«Богато живут», — хмыкнул я, дождался, когда Кузьмич разольет заварку и кипяток, взял пару кусочков сахара, обмакнул в горячий чай и с удовольствием откусил любимую сладость. На конфеты даже не глянул: советского комсомольца шоколадом не купишь. Поржал про себя над собственной дурацкой шуткой, сделал первый глоток и посмотрел на Кузьмича.

Мы встретились глазами, молча салютнули друг другу стаканами, отхлебнули и почти синхронно поставили кружки на стол.

— Лесаков, что ты знаешь про энские подземелья? — не сводя с меня глаз, в лоб спросил Сидор Кузьмич.

Я очень постарался удержать лицо и не выдать свое удивление. Отчего-то мне казалось, что особист будет ходить вокруг да около, заходить окольными путями со всех сторон, заговаривать мне зубы, ловить как пеленгаса на живца, чтобы, в конце концов, подсечь и вытащить всю раздобытую мной информацию.

— Не больше, чем все остальные, Сидор Кузьмич, — пожал я плечами.

— Ой, вре-е-шь, — мичман прищурился и покачал головой. — С таким дедом и только общую информацию?

Ишь ты, решил, правдой-маткой расположения добиться? Ну-ну.

— О каком деде речь Сидор Кузьмич? Сирота я, Вам ли не знать. Вот уже пару лет как у меня никого не осталось. Последней бабушка ушла, которая меня воспитала, — я снова обмакнул сахар в чай, закинул в рот и с наслаждением хрустнул не подтаявшей частью: лучше всяких конфет, честное слово!

— А Федор Васильевич Лесаков разве не твой родственник? — особист достал из штанов коробок спичек и пачку «Примы», вытащил сигарету, помял её в пальцах, сунул в губы, чиркнул спичкой о красный фосфор, прикурил, с наслаждением затянулся и выпустил дым через ноздри.

— Зарплата маленькая? — не удержался я от подколки, кивнул на любимую пролетарскую марку.

— Нравится, — просто ответил Кузьмич.

— Нет, Лесаков не мой дед. Иначе я бы знал, — ответил я. — Родители ничего о нем не рассказывали. Мой дед погиб в годы Великой Отечественной войны, сгинул без вести, насколько я помню.

— А Лесовой?

— Это кто? — сердце дрогнуло и заколотилось, но я твердой рукой поднял стакан с чаем и неторопливо повторил все действия: утащил из сахарницу любимую сладость, обмакнул кусок в горячую воду, закинул в рот, похрустел, проглотил, запил.

— Степан Иванович Лесовой, — повторил Сидор Кузьмич. — Сосед твоей приятельницы Елены Николаевны Блохинцевой, дочери нашего именитого энского доктора Николая Николаевича Блохинцева. Оба они историки-любители, друзья-товарищи по интересам, так сказать.

— Чистосердечно признаю — Елену Блохинцеву имею честь знать. Мы с ней подружились после нашего с Вами нудистского рейда. Это же не запрещено законом — дружить с нудистами? Точнее. С нудисткой?

— Не запрещено, — Сидор Кузьмич выдохнул колечко дыма. — Как Вы познакомились?

— Сидор Кузьмич, Вы шутите? Вы присутствовали при нашем знакомстве! Вспоминайте, палаточный лагерь, голые люди. У меня тогда еще живот прихватило сильно. Вспомнили? — я тщательно выговаривал каждое слово, глядя в глаза гэбешнику, пытаясь отследить его реакцию на мою дурость.

Интуиция кричала, что я зря протаптываю тропку над краем пропасти, надеясь, что собеседник не заметит тонкую издевку, замешанную на иронии, в моих словах. Над человеком, у которого в руках огромная власть над моей жизнью и свободой, не стоит шутить. Но я не мог удержаться.

Это как в сложных ситуациях, когда вокруг рушиться мир, а тебе нужно пойти и спасти гибнущего человека. Мозг в стрессовых ситуациях начинает работать четче, быстрее. Адреналин сжирает страх, и это помогает выживать в любой нестандартной ситуации.

Собственно, дурака я включил сознательно, чтобы вывести хозяина кабинета из себя и выяснить, что известно Кузьмичу обо мне, бумагах, архивариусе, а теперь еще и о моем отце с Блохинцевым. Я все еще не понимал, какого черта мичман заинтересовался батей? Только ли из-за дружбы с доктором и из общим увлечением историей города?

— А до этого ты с ней не был знаком?

— Не был. Впервые встретил именно там, в рейде, — я отрицательно покачал головой.

— Что скажешь про Игорька? — туша сигарету, товарищ Прутков задал следующий вопрос.

— Ничего, — я не скрывал удивления. — Игорек-то здесь каким боком? Сидор Кузьмич может, перестанете ходить вокруг да около, и объясните. Наконец, зачем меня вытащили из больницы и притащили к Вам? Я так-то верно понимаю, что никто из тех, с кем Вы работаете, не в курсе Ваших… превращений? — я с трудом подобрал приличное слово.

— Верно понимаешь, и, надеюсь, осознаешь, что тебе придется молчать о нашем разговоре и обо всем, что узнаешь?

— Понимаю, не дурак, — вздохнул я, делая очередной глоток. — Одного не понимаю: что не так с этим пожаром, что меня в Комитет притащили? Да еще и вопросы какие-то странные, не за пожар, задаете. О девушке моей, о малознакомых людях. Может, объясните по-человечески? Оно, глядишь, и дело быстрей пойдет?

Черт, Леха, куда-то тебя не в ту степь несет. Держи себя в руках, итак слишком заносит на поворотах. Не может советский студент не испытывать страха перед органами, да еще и такими важными. Да студента сейчас должно трясти от непонимания происходящего, ну или слегка потряхивать, если у него чистая биография. А у моего Лесакова левые шабашки, не совсем законные и Кузьмич об этом сто пудов знает. Не удивлюсь, если сам и втянул пацана в торговлю винишком из-под полы.

— С пожаром все так, — хмыкнул мичман. — По нашему ведомству там ничего нет, милиция сама разберется.

Сидор Кузьмич поднялся, подошел к своему рабочему столу, взял увесистую папку, раскрыл её, достал какую-то бумагу, почитал (или сделал вид что читает), пару раз задумчиво на меня при этом посмотрев. «Нагнетает», — решил я, спокойно глядя на фальшивого начальника.

— Вопрос в другом, Алексей как ты из этого пожара вышел живым и невредимым? Я читал отчеты, — Сидор Кузьмич похлопал папку. — У тебя не было шансов. И не говори мне, что толпа не заметила, как ты вышел. Мужики, которых ты в оцепление поставил, глаз со входа не сводили, пораженные твоей смелостью. Такой молодой, а уже герой! — Кузьмич явно кого-то процитировал. — Особенно глазастым оказался тот, что на перекрёстке стоял, пожарную команду ждал. Как ты выжил, Леша?

Черт! Вот это я влип!

В голове ни одной идеи, кроме той самой, кривовыдуманной, в которую могли бы поверить медсестры и в в которой я бы убедил молодого следака. Но передо мной матерый черт, его на мякине не проведешь.

С другой стороны, можно слегка изменить свою историю сказать например, что я вылез из окна перед самым взрывом, а дальше все по той же схеме. Накрыло волной от последнего взрыва, откинуло в кусты, очнулся и пошел, куда глаза глядят. Пусть докажет, что я вру.

— Так все просто Сидор Кузьмич, — я поставил пустой стакан на стол. — Когда кота спасал, шкаф ронял, обратил внимание на окно. Оно как раз открытым было. А когда в последний раз рвануло, и я понял, что накроет, вот в него и выскочил. Упал возле здания, начал подниматься а меня отдачей сшибло с ног. Да так, что в кусты улетел и потерял сознание. Когда очнулся, в голове звенит, ни черта не помню, и не соображаю. Ну и пошел по прямой. Людей-то из-за кустов не видно. Только погонь и видел. Испугался и рванул подальше от пожара, а то вдруг решат, что поджог.

И смотрю на Кузьмича честным-пречестными глазами, чуть пустыми и туповатыми. Хозяин кабинета поморщился, не скрывая своего недоверия к моим словам, вытащил из пачки еще одну сигарету.

— Куришь? — предложил мне.

— Неа. Тренер прибьет, если узнает, — я знал, что Леха занимается парусным спортом, но раз меня никто не дергал, то и я не шибко стремился выяснить эту сторону его жизни.

Корабли и яхты я очень уважал, как никак судоводитель, но спорт — эт точно не мое. Тем более парусный. Последний раз я под парусом ним ходил, дай Бог памяти, лет с шестнадцать. И больше не тянуло.

— Тренер, говоришь, — хмыкнул Сидор Кузьмич. — Ты ж с ним поругался, считай, на пустом месте, сказал, больше в секцию ни ногой.