Когда княжеские дети обосновались в Московском царстве и приняли православие, бывшие подданные обратились к колдунам, и те прокляли род хана Юсуфа-мурзы, обрекли его на вымирание. Но не сразу, а постепенно.
Строчки проклятия я прочитал на очередной странице: «Из всех рожденных сыновей в одном поколении наследников Юсуповых до 26 лет доживет лишь один», а дальше шла краткая справка от всех княжеских детях, когда родились, женились и умерли.
Выходило так, что слово, наложенное на семью, действительно сработало. И мужчины Юсуповы, продолжатели рода, как наследники закончились в девятнадцатом веке. У последнего — Николая Юсупова, который вопреки воле церковников и родни тайно женился на своей двоюродной сестре, родились две дочери. Одна из них умерла, старшая Зинаида вышла замуж по любви, и ее мужу российский император позволил унаследовать княжеский титул, чтобы род Юсуповых не прервался.
О самом последнем из рода, Феликсе, но уже по женской линии, современники говорили так: «У него в одном глазу живет Бог, а в другом обитает сам черт». Он пережил революцию, любил переодеваться в женские платья, устраивая розыгрыши, в которые верили абсолютно все. Однажды, переодевшись в женщину, он целую неделю проработал певичкой в кабаре, пока его не опознали друзья родителей.
В другой раз какой-то европейский король пытался выяснить его имя в опере, где проходил маскарад, и куда Юсупов тоже заявился, вырядившись женщиной. Короче, тот еще был провокатор. Эпатировал публику, приводил в ужас свое семейство. Кстати сказать, Феликс Юсупов был одним из тех, кто убил Распутина.
После революции, прихватив часть капиталов в виде драгоценностей, остатки богатейшей дворянской российской семьи отправились в эмиграцию, осели в Париже и прожили там полвека. Сам бедокурный князь умер, если я не ошибаюсь, буквально лет десять назад.
Я перебрал бумаги, выцепил взглядом имя Феликса, пробежался до конца страницы и увидел дату смерти: тысяча девятьсот шестьдесят седьмой. Дальше строка была отчеркнута красным карандашом, под которой перечислялись имена детей князя и прочих побочных родственников.
Я уже собрался вернуться к листку, с которого перескочил, разыскивая информацию по Феликсу, когда из папки выскользнул еще один, спланировал на пол и залетел под стол.
Я наклонился, чтобы поднять, но с дивана не получилось, пришлось опускаться на колени, залезать под стол и подбирать бумажку. Вылезая наружу, я в очередной раз приложился своей многострадальной головой теперь уже об столешницу снизу. Чертыхнувшись, ухватился рукой за ножку и отодвинул стол, и в этот момент краем глаза зацепился за какую-то странную монетку.
Интересно, это ж какие-такие добрые пионеры прослушивают нашего бравого мичмана? Отчего-то я не сомневался, что эта плямба, прицепленная изнутри к столешнице, подслушка. Поколебавшись. Я не стал ее трогать и выполз из-под стола. Вот так и срываются все тайные планы, из-за просто любопытства, случайно услышанного разговора или вот из-за «доверия» среди коллег.
Теперь бы еще сообразить: говорить об этом Сидору Кузьмичу или пусть скорпионы сами себя жрут? Мое дело выжить в этой подковерной борьбе, и если это се-таки заговор против товарища Брежнева, то постараться выкрутиться так, чтобы меня не зацепило ни правым, ни левым, ни каким другим боком.
Я выполз из-под стола, рухнул на диван и задумался, перебирая в голове наш диалог с мичманом, вспоминая, чем делился со мной особист и как это повлияет на мою дальнейшую жизнь в этом времени. По всему выходило, что неведомый слушатель при желание может притянуть и меня за измену Родине, если вспомнить монолог Кузьмича о том, что партией и страной нынче правят стяжатели и каждый новый генеральный секретарь хуже предыдущего.
А уж за нынешнего генсека на домашней кухне не шутит только ленивый. Леонид Ильич. Жить ему осталось четыре года, но советский народ уже юморил по этому поводу: когда помрет, будет лежать в мавзолее, просто буквы е заменят на букву ё и все дела.
Смех смехом, а делать со всей этой историей что-то надо, вот только что я никак не мог придумать. Ладно, буду решать проблемы по мере их поступления, как обычно. Я снова взял бумаги, едва не забыв про свернутый листок за которым лазил под стол.
Достал бумагу из кармана, развернул и залип, пытаясь понять, что означает список фамилий с именами и отчествами, написанный аккуратным, почти каллиграфическим почерком на листке.
Напротив некоторых имен стояли полные даты, видимо, и рождения, и смерти. Рядом с другими только одна и то с вопросом в скобочках. Я завис, пытаясь понять, кто все эти люди и почему они в папке с материалами по Юсуповым. Скорей всего, я бы так и не сообразил, если бы вдруг не зацепился за одно отчество — Феликсович.
И тут до меня дошло: что если это список внебрачных детей, рожденных в разные годы от наследников княжеского рода?
Как минимум одного ходока я точно помню: Борису Юсупову его жена, Зинаида, в девичестве Нарышкина, родив ему сына, узнала о семейном проклятие и заявила, что больше не намерена «рожать мертвецов», поэтому совсем не против, если он будет «брюхатить дворовых девок». Так что, думаю, список может еще и не полным оказаться, если вспомнить приключения Зинаидиного внука Феликса Юсупова.
На бумаге оказалось десять имен, из них шесть под вопросами и одно тщательно вымаранное. Именно этот момент показался мне очень странным. Почему в папке с важными сведениями, но без грифа секретно, Сидор Кузьмич что-то вычеркнул. С какой целью он это сделал? Чтобы я не увидел, или чтобы другие не прочитали?
Но ведь это смешно: кто-то же искал для него эти бумаги, значит, этот кто-то видел все имена. И где гарантия, что этот товарищ никому не назовет зачеркнутое имя? Разве что мичман самостоятельно собрал это досье, и кроме него и теперь меня, никто из Комитета изыскания Пруткова не видел.
Я взял листок, поднялся и подошел к окну. Стекло было тщательно замазано белой краской, но «художник» особо не напрягался, и краска лежала в один слой. Приложив бумагу к стеклу, я попытался прочитать заштрихованное. Я вертел листок и так, и эдак, пытаясь прочитать загадочное имя, но, увы, света не хватало.
Оглядевшись по сторонам, я увидел настольную лампу, подумал, прикинул и решил попробовать. Подошел к столу Сидора Кузьмича, щелкнул выключателем и хмыкнул: лампочка светил как прожектор, для моих целей просто идеально. Я повыше задрал плафон и посмотрел бумагу на просвет. С трудом, но мне удалось прочитать тщательно зачеркнутое имя.
Ошарашенный, я вернулся на диван, спрятал бумажку в самый конец папки, и продолжил изучать остальные документы, надеясь отыскать еще что-то нужное и важное для меня, заодно и мысли в порядок привести, чтобы н спалиться перед Кузьмичем. Интересно, он специально подсунул эту записку или забыл убрать из общего вороха?
Мысль прицепилась, и я вернулся к картонной обложке скоросшивателя, там, где обычно находится опись документов. Перечитав трижды напечатанный на машинке текс, я напрягся еще больше: в списке листок с фамилиями не обнаружился. Что это — забывчивость особиста или специальная провокация чтобы посмотреть на мою реакцию?
Мне по-прежнему с трудом верилось в то что бывший мичман Прутков оказался сотрудником Комитета госбезопасности, несмотря на то, что я его подозревал в разных грехах. Поэтому поверить на сто процентов в подставу с бумагой я не мог. По всему выходило, листик просто затерялся среди кипы других документов и Кузьмич не заметил, как он приклеился к другой странице.
Он же далеко не дурак, понимал если собранные материалы попадут в другие руки, то именно зачеркнутое имя больше всего и заинтересует того, кто будет изучать архив. Именно по этой причине я решил не упоминать о списке и о фамилии, которую разглядел.
В дверях раздался скрежет ключа, я вздрогнул и взял в руки первую попавшуюся бумажку. В кабинет вошел Сидор Кузьмич, кинул на меня короткий взгляд, прошел к шкафу, в котором у него прятался чайник, чем-то щелкнул и вскоре агрегат зашумел.
