— Вот и пришла новая Владычица, — прошептала Аула, глядя блестящими глазами в глаза Этта Мора и приглашая его на последний танец перед тем, как начнётся межсезонье, в котором весна, борясь за свои права, постепенно получит их целиком, до следующего наступления холодного сезона.

Тот поддался чарам юной эйди и, прежде чем они пустились кружить вокруг костра, поцеловал её. В наступившей темноте (точнее, в полумраке, поскольку в северных краях, где солнце долго не заходило за горизонт, полной темноты никогда не бывало), никто этого, казалось, не заметил, однако для Аулы это был настоящий переворот вселенной вверх дном. Её обдало с головы до ног огнём, как будто феерическое представление рождения Владычицы Весны разыгралось в ней самой. Казалось, она превратилась в само пламя и, лишившись опоры, взлетела в воздух, как будто её подняла и понесла некая таинственная сила. Однако на самом деле это были руки Этта, подхватившие её в самый момент потери чувств и закружившие в танце под звон тримбалов и прихлопывания веселящейся толпы.

В небольшой, но очень уютной спаленке на втором этаже большого дома, увешанной дарёными покрывалами и освещённой ночными светильниками, было жарко и совсем тихо, если не считать едва различимого скрежета маленького стенного бурильщика. Хозяин с хозяйкой, умаявшись в течение бурного, весёлого, беспокойного, насыщенного хлопотами и праздником дня, крепко спали.

Внезапно сон хозяйки прекратился, как будто его не было вовсе. Она с трудом могла вспомнить, что видела в этом сне, а потом из её головы вылетели и эти скудные воспоминания. Вместо них снова нахлынул поток непрекращающихся, надоедливых, навязчивых мыслей, посещавших её регулярно с тех пор, как произошла череда уже описанных событий. Спасением, пожалуй, были сны, в которых можно было отдохнуть от этих натисков и даже порой поговорить со своей названной дочкой, рассказав ей всё, чего та о себе ещё не знала. Однако это действовало только на время, ибо дочка была теперь так далеко, что видеться они не могли, по крайней мере, до середины летнего сезона, если она ещё пожелает приехать домой, а не останется коротать время отдыха в далёком от цивилизации городе на краю великой державы, в котором, по многочисленным слухам, жили угрюмые, замкнутые и полудикие люди, а по улицам разгуливали дикие звери.

Всё же Алерте казалось, что Аула вскоре прибудет домой и обрадует их с Гио глаза, причём гораздо раньше, чем она предполагала умом. По тому, что Аула писала в посланиях, которые в виде маленьких свитков отправляла с изредка курсирующими до Лиерама и обратно воздушными кораблями, жилось ей там несладко, и единственной её отрадой были занятия рукоделием, рисованием и изучением новых книг и рукописей в библиотеке. К рисованию она ощутила последнее время даже большую страсть, чем к привычному с детства рукоделию, шитью и постижению наук, и писала, что, вероятнее всего, в недалёком будущем станет художницей и будет продавать свои картины на выставках в разных городах, причём не только в пределах Королевства Аманты. Кроме того, Аула сообщала о том, что ей удалась первая тайная встреча с тем, кого она "всегда желает видеть, слышать, ощущать и осязать" и что эта встреча, возможно, заставит его задуматься, а стоит ли ему дальше делать всё, чтобы облачиться в монашеские одеяния и навсегда забыть её прекрасные глаза и пылкую, влюблённую душу. Алерта дивилась смелым помыслам приёмной дочери, однако ей самой всё ещё недоставало смелости написать Ауле то, что, по её мнению, та должна была знать уже давно: о том, что о ней сказали удивительные жители Голубых гор, когда передали девочку им с Гио как некий бесценный дар Богов.

Но в этот раз Алерта решила написать. Не став будить мужа, она потихоньку встала с удобной лежанки, завернулась в покрывало, подпоясавшись плетёным матерчатым ремешком, после чего, достав из стоявшего на полке ящика для свитков большой лист розоватой-белой кальосовой бумаги, невидимые чернила и маленькую чёрную палочку с заострённым кончиком, уселась на пуф за немного наклонный столик, зажгла яркую лампу и принялась писать очередное послание. Писало скрипело по бумаге, превращая мутноватые капли невидимой краски в аккуратные тёмные значки и закорючки причудливых извилистых очертаний, характерные для нынешней амантийской письменности. Вместе с этими каплями на бумагу падали и другие прозрачные капли — крупные, прозрачные и горько-солёные, как вода тёплых южных морей или солёных озёр. Но она должна написать и отправить это письмо, какими бы последствиями это деяние не обернулось.

Когда Алерта закончила, она ещё раз перечитала написанное, скрутила лист в плотный свиток, спрятала его подальше и встала из-за столика, погасив лампу. Затем поглядела на мерно похрапывающего мужа и, не решившись его будить, легла рядом на самый край лежанки. Когда же она попыталась накрыться одеялом, Гио в тот же миг перестал храпеть и, открыв глаза, поглядел на свою жену.

— Алерта, — шёпотом позвал он, легонько сжав её руку под одеялом. — Я знаю, что ты не спишь. Ты писала письмо?

— Да. Но откуда ты знаешь?

— Я догадался, потому что, когда ты не спишь в такое время, то наверняка писала. Кому на этот раз, Мелле или Трисии?

— Я писала Ауле, — ответила Алерта, поворачиваясь к нему. — Ты удивишься, потому что я отправляла ей недавно свиток с посланием, но тогда я не решилась сказать ей то, что хотела, и чего ей Эйа наверняка не рассказывала. А теперь я набралась смелости и написала.

Гио хмыкнул, рассеянно поглаживая тёмную с едва заметной проседью волну её волос, выбившуюся из-под одеяла.

— Что же ты ей написала?

— То самое… я открыла нашей Ауле тайну, как она к нам попала и что о ней тогда сказала Иха, супруга вождя племени Драконов Алайды. Помнишь её?

Гио улыбнулся, припомнив крылатую спутницу ненавистного ему с определённых пор предводителя этого племени, наградившая их с Алертой, неведомо за какие заслуги, прекрасным "даром Великой Богини". Однако нахмурился, припомнив его самого.

— Да, помню. Вот бы узнать, как сложилась жизнь Ихи и её детей.

Алерта горестно вздохнула, поджав губы.

— Я слышала о том, что Иха погибла во время путешествия с караваном торговцев, шедшим на восток, и вместе с ней погибли и её дети, в живых остался только старший сын и он не стал эйханом.

— А отец этих детей? — продолжал любопытствовать Гио Трейга.

— А об отце я ничего не знаю, — солгала Алерта. — Кроме единственной новости о том, что он подружился с траонцем и теперь живёт в пустыне, которая находится за огненными горами Эморры.

— Хм, странно… Оррам рассказывал, что Драконы Алайды очень редко отбиваются от своего племени, и уж тем более не их вожди. Какая-то сложная и запутанная история, о которой мы так и не узнаем, если вдруг не решим снова к ним наведаться.

Алерта испуганно сверкнула глазами и порывисто схватилась за плечо Гио.

— Не надо.

В ответ он поцеловал жену и уткнулся лицом в её плечо.

— Ну как хочешь. Если эта история тебе неприятна, не будем это поднимать. Но узнать про траонца мне было бы интересно.

— Я полагаю, Гио, что о траонце Драконы Алайды ничего не знают или слышали только мельком. Но мы ушли в сторону. Я только сказала, что сообщила Ауле то, о чём не решалась до сих пор ей сказать. Как ты думаешь или чувствуешь, она обрадуется этому или опечалится?

— Радость, печаль… это простые человеческие чувства, они могут быть какими угодно, главное — знание, которое она получит. И потом решит, что с ним делать дальше. Увы, я не родной отец Аулы, но думаю и смутно ощущаю, что с ней всё будет хорошо.

— Я тоже, Гио. Но мне кажется, что моё письмо она получит позднее, чем оно придёт по назначению.

— Это почему же? — встрепенулся Гио.

— Я не знаю. Может быть, это озарение придёт позже, утром, а пока давай спать.

И они уснули, обняв друг друга, как делали часто в давней молодости и после окончательного примирения в более зрелом возрасте.