Понятно, почему он не разрешал себя фотографировать, не позволял публиковать интервью, решил, по его собственным словам, «свести к минимуму свои контакты с государством». По фотографиям его легко могли бы опознать знакомые по прошлой жизни, знавшие его подлинную биографию. В интервью могли бы вскрыться противоречия в описаниях одних и тех же эпизодов придуманной биографии. А при выдвижении на Госпремию или при вступлении в Союз писателей пришлось бы заполнять анкеты, и обман мог раскрыться.

Даже после посмертного разоблачения своей придуманной биографии Богомолов, как писал в отклике на статьи Ольги Кучкиной один из читателей, останется писателем с большой буквы, а «Момент истины» — безусловно, великим романом. Это, несомненно, так, хотя до «Войны и мира», «Преступления и наказания» или «Мастера и Маргариты» «Момент истины» все-таки существенно не дотягивает. А вот человеком с большой буквы Богомолов теперь вряд ли останется. Помните, как журналист Александр Кривицкий в статье о 28 гвардейцах-панфиловцах придумал слова: «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!». Но предпочел вложить их в уста убитого политрука Василия Клочкова, потому что понимал — миллионы солдат, которые будут читать эту статью, с гораздо большим доверием и сочувствием воспримут этот призыв из уст фронтовика, погибшего под гусеницами немецких танков, а не из уст журналиста, писавшего свою статью в десятках километров от линии фронта. Богомолов в одном интервью утверждал: «Добросовестность — главное, что у меня есть». Возможно, работая с документами, он действительно был добросовестен, и при цитировании текст сознательно не искажал. Правда, цитировал он подлинные документы не так часто, чаще придумывал их, но так, чтобы выглядели как настоящие. А вот когда он громил фильмы Жалакявичуса и Пташука, роман Вла-димова, труды военных историков и публицистов, в качестве дополнительного и весомого аргумента используя свой мнимый фронтовой опыт? 14 читатели воспринимали его труды как откровения того, кто проливал за них кровь, защитил их от «коричневой чумы», что придавало вышедшему из-под пера Богомолова дополнительную убедительность. То есть писатель поступал как профессиональный актер в популярном ток-шоу, который играет человека, рассказывающего будто бы собственную жизненную историю и завоевывает сочувствие простодушных телезрителей. 14 в последний год жизни, подав иск за оскорбление чести и достоинства на одного рецензента фильма «В августе 44-го», с пафосом утверждал: «Мне — ветерану Отечественной войны, инвалиду I группы, доживающему восьмое десятилетие моей жизни и не без труда передвигающемуся даже в пределах квартиры, и моему адвокату — хрупкой, интеллигентной женщине, молодой недоумистый подонок угрожает физической расправой» (Московский комсомолец, 2004, 21 мая).

Произведения же, созданные Владимиром Осиповичем, оттого, что мы узнали его подлинную биографию, хуже, разумеется, не стали. Наоборот, теперь они воспринимаются нами не просто как документ о войне, а как еще более художественно совершенные творения, а сам Богомолов смотрится как первый постмодернист в европейской литературе. Ведь «Иван» и «Зося» появились еще прежде, чем «Имя Розы», а «Момент истины» — ненамного позже, чем этот программный шедевр Умберто Эко. Может, Богомолов так внимательно и ревниво следил за творчеством Владимира Сорокина потому, что чувствовал свое родство с самым знаменитым российским писателем-постмодернистом. Ольга Кучкина свидетельствует: «Спросила, следит ли он за новой прозой. Следит. Скажем, аккуратно прочел модного Сорокина, как его герои пьют гной, жрут кал и так далее. Когда была презентация Букера по телевизору, внимательно смотрел, какой такой этот Сорокин, поскольку нарисовал себе предварительный образ. А тот хорошо одет, пришел с двумя телками, ел ветчинку, лососину, все как положено. Если ты писатель, а не имитатор и обманщик, будь добр, соответствуй тому, что пишешь, сказал Богомолов» (Кучкина О. «Момент истины» Владимира Богомолова И Нева, 2006, № 1).

Что ж, Богомолов, который на самом деле был первым писателем-постмодернистом, вполне мог завидовать наиболее известному и талантливому из российских писателей-постмодернистов. Владимир Сорокин же, наслушавшись от критиков типа Павла Басинского призывов «соответствовать», хорошо ответил им о традициях русской литературы, в которой слово уже есть дело. В книге «Сахарный Кремль», завершающей «День опричника», где в застенки Тайного Приказа (так официально называют ФСБ в будущем 2028 году) пытают автора сатирической сказки «Кочерга», где безработная кочерга находит работу в тайном приказе — клеймить врагов государевых: «Будешь вместе со мной врагов народа пытать: пятки им жечь, мудя прижигать, на жопу государственное тавро ставить. Работа чистая, легкая и веселая». В финале следователь — капитан госбезопасности Севастьянов, добившись признания, превращает слово в дело: «Ты, Андрей Андреич, человек православный, образованный. Понимать ты должен: каждый из нас за все ответственен. И за дела, и за слова. Ибо каждое дело на слово опирается. Там, где слово, там и дело.

Пятка кочерги раскалилась докрасна. В камере запахло кузницей.

Следователь выключил лазер, убрал в «несмеяну». Подошел к подследственному, схватил его за щиколотку ноги и резко задрал ногу вверх.

— Не-ет… — выдохнул Смирнов.

Севастьянов прижал пятку кочерги к худосочной ягодице подследственного. Красный, раскаленный металл моментально прожег грубую мешковину тюремных штанов, с шипением впился в плоть. Смирнов завопил, задергался. Но Севастьянов крепко держал его ногу, надавливая на кочергу. Когда она перестала шипеть, он отпустил Смирнова. Тот, продолжая вопить, сучил и притопывал ногами, дергался, тряся кудрявой головой».

Богомолов доказал, что страшную реальность Второй мировой войны (а за три недели до смерти он получил премию ЮНЕСКО за «гуманнизацию жестокого военного ремесла» в его книгах) можно воссоздать только на основе литературных источников, художественных произведений, документов, мемуаров, писем и рассказов друзей, и при этом воссоздать столь убедительно, что ни широкая публики, ни фронтовики-ветераны на протяжении нескольких десятилетий не заподозрили, что автор ни дня на войне не был, и воспринимали тот же «Момент истины» как произведение сугубо документальное, в том смысле, что абсолютно достоверно отражающую реальность войны. Наверное, это удалось еще и потому, что со временем Владимир Осипович искренне поверил в свою придуманную военную биографию и переживал ее уже как настоящую. Если бы обман с биографией раскрылся еще при жизни писателя, как знать, не получил ли бы он Нобелевской премии, ибо его произведения сочли бы еще более великими. Как булгаковский Мастер, Богомолов гениально угадывал военный быт. Фантазия, как выяснилось, создает действительность, более убедительную для читателей и зрителей, чем сама жизнь. В этом и заключается волшебная сила искусства.

Но если бы обман с биографией раскрылся еще при жизни писателя, это было бы бесчеловечно. Ведь для Богомолова придуманная биография была своеобразным средством борьбы с собственной болезнью. Разоблачение легенды почт и наверняка вызвало бы резкое обострение болезни, и писатель, наверное, больше ничего бы не написал.

Профессор Ион Деген, ветеран-танкист и неплохой поэт, автор широко известных строчек «Мой товарищ в смертельной агонии…», так писал о Владимире Богомолове: «Не забыл потрясшей меня реакции на книгу «Август 1944 года». Я ее прочитал сразу же, когда она появилась. Может быть, впечатление усилилось благодаря тому, что там подробно и точно описаны места, где я воевал. Я сейчас подумал: хотел ли я узнать об авторе не просто понравившейся мне книги то, что я узнал? Пожалуй, нет. Если не считать того, что собирателям выдающихся евреев я смогу представить еще одного — Богомолова. Знаете, если он не был работником «Смерша» и вообще не был на фронте и написал такую книгу, то он просто гений».

Фильм Юрия Мороза «Апостол», бьющий все рейтинги популярности, демонстрирует нам современный взгляд не только на Великую Отечественную войну, но и на всю советскую эпоху, а в значительной мере — и на сегодняшнюю Россию. Этот детектив-боевик — не только история двух суперменов, брутального Николая Фоменко и рефлексирующего Евгения Миронова, вступившего в напряженный поединок с Абвером, но и пародия на классические советские фильмы о разведчиках — «Подвиг разведчика», «Сильные духом» и особенно «Щит и меч». Недаром соответствующий знак «Почетный работник ВЧК — ГПУ», как раз и представляющий собой щит, перекрещенный мечом, возникает на груди Фоменко и его начальника — комиссара госбезопасности, которого играет Юрий Назаров. Из этого фильма взяты многие детали пребывания героя Миронова в немецкой разведшколе. Тут и специальные пометки, которые советские агенты ставят на документах и подошвах сапог выпускников школы, по которым за линией фронта их тотчас вычисляет НКВД. Тут и идея выпускать курсантов-инвалидов, чтобы им было больше доверия как людям, пострадавшим на фронте. Тут и подпольная организация в разведшколе, и сцена казни курсантов. Тут, наконец, и любовь героя Миронова к немке — обер-лейтенанту фрау Хильде, пародирующая так и не завязавшийся толком роман Иоганна Вайса с фрау Ангеликой. Кстати, исполнительница роли Хильды Анна Францискевич во многом воспроизводит Аллу Демидову в роли Ангелики — такая же белокурая и так же одета в китель и юбку полувоенного образца. Сам же Миронов в своей игре повторяет некоторые приемы Любшина-Вайса, и форма у него такая же — немецкого ефрейтора (Вайс, правда, потом в школе дорастает до унтер-офицера, а затем вообще переходит в СС и становится гаупштурмфюрером). Только вот здесь исконно русский Белов, профессиональный разведчик, предстает чистокровным немцем, тогда как герой Истомина, ссыльный школьный учитель Павел Истомин (в финале выяснится, что он наполовину немец) волей НКВД вынужден перевоплотится в своего брата-близнеца, вора в законе Петра Истомина по кличке Щелкун, «медвежатника», т. е. потрошителя сейфов по основной воровской специальности и агента абвера. Кстати сказать, обстоятельства неудачной высадки Петра Истомина-Коваля в советском тылу, когда предатель, агент Марченко, убивает пилота и еще одного старшего группы и оглушает Истомина, очень напоминают обстоятельства высадки немецкого агента Гвоздя, перевербованного Вайсом. Гвоздь, перед тем как прыгнуть с парашютом, бросает гранату в салон самолета, и в результате гибнут пилот и остальные члены группы.