В «Очерке о боевом пути 2-й гвардейской армии», вышедшем в 1971 году, отмечалось, что к исходу 18 августа «По решению командования фронта оборона Шяуляя усиливалась также соединениями 5-й гвардейской танковой армии, которые к этому времени уже вышли в район восточнее города». Так что 17 августа никакой переброски 5-й гвардейской танковой армии фиксировать вражеские агенты не могли просто потому, что она еще не началась. Да и армия была основательно потрепана в предыдущих боях, и особо мощной силы для наступления не представляла. Таким образом, не остается сомнения, что 5-я гвардейская танковая армия использовалась тогда для обороны Шяуляя, а отнюдь не готовилась для наступления на Мемель. Шяуляй отстоять удалось, но противник смог прорваться через позиции 51-й армии, выйти к морю и восстановить сухопутную связь групп армии «Север» и «Центр».
В книге о боевом пути 5-й гвардейской танковой армии отмечается: «В последних числах сентября 1944 г. 5-я гвардейская танковая армия сосредоточилась в районе Добеле (70 км севернее Шяуляя) в готовности к наступлению на рижском направлении. К этому времени в ее состав входили 2 танковых корпуса (29-й и 3-й гвардейский) и 47-я отдельная механизированная бригада. Армия имела 440 танков и самоходно-артиллерийских установок и 630 орудий и минометов.
Однако на рижском направлении армии наступать не пришлось. Изменения в обстановке, и, прежде всего, сосредоточение на подступах к Риге основных сил группы армий «Север», потребовали переноса направления главного удара наших войск на клайпедское направление. Основные силы 1-го Прибалтийского фронта немедленно начали перегруппировку в район Шяуляя. Отсюда им предстояло внезапным ударом в общем направлении на Клайпеду прорвать оборону противника, выйти к морю и отрезать пути отхода прибалтийской группировке противника в Восточную Пруссию».
Таким образом, не остается сомнений, что окончательно решение о наступлении на Мемель (Клайпеду) было принято только в конце сентября, и тогда же началась соответствующая перегруппировка войск. Фактически события в «Моменте истины» были сдвинуты на месяц назад. Богомолову, судя по всему, надо было как-то связать действие романа с предстоящим вторжением Красной Армии в Восточную Пруссию, вероятно, для того, чтобы у читателей возникли параллели с романом Александра Солженицына «Август Четырнадцатого», где речь шла о неудачном вторжении русских войск в Восточную Пруссию в начале Первой мировой войны. Хотя сам Владимир Осипович в «Истории публикации» такую связь категорически отрицал. Вот как он описывает свою беседу с консультантом ЦК КПСС И.С. Черноуцаном: «Об автографах на полях и правке стиля Игорь Сергеевич со смехом сказал: «Дубье!», а по поводу замечаний категорично: «Вы не должны принимать необязательные поправки, которые могут ослабить произведение. Здесь мы вас поддержим». Посоветовал при публикации взять второе название романа, вместо «Возьми их всех!..» («детективщи-на, несерьезно») — «В августе сорок четвертого…», хотя и оно ему тоже не нравилось, из-за того, что как бы перекликалось с солженицынским «Август четырнадцатого». Я предложил третье — «Момент истины», но И. С. Чер-ноуцан глубокомысленно заметил: «Повремени. Они из-за одного названия встанут на дыбы, замотают, придется тебе писать еще 50 страниц обоснования и что ты под этим подразумеваешь. Восстановишь потом. Сейчас перед тобой более важные задачи». И заключил разговор: «Ну что я тебе скажу? Я в курсе дела, я знаю, кто у тебя в оппонентах, во главе этих двух ведомств — члены Политбюро. Кто с ними будет царапаться? Петр Нилыч? У него и так всю дорогу полные штаны. Кто будет за тебя здесь? Нет, царапайся сам!»
Стоит обратить внимание на то, что отдел культуры ЦК КПСС роман Богомолова поддержал, что помогло писателю в конце концов одолеть сопротивление цензоров Министерства обороны. Что же касается названия, то Черноуцан мог предложить название именно для того, чтобы оно делало роман позитивной альтернативой солженицынскому роману. Но не исключено, что название придумал и сам Богомолов, именно в пику Солженицыну, чтобы показать, как хорошо сражались тридцать лет спустя бойцы и командиры Красной армии в тех местах, где когда-то бездарно погибла армия Самсонова. Игорь Сергеевич Черноуцан умер еще в 1990 году, задолго до того, как Богомолов стал писать «Историю публикации».
Что же касается вполне справедливых замечаний Марьенко о том, что у мнимой Ивашевой никак не могло быть на руках выписки из истории болезни о ее психическом заболевании, то здесь Богомолов использовал привычный прием: «Насчет психиатрии. «Ивашева» взята из архивного следственного дела, и в деталях ее поведения, изъятых у нее документах и обстоятельствах поимки я ничего не менял. Замечу, что в архивных фондах военных комендатур и отделов милиции на транспорте хранятся всевозможные подлинные документы военного времени, снятые с трупов умерших, убитых, попавших под поезд и т. п. Среди этих документов мне встречались десятки справок и выписок из историй болезни, выданных на руки психическим больным. Так что Ваше, Борис Сергеевич, утверждение («не могло быть») неверно. Что касается психического состояния Ивашевой, то эта глава рукописи в 1973 году была на просмотре в Институте судебной психиатрии им. Сербского, о чем имеется официальное заключение трех специалистов-психиатров во главе с профессором И. В. Стрельчуком».
Тут и ссылки на архивы «Смерша», в которых Богомолов, судя по всему, никогда не бывал, и на заключение экспертизы, которой никогда не было. Владимир Осипович замечательно блефовал. Кто поверит, что в военных архивах выписки из истории болезней психически больных встречаются едва ли не так же часто, как продовольственные аттестаты! Но, как кажется, о советской психиатрии он знал не понаслышке. Вполне возможно, что именно в одной из психиатрических лечебниц Войтинский провел 1944–1946 годы. Почему именно этот период? Сейчас увидим.
Есть единственная фотография Владимира Богомолова в солдатской гимнастерке с погонами. Погоны в Красной Армии были введены Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 января 1943 года, но реально появились в войсках не ранее февраля — марта. Скорее всего, этот снимок сделан летом 1943 года, вскоре после призыва Войтинского и получения им военной формы.
Согласно сводной базе данных безвозвратных потерь Министерства обороны, Владимир Иосифович Богомолов, рядовой (в графах «Должность и специальность» и «Партийность» — прочерки, 1924 года рождения, уроженец г. Москвы, призванный 15 июня 1943 года Акташ-ским райвоенкоматом Татарской АССР, пропал без вести в феврале 1944 года (первоначально в документе стояла дата 31.12. 43 г., но она зачеркнута). В графе «Ближайшие родственники» указана мать, Надежда Павловна Богомолец, проживающая по адресу: улица Фрунзе, дом 13, квартира 9. Документ, где содержатся все эти данные, называется «Именной список безвозвратных потерь личного состава» от 30 декабря 1946 года, вместо названия полка проставлено «Приемная», из чего следует, что это список тех военнослужащих, чья судьба выяснялась по запросам родственников (http://www.obd-memorial.ru/Memorial/Memorial.html). Следовательно, к концу 1946 года судьба Владимира Иосифовича его матери, скорее всего, еще не была известна.
Сам Богомолов, как мы увидим дальше, проявлял повышенный интерес к Костроме. Может быть, именно там ему довелось провести последние годы войны?
С новым знанием биографии писателя еще раз видишь, что «Момент истины» — это все-таки красивая сказка на военную тему. Критик Игорь Дедков, сам житель Костромы, записал в дневнике 13 апреля 1980 года: «Прочитали с Томой книжку Н. Решетовской (имеются в виду мемуары второй жены Солженицына «Солженицын. Обгоняя время». — Б.С.). Там упоминается Кострома, где А.И. учился на артиллерийских курсах в 1942 году. Кстати, где-то в эту же пору или годом позже в Костроме побывал Богомолов, приезжавший в Песочную набирать разведчиков. Вероятно, он кого-то сопровождал из офицеров, потому что сам тогда был крайне молод». В действительности Войтинский мог попасть в Кострому не ранее середин 1943 года, так как до середины июня 1943 года вместе с матерью находился в эвакуации на территории Татарской АССР. Скорее всего, это произошло уже после февраля 1944 года. Но, конечно, офицером он тогда никак не мог быть, так как до февраля 1944 года оставался рядовым. Интерес Богомолова к Костроме подтверждается в ряде дневниковых записей Дедкова. Так, 11 ноября 1983 года он отметил: «За несколько дней до праздников отправил В.О. (Богомолову. — Б. С.) бандероль с путеводителем, старыми костромскими открытками и со справками (составил Виктор — сын И.А. Дедкова. — Б.С.) по госпитальным костромским зданиям». Богомолов, очевидно, искал какое-то конкретное здание, в котором он, вероятно, был в годы войны. В примечании к дневнику Дедкова утверждается, что «В.О. Богомолов в конце войны лежал в одном из костромских военных госпиталей».
