Да и место действия романа Богомолова, Западная Белоруссия, совпадает с тем регионом, Гродненской и Виленской губерниями, по административному делению царского времени, где проходил июльский контрудар дивизии «Викинг», отразившийся в повести Казакевича.

Но есть у «Августа 44-го» еще одно литературное зеркало. Это — «Август четырнадцатого» Александра Солженицына, опубликованный на Западе незадолго до романа Богомолова. Солженицын рассказывал о бездарном, проигрышном наступлении русских армий на Восточную Пруссию. Богомолов — о блестяще подготовленном и успешном наступлении Красной Армии на Восточную Пруссию 30 лет спустя. Быть может, неслучайно глава немецкой разведгруппы Мищенко предстает перед нами в обличье капитана Красной Армии с характерным южнорусским говором. Солженицын тоже в Красной Армии был капитаном и родился и жил до войны на Юге России.

С! Для того, чтобы добиться такой параллели с романом Солженицына, как мы покажем в одном из следующих очерков, писателю даже пришлось сдвинуть на месяц, с сентября на август 44-го, проведение Мемельской oneрации 1-го Прибалтийского фронта. Но полемика с «Августом» не ограничивается противопоставлением неудачи русской армии в ходе вторжения в Восточную Пруссию в августе 14-го и удачных действий советских контрразведчиков в августе 44-го, обеспечивших успешное вторжение Красной Армии в Восточную Пруссию. Богомолов к тому же заставляет Сталина лично брать на контроль дело «Немана». На самом деле подобных групп у немцев одновременно действовали десятки и сотни, в основном из пленных и перебежчиков. Такие группы засылали едва ли не тысячами. 90 процентов из них или сразу обезвреживались, или сами являлись с повинной. Но немцы делали расчет на те несколько процентов, что уцелеют. И сведения о группе типа «Немана» дальше штаба армии никогда бы не пошли. Но Богомолову нужен был Сталин — чтобы опровергнуть того Сталина, который был у Солженицына, только не в «Августе Четырнадцатого», а в романе «В круге первом». Там Абакумов — жалкий и злобный, крик души которого: «Товарищ Сталин, верните нам смертную казнь!» А Сталин — мрачный диктатор, замышляющий мировую войну. У Богомолова Сталин — мудрый стратег, хорошо разбирающийся в военном деле, а жестокости — удел Берии и Меркулова, в каждом готовых видеть врага, неверно истолковывающих указания вождя. Абакумов же — самый мудрый из сталинских собеседников. У Солженицына смершевцы — палачи, более страшные своим офицерам и солдатам, чем немецким шпионам, мародеры, грабящие на сотни, тысячи, а сам Абакумов — на миллионы рублей. У Богомолова смершевцы — герои-молодцы, лихо расправляющиеся с шпионами, качающие маятник, стреляющие по-македонски (по свидетельству некоторых ветеранов, смершевцы зачастую вообще стрелять не умели). Книга оказалась идеологически очень полезной, оттого и очень охотно переиздавалась в советское время. При том что книга — прекрасная, лучшее, что написал Богомолов, замечательно передающая быт войны, и без какой-либо неправды. А все равно рождает миф!

Богомолову очень органично удалось сочетать правду о войне с увлекательным детективным сюжетом и благородными героями в стиле трех мушкетеров. В советское время роман многократно переиздавался, получив официальное признание. Действительно, на первый взгляд, содержание «Момента истины» сводится к тому, что наши герои контрразведчики обезвреживают группу германских шпионов из числа предателей Родины. При этом показано, как хорошо воевала Красная Армия в августе 44-го, и как здорово работал «Смерш». Критик Игорь Дедков как-то заметил в дневнике при чтении романа Богомолова: «Смерш» — смерть шпионам» — какой-то романтик придумал это название, хотелось пугать и угрожать сразу — одним названием. Эта патетическая романтика есть, значит, всюду». Возможно, Игорь Александрович не знал, что название военной контрразведки придумал сам Сталин. Роман «Момент истины» как раз и показывает романтику труда контрразведчика. Смертельное манит.

Но при внимательном чтении в романе обнаруживается скрытый подтекст, позволяющий предположить, что к Советской власти Богомолов относился совсем не так положительно, как это казалось самой власти. Правду о войне — о громадных потерях Красной Армии, о страданиях мирного населения, мы узнаем исключительно из писем и упоминаемых событий. Все же, что относится к основному сюжету, в том числе и цитируемые секретные документы, от начала и до конца придуманные писателем, сознательно или бессознательно гиперболизированы. Богомолов дает понять читателю, что перед ним — красивая сказка, имеющая не так уж много общего с действительностью. Так, в документах упоминается 91-я армия, тогда как нумерация советских армий заканчивалась на 70. Масштаб чрезвычайной операции по поимке группы «Неман» впечатляет, но ничего такого не могло быть на самом деле. Невозможно представить себе, например, чтобы каждый пятый из 200 грузовиков, предназначенных для блокировки Шиловичского леса, был оснащен радиостанцией. Радиостанций остро не хватало, ими даже не все танки оснащались, а только командирские. Не могли все многочисленные команды для операции доставляться самолетами, да еще в течение суток — для этого пришлось бы задействовать едва ли не всю транспортную авиацию. И совсем гротеском выглядит документ с жалобой на отсутствие котлового довольствия у служебных собак. Фантастичен и «немецкий Джеймс Бонд Мищенко, который ухитряется одновременно служить Чан Кайши и японцам, люто враждовавшим друг с другом, и представлять одновременно все группы эмиграции в Маньчжурии.

В то же время впечатляет картина расцвета частной торговли в западнобелорусской Лиде, причем по отношению к ней автор использует редкое в советской литературе слово «предпринимательство». Правда, Таманцев замечает провидчески, что скоро всю эту лавочку прикроют. Богомолов уважительно пишет о немцах, которые сотни верст несли, выходя из окружения, своих тяжелораненых товарищей. Герои романа с презрением говорят о власовцах, плюют на их трупы. Но эти «власовцы» одеты в эсэсовскую форму, а так экипировались обычно палачи из зондеркоманд, на две трети состоявших из советских граждан. И, наконец, последнее. В цитируемых в романе «документах» немало филиппик против бойцов польской Армии Крайовой, подчинявшейся польскому правительству в изгнании. Да и сами смершевцы отзываются о них соответствующе (а разве могло быть по-другому?). Но при этом капитан Алехин с одобрением относится к тому, что пани Гролинская открыто держит на стене портрет Пилсудского. А муж пани Гролинской, тюремный надзиратель, героически погиб в сентябре 39-го, бросившись с гранатой под немецкий танк. Богомолов заставил его погибнуть тогда, прекрасно понимая, что в советском плену пана Гролинского ждала Катынь (точнее, поселок Медное в Тверской области, где расстреливали польских полицейских и тюремщиков).

Катынская тема продолжает оставаться одной из центральных тем российско-польского историко-культурного диалога. В статье о. Якова Кротова о Катыни (http:// www.grani.ru/opinion/rn.136031.html) польской патриотической интерпретации этой трагедии противопоставляется ее оценка с позиций некоего анархического гуманизма. Сама эта статья поражает массой утверждений, очевидно противоречащих действительности. Начнем с беспрецедентной секретности. Нацисты тоже секретили истребление евреев, и почти все население Германии было убеждено, что евреев не убивают, а отправляют на поселение далеко на Восток. Но сохранить в тайне убийство миллионов гораздо труднее, чем убийство десятков тысяч. Поэтому на Нюрнбергском процессе были и документы, и свидетели. Насчет же того, что НКВД уничтожало свидетелей Катыни… Да, Ивана Кривозерцева действительно убили в Лондоне, хотя совершенно непонятно, почему его надо считать главным свидетелем, ведь он не был очевидцем расстрела (http://www.krotov.info/libr_min/rn/mackiew4. html). Зато бургомистра Смоленска Бориса Меньшагина оставили в живых. Он отделался ГУЛАГом. Также уцелело подавляющее большинство тех, кто организовывал и непосредственно исполнял катынское преступление, умерли своей смертью, а некоторые благополучно дожили до конца 80-х — начала 90-х, когда в СССР это преступление начали по-настоящему расследовать. Тем более, что о причастности Советского Союза к катынскому преступлению уже в первые послевоенные годы были обнаружены бесспорные доказательства. Важнейшим из них стали списки офицеров, составлявшиеся их немногими уцелевшими товарищами в Козельском лагере. Позднее лица, которых забирали в один и тот же день сотрудники НКВД весной 40-го, оказались в одной и той же из катынских могил. На основе этого и других доказательств на слушаниях в Конгрессе США в 1948 году был сделан однозначный вывод о том, что катынское преступление — дело рук Советов (http://katyn.ru/?go=Pages&file=print&id=277).