лили нравилось, когда мои безжалостные пальцы проникали в её задний проход, а я в свою очередь обнаружил, что между ягодицами у неё растут волосы. С возрастом она могла стать очень волосатой.

На сей раз вопрос о деньгах не поднимался, родителей не было, и она сообщила мне о том, что отец с матерью снова оставят её дома 20-го, поскольку собираются в Германию, так что я, вероятно, смогу видеться с ней почаще.

Теперь мой донельзя развращенный мозг стала одолевать новая кошмарная идея. Мне страшно захотелось отдать Лили лорду Фонтарсийскому и Кларе. В моем присутствии эта чета могла бы проделать с ней всё, что сочтет нужным. Я пытался прогнать эту мечту, но она не покидала меня ни днем, ни ночью. Я думал о том, что для Лили это будет сопряжено с огромными усилиями и превратится в по-настоящему тяжелое испытание; сознание того, что я растлеваю девственницу, которая откровенно меня любит, возбуждало и радовало меня до крайности.

Я все не мог решиться заговорить о моём плане. Я не переставая обдумывал эту затею, и помню, что в каждом письме к Лили старался изобразить себя самым развратным распутником на свете.

Любовь моя, приди к своей Лилит

(Обитель Рая убрана цветами)

Плени меня объятьем нежных складок

И дай познать ту плоть, что мне вручишь ты!

...........................................

Всего дороже мне твоя любовь.

Так лобызай меня, как я велю!

(Данте Г.Россетти)

Так я и пролежала с ним всю ночь, а он… утром встал, оделся и оставил меня такой же невинной, какой я была в день появления на этот свет.

Я часто лежала с ним, а он со мной, и хотя все фривольности, что случаются между мужчиной и женщиной, были нам хорошо известны, он ни разу не предложил пойти дальше и очень этим гордился.

(Даниель Дефо)

Лилиан – Джеки

Сони-сюр-Марн, 7-е августа 1898

Мой самый любимый на свете,

Простите меня за то, что я не отвечала на Ваше письмо и что сегодня прибегаю к помощи печатной машинки, но меня укусил в руку москит, так что теперь я не могу писать.

Пользуюсь отлучкой папа и печатаю на его машинке.

Какой наглостью было с Вашей стороны посылать мне эту жуткую карикатуру на моего красивого и горячо любимого Блэкамура!

Я считаю, что он прекрасно растет, и люблю его, так что в будущем не смейтесь над тем, как он таскает свои уши, а не то мы перестанем быть друзьями.

Я грущу, думая о том, как долго ещё не увижу Вас, поскольку родители уедут не раньше 20-го, если не позже.

Ожидание не идет мне на пользу, ведь Вы же знаете, что терпение и я – вещи несовместимые. Кроме того, я хочу Вас видеть. Очень скучно прожить две или три недели и ни разу не поцеловать папа.

Вы говорите, чтобы я не роптала, но я ничего не могу с собой поделать. Я должна сопротивляться своей судьбе, и прошу Вас разделить со мной мою беду.