Примерно до середины девяностых по всему частному сектору почти у всех дворов стояли скамейки, на которых вечером собирались соседи посплетничать, обсудить последние новости. Возле некоторых домов стояли столики, сколоченные добрым хозяином. За ним мужики обсуждали политику и резались в козла.
Ближе к двухтысячным всю красоту хозяева извели под корень. Пьяные малолетки и алкаши устраивали срач и разборки под окнами, по утрам земля возле скамейки превращались в мусорную свалку: окурки, бутылки, шприцы и презервативы выжигали настроение напрочь.
Жизнь стремительно менялась, и я никак не мог понять, когда и как молодое поколение превратилось в свиней? Мы тоже сидели на этих же самых лавках вечерами, где-то нас гоняли, где-то не трогали. Но после нас максимум что оставалось — шкорки от семечек которых к вечеру хватало у всех дворов после посиделок.
Я постучал в окошко, и принялся ждать ответа. Тюль дрогнула, на меня глянула Василиса, улыбнулась и исчезла. Минут через пять клацнула ручка калитки и на улице показалась старшая медсестра. Сейчас в домашнем летнем ситцевом халатике, без популярных синих теней на веках и морковных губ Тимофеевна казалась моложе лет на пять. А может специально краской добавляла себе возраст для солидности.
— Привет, — я улыбнулся. — Спасибо за помощь.
— Привет, — Василиса улыбнулась в ответ. — Не за что, — девушка пожала плечами. — Если честно, просто испугалась, когда тебя забрали. Вот и решила домой забрать, вдруг обыск, объясняйся потом что за бумаги и где взяла. Ох, и зла я на тебя, Лесаков, — Тимофеевна покачала головой. — Втянул меня в неприятности! За что тебя гэбисты-то упекли?
— Все равно спасибо. Кто его знает, чем бы дел закончилось. И прости, не знал, что так получится. Если бы не сосед по палате, может ничего и не случилось бы.
— Сосед? А ну, заходи-ка во двор, — девушка окинула быстрым взглядом улицу. — У нас как в деревне, вес на виду, неча глаза мозолить, замучат потом вопросами.
— Не боишься?
— Чего? — удивилась Василиса.
— Ну… Сплетен. Ты ж одна живешь, а тут мужчину в дом зовёшь.
Девушка звонко рассмеялась:
— Ой, не могу, мужчина! Насмеши Лесаков! Тебе до мужчины еще лет пять шагать и шагать. Ты, конечно хорош, не спорю, — шаловливый взгляд прошелся по моей фигуре. — Да тольк молод больно. Что мне с тобой делать-то?
-Эх, Вася, Вася, знала бы ты, что я могу с тобой сделать, — вздохнул я, смущенно улыбнулся и шагнул во двор.
Узкая дорожка, отсыпанная морской ракушкой, вела от калитки по над стеной дома вглубь двора. Параллельно тропинке разместилась клумба с цветами и соседский забор. Свернув за угол дома мы оказались в уютном небольшом дворике с беседкой в одном углу, дождевым колодцем и краном в другом.
Низкий заборчик отделял центральную часть двора от маленького огорода. Там же находилась будка., возле которой нежилась на солнышке огромная черно-рыжая собака, судя по всему немецкая овчарка. Животинка лениво приоткрыла один глаз, посмотрела на нас, приподняла лобастую голову, зевнула, вывалив розовый язык, и поднялась с потягушечками, и звонко гавкнула в мою сторону.
— Ого! — присвистнул я, восхищаясь статью и мощью пса.
— Кузя, — строго прикрикнула Василиса. — Не пугай гостя!
— Кузьма, а что похож! — хмыкнул я. — Хороший такой домовенок, чистокровный, наверное?
— Ага, чистый немец. Компот будешь?
— Буду, спасибо, — я любовался собакой.
С детства мечтал о таком друге. Но держать немца в квартире — это чистой воды издательство. Жил такой красавец у соседей в двухкомнатной напротив нас. Воняло в квартире жутко, все на работе, заниматься собачкой некому. Помню, когда забегал в гости всегда поражался огромной кастрюле, в которой Маркизу варили кашу каждый день. Выгуливали его всегда на поводке, не позволяя вольно побегать и поиграть.
В детстве все думал: вырасту, стану жить самостоятельно, будет у меня верный друг. Когда стал старше, понял: собаки — они как дети. Им забота и внимание нужны порой больше, чем человеческим детёнышам. С моей непредсказуемой работой заводить пса — это обрекать его на постоянное одиночество.
Когда женился, мы с Галкой решили: купим дом, родим ребенка, обязательно возьмем собаченцию. У детворы должны быть животные, иначе как еще научить любви, состраданию, заботе о ближних? Не срослось.
И вот она моя мечта во всей красе. «Хоть бери и женись на Василисе», — пошутил я про себя, подходя ближе к заборчику.
— Ты осторожней, — вынося из беседки запотевший кувшин с домашним компотом. — Кузьма только с виду такой увалень. На самом деле характер у него дай бог каждому мужику. А еще он у меня ревнивый товарищ, — с любовью глядя на пёселя, пояснила Василиса.
— Не сомневаюсь, — глядя Кузе в глаза, ответил я. — Ну, что, брат, скучно тебе?
Пёс склонил голову набок, оглядел меня с ног до головы, еще раз широко и от всей своей собачье души зевнул, повернулся ко мне пушистой попой и рухнул на землю, всем своим видом демонстрируя не желание общаться. Я рассмеялся, но приставать больше не стал. Ни к чему это, дразнить собаку. Вряд ли я сюда попаду еще раз, так что на дружбу с Кузьмой можно не рассчитывать. И пес как будто об этом знал.
— Держи, — окликнула Василиса из соседки, и пододвинула в мою сторону большую пол-литровую кружку. — После смены варила. Все свое, из сада! — похвасталась девушка.
— М-м-м-м! — я сделал первый глоток. — Язык проглотишь! — восхитился я, и припал к чашке.
Яблоко, крыжовник, смородина — вкус детства — такой варила бабушка. На Кубани домашний компот — это как времена года, под каждый месяц, начиная с мая, свои фрукты и ягоды.
— Еще?
— Можно, — фыркнул я от удовольствия и протянул кружку.
Василиса щедро плеснула напиток, поставила кувшин. уселась на стул, облокотилась локтями на стол и уложила на сцепленные ладони подбородок. Я пил, чуть зажмурившись, наблюдая за хозяйкой. Девушка же откровенно любовалась моим удовольствием и украдкой вздыхала. Видимо, давненько одна живет.
— Ух, вот спасибо! Прям в самую душу компот зашел. За это проси что хочешь. Василиса Тимофеевна! — гаркнул я, залихватски подкручивая несуществующие усы, возвращая кружку.
— Какая я тебе Тимофеевна, ты меня еще тетей обзови! — звонко рассмеялась женщина. — Тимофеевна — это я в больнице. А здесь уж и по-простому можно.
— А как родители-то зовут?
— Звали, — вздохнула грустно. — Мама Васёной звала, когда ругалась — Васькой. Батя — Васькой, когда на рыбалку шли, сына хотел папка, а родилась я. А так Сютой-Васютой.
— Васильком можно? — уточнил я: ни одно из домашних имен на мой вкус не подходило женщине. Тут либо Василиса, либо ласково Василек.
— Ну… зови, — Васюта на мгновение вскинула на меня взгляд, словно проверяя, издеваюсь или как, и строго добавила. — Но только не на работе.
— Так точно, товарищ Василиса! — я шутливо отдал честь.
За моей спиной недовольно взбрехнул пес: расшумелись, спать не дают. Не сговариваясь, мы с Васёной прыснули. Просмеявшись, Василиса откуда-то достала мою папку, хлопнула ею об стол.
— Держи, все в целости и сохранности. Но заглянуть — заглянула, не удержалась, — женщина чуть виновато улыбнулась.
— Да там нет никаких тайн, — я махнул рукой. — Так, архив старого чудака.
— Ну, чудаков Фёдора Васильевича считали только дураки и начальники, — хмыкнула Василиса.
Я встал в стойку.
— Ты его знала?
— Да его все в городе знали. Я думала ты местный, — удивилась девушка.
— Местный, из района.
— Да и в районе нашем про Лесакова слыхали. Он ветеран, к пионерам в школы ездил, про войну Отечественную рассказывал. Он же воевал, до Берлина дошел, награды имеет. Жаль старика, — Василиса печально вздохнула и замолчала. — Постой! Ты же тоже Лесаков? Так что дед твой что ли? Как же так, Алексей? Оставили старика одного при живом-тио внуке! — воскликнула медсестра возмущенно.
— Да не знал я… — огрызнулся я. — И то не факт, что мы родственники…
