Что касается дальнейшей жизни Аулы Ора в жутком, по мнению многих, захолустье под названием Лиерам, то события, которые имели место быть дальше, целиком вписывались в схему, замысленную ею самой, поэтому ничего непредсказуемого и потрясающего неподготовленное воображение в них не было. После знаменательного побега из пансиона, который увенчался участием в фантастическом, самом грандиозном в этих краях празднике проводов зимы и встречи ранней весны, который в других местах называли праздником Рождением Небесного Ока, для юной ученицы наступило странное затишье. Часы следовали за часами, дни за днями, а в её сторону ни от кого из других девушек, преподавателей и директората не поступало ни единого выговора или нарекания. От Аулы тщательно скрыли даже то, о чём он сама догадывалась по взглядам сокурсниц: в тот праздничный день её потеряли и едва ли не до самого захода солнца обыскивали весь двор и весь замок. Лишь один раз за несколько дней Эйла Хан призналась ей, что обманула всех своих подруг и других эйди, сказав, что ей, Ауле, неожиданно стало нездоровиться и она отправилась в лечебное крыло, откуда его давнишняя хозяйка Криста Арго направила её в городской лекарский тетрагон, поскольку у неё самой закончилось снадобье от ледяной горячки. Разумеется, госпожа Криста была заранее предупреждена сообразительной Эйлой и сумела, в свою очередь, ввести в заблуждение всех преподавателей, смотрителей, поваров и даже двух пронырливых "мастериц чистоты". Возможно, некоторые из них всё же внутренне ощущали подвох, поскольку большинство обитателей мира Элайи в разной степени обладали внутренним чутьём, а некоторые даже — выраженным ясновидением, яснослышанием и яснознанием, однако комедия была сыграна безупречно. Ауле казалось, что гроза, несмотря на растущую в её душе тревогу, так и не разразится.
Однако гроза всё же разразилась. И случилось это на пятый день, когда после очередной лекции по душезнанию, которой, по окончании длинного и нудного курса женских прав и обязанностей, стало уделяться вдвое больше внимания, к ней подошла госпожа Серрель и повелительным тоном велела подняться вслед за ней в её кабинет.
Сгорая от тревожных ожиданий и дрожа, как лист ветренника, когда с последнего снимают лёгкий белый пух, Аула поднялась по прозрачным гранолитовым ступенькам лестницы на пятый этаж. Этот этаж, расположенный над спальнями преподавателей, был примечателен там, что пространство здесь было небольшим, соответственно тому, что замок пансиона имел конусообразный вид и сужался к вершине. Здесь находилось несколько дверей и входы в три башни, в одной из которых находилась библиотека, во второй — хранилище каких-то древних артефактов и принадлежностей преподавателей, назначение которых ученицам не раскрывалось, а третья была пустой и использовалась чаще всего для наказания провинившихся студенток. Между первой и второй башнями находилась изысканно выделанная кусочками непривычного для здешних мест бело-розового гранита с вкраплениями тёмно-красного смоляного камня дверь в помещение, которое госпожа Серрель называла своим кабинетом. Это помещение было бы мало отличающимся от большинства других комнат, ибо здесь был точно такой же высоченный потолок, уходящий стрельчатым куполом ввысь, откуда свисала на длинной цепи массивная люстра, и такие же ланцетообразные окна с резными решётками, начинающиеся от самого пола, если бы не его обстановка. Вся мебель здесь была изготовлена из тщательно отполированного и покрытого прозрачным лаком тёмно-красного дерева, была узорчатой и стоила, как прикинула Аула, целое состояние её приёмных родителей и сестёр с их мужьями, вместе взятых. Задние внутренние стенки высокого шкафета, выполненного в той же форме, что и окна, были зеркальными, и в них отражались выставленная на стеклянных полочках изысканная посуда из лучшего в мире голубого, белого и розового хрусталя, добываемого в рудниках Темпрадории в центральной части огромного южного материка Гинвандии, населённого преимущественно синекожими терангва и драконидами, находящимися в тесном содружестве с потомками выходцев из Клирии и Тенгина. Кроме того, на полках других двух шкафетов и тонких этажерках, вперемешку с книгами и аккуратно сложенными в штабеля бумажными свитками, стояли статуэтки разных животных, птиц и мифических существ, выполненные из самых разных полудрагоценных и драгоценных камней. Стены этого помещения были увешаны изысканными полупрозрачными занавесками, расшитыми тропическими цветами, а пол устлан круглыми узорчатыми коврами, сотканными искусными руками сакридских мастериц. Мало того, массивная люстра, похожая с виду на фантастическую птицу, была выполнена в теккерийском стиле из мельчайших хрустальных капелек белого, синего и ярко-красного цветов, собранных в длинные цепочки и звеневших, как маленькие колокольчики, от малейшего движения воздуха или дуновения ветерка.
Была ли вся эта роскошь личной собственностью всех трёх директрис, принадлежала лично госпоже Серрель или же являлась имуществом пансиона, Ауле было неизвестно. Она знала только, что богатство учебных заведений в Аманте напрямую зависело от благосостояния обучающихся в них студентов: чем богаче были родители, тем большую сумму могли себе позволить заплатить за обучение своих отпрысков. Богатые родители платили за своих детей от десяти до двенадцати тысяч сигренов за год, люди среднего достатка — от пяти до семи, а те, что были победнее — от двух до четырёх. Совсем бедные амантийцы, коих было не особо много, не могли себе позволить обучаться в подобных учебных заведениях и отправлялись в специальные пансионы для плохо обеспеченных граждан, либо платили символическую сумму денег и, кроме учёбы, занимались работами, за которые получали монеты и вносили их за обучение. Были и такие студенты из числа бедняков, которые, в силу своего неимущего положения или тяжёлой болезни, своей или своих родителей, получали из королевской казны особую милость в размере от трёхсот до трёхсот пятидесяти сигренов за каждую триаду и поэтому могли позволить себе обучение в обычных городских пансионах и институтах. Что касалось семинаристов, единственное учебное заведение для которых находилось в Лиераме, то все они получали пособие от сиентата Ордена Звезды Мира в размере пятисот сигренов в триаду и поэтому были довольны своим положением, поскольку плата за обучение в семинарии была около шести тысяч сигренов в год и на протяжении многих лет оставалась почти неизменной.
Как могла предположить Аула, в Лиераме вряд ли обучались дочери самых богатых людей Аманты и соседних Союзных Королевств, а заносчивость и высокомерие многих здешних старшекурсниц было вызвано вовсе не их богатым наследством и высоким положением в обществе, а скорее, своеобразным стилем и ходом воспитания девушек, которым вместо должного смирения и скромности, как внушали девушкам в начале обучения, им прививали гордыню и чувство собственного превосходства друг над другом и над всем миром. Как известно, богатые и знатные девушки обучались преимущественно в столичном пансионе и в прилегающем к Арохену большом городе Сильфироне, или же в богатых северо-западных королевствах, входивших в Непобедимый Союз — Альстарии и Эрдоне. Поэтому разгадка сказочного богатства директората лиерамского девичьего пансиона лежала где-то за пределами её понимания.
Больше всего, конечно, поражала своим внешним видом главная директриса: стройная, высокая, изысканная, она была одета в поразительно гармонирующее с её внешним видом тёмно-фиолетовое с зелёными и искорками длинное одеяние. В ушах, волосах, на запястьях на точёной шее госпожи Серрель красовались изысканные украшения. Всё это делало её похожей, по меньшей мере, на королеву бала или просто королеву, принарядившуюся для торжественной встречи с очень важной для неё персоной. Разница была лишь в том, что у королевы местного пансиона для не слишком требовательных в свободе, зато амбициозных и рассчитывающих на будущее светское процветание девиц, был необычайно болезненный вид. Светлая матовая кожа её в этот раз выглядела совсем бледной и на ней был более чем обычно, заметен синеватый оттенок, а красивые светлые глаза потускнели. Других двух директрис, Ровены и Дебры, здесь сейчас не было, поэтому Аула не могла сравнить и прийти к выводу, было ли это игрой света и тени в кабинете или же госпожа Серрель в самом деле была больна и потихоньку чахла в этих стенах. Впрочем, сейчас это не имело для Аулы такого важного значения, чем то, что скажет ей сейчас эта женщина.
