— Итак, — начала, как обычно, госпожа Серрель, медленно прохаживаясь по комнате и оглядывая молодую девушку так, как будто рассматривала экспонат на столичной выставке. — Вы ведь никогда не были в моём кабинете, верно, госпожа Ора? Вам здесь нравится?

Аула едва не поперхнулась, услышав из уст главной директрисы такую несусветную чушь. Однако, как было заметно, Серрель Обриа (Аула прочла под одним из портретов на стене второе имя директрисы, которое принадлежало, как у всех амантийцев, её отцу) решила начать издалека.

— Да, но… могу ли я спросить вас, госпожа Серрель…

— Да, конечно, спрашивайте, — последовал ответ.

— Не могу ли я видеть здесь госпожу Ровену и госпожу Дебру?

— Нет, вы не можете их видеть. Это мой персональный кабинет и здесь я живу, а они обитают в своих и мы встречаемся вместе в гостиной директората. Это вам понятно?

Она поглядела на дерзкую ученицу, сложив руки на груди и с трудом пряча негодование под маской непроницаемого спокойствия. Такое самообладание, решила Аула, в последнее время могло быть подточено болезнью, и, если испытывать терпение этой женщины, оно вот-вот может лопнуть.

— Понятно, — кротким голосом, потупив взор, ответила Аула и подумала, что это весьма странно — требовать покорности от тех, из кого впоследствии целенаправленно воспитывают чопорных, бессердечных гордячек и эгоисток.

— Тогда это уже лучше, — госпожа Серрель улыбнулась. — Вы, бесспорно, очень умная, сообразительная и талантливая девушка, но скажите мне, кто мог дать вам такое странное имя? Такого имени, как Аула, среди амантийцев, я думаю нет, есть похожее имя — Эйла…

— Но моё имя Аула, — краснея от внезапного негодования, перебила её ученица.

— Замечательно! — госпожа Серрель мечтательно глянула на свисавшую с вершины потолочного купола люстры и жеманно накрутила тонкую прядь своих волос на тонкий указательный палец правой руки. — А вы знаете, госпожа Аула, что перебивать старших, а тем более стоящих выше вас в общественной иерархии — верх неприличия? Хотя… но… ответьте мне ещё на один вопрос: какое происхождение имеет ваше второе имя — Ора? Это ведь не имя вашего отца, на самом деле вас должно называть Аулой Гио. Я знаю, что иные законы присвоения фамилий принят у жителей других государств и континентов. Вы иностранка или предпочитаете законным именам прозвища?

Лицо Аулы зарделось снова, но на этот раз она смолчала, подумав, с какой такой целью госпожа Серрель Обриа мучает её, задавая нелепые вопросы и цепляясь к её именам?

— Ответьте же мне, — настаивала директриса.

— Я не знаю, — ответила Аула, пожимая плечами. — Меня просто так все называют — Аула Ора, это имя записано во всех моих свидетельствах и хранится в главном архиве переписи народонаселения Союза Восьми Королевств.

— Охотно верю, так как свидетельство вашей принадлежности к семейству Гио Трейга с вашим записанным именем хранится в моём потайном хранилище документов. Так вот… это было моё небольшое отступление насчёт вашего необычного имени. А теперь я перейду к главному.

Аула напряглась всем телом, ожидая этого самого «главного», для чего её, собственно, позвали в этот роскошно обставленный кабинет. Серрель Обриа неторопливо совершила вокруг неё ещё один круг, попутно заглядывая ей в глаза, уши и затылок, оценивающе оглядывая её всю, как крылатая кошка, загнавшая добычу в свою нору и любующаяся ею, прежде чем приступить к трапезе. Она явно наслаждалась своей победой.

— Так вот, моя дорогая Аула Ора, — заговорила она, наконец, снова. — Вы должны были уже догадаться, зачем я вас сюда позвала. Или не догадываетесь?

— Догадываюсь… — промямлила Аула, опуская глаза, чтобы не видеть направленного на неё издевательского взгляда.

— Очень хорошо. Только не думаю, что разумно опускать взгляд, когда я говорю с вами, эйди Ора, — снова принялась критиковать её госпожа Серрель. — При том вы даже не краснеете… Нет, нет, не говорите больше ничего. Вы и так всем своим видом показываете, что недостойны того, чтобы обучаться в стенах пансиона, основанного великой Наофин Этрам. За тот короткий промежуток времени, что вы провели здесь, юная госпожа, вы нарушили столько правил и настолько презрели наш устав, что я даже не в силах подумать, какое наказание было бы для вас самым подходящим и справедливым. Похоже, вы совершенно забыли, что в нашем пансионе запрещено прыгать по лестницам, шептаться в коридорах с подругами, перебивать старших, отсутствовать без предупреждения на занятиях, громко кричать, бить сверстниц и лазать по деревьям? Вы могли сломать тот ракант очень редкого вида, который мы всем директоратом заказали из северных лесов Менанторры и с большим трудом здесь вырастили. И, конечно же, у нас категорически запрещено перепрыгивать через стену за пределы двора пансиона и как ни в чём не бывало отправляться на свидания с будущими монахами Ордена Звезды Мира или, говоря иначе, жреческого сиентата! Конечно, на сей раз он был не в форменной одежде, но я не первый год здесь живу, чтобы не заметить и не узнать студента жреческой семинарии, который обучается в нашем городе четвёртый год! Вас видели в городе, далеко за городом и, как я догадываюсь, вы были вместе на местном языческом празднике проводов зимы!

Госпожа Серрель распалялась всё больше, а бедная Аула была готова провалиться сквозь пол.

— Вы ведь уже не один раз встретились с тем семинаристом, не правда ли? — спросила она, слегка понизив голос и беспощадно буравя её своим стальным взглядом.

— Два раза, — ответила Аула.

— Да. И оба раза — тайно, полагая, что никто ничего не заметит и не увидит. Но… — директриса неожиданно посмотрела вверх, — не всё так просто, как вам кажется, милая.

Аула глянула туда же и только теперь заметила сидевших на люстре, поверх не зажжённых в дневное время ламп и мириадов свисающих вниз капелек хрусталя, двух большущих чёрных птиц. Одна из них тут же снялась с места, немного раскачав люстру и вызвав приятный, мелодичный звон, а вторая, сделав то же самое, вылетела в небольшое раскрытое окошка между двумя большими, на которых были решётки, и уселась на ветку ближайшего дерева, росшего во дворе.

Аула испуганно вздрогнула. Ей пришли в голову сразу две мысли, одна из которых точно была верной: то, что госпожа Серрель держит у себя ручных воронов-шпионов, и то, что этими воронами могли быть каким-то магическим способом обратившиеся другие директрисы. Однако вторая мысль показалось ей абсурдной, и Аула тут же её отбросила.

Птица, оставшаяся в помещении, сделала круг над их головами и, деловито каркнув, уселась на правое плечо госпожи Серрель. Та, не снимая с себя питомицу и погладив её по голове (как догадалась Аула, это была самочка, а самец, который был немного крупнее и выглядел более грозно, вылетел в форточку), с победной улыбкой продолжала:

— Так я скажу всё до конца. Своим несносным поведением и вопиющим нарушением правил вы вносите в наш тихий мирок бурю и хаос. Но не только, оказывается, вы также вносите разлад и хаос в жизнь ни в чём не повинного молодого жреца. Если его заметили в вашем обществе, Ора, то ему грозит исключение из семинарии, и второй раз его туда никогда не примет! Или вы скажете, что за всем этим кроется ваша к нему страстная любовь?

В душе у Аулы всё кипело, когда директриса произносила эти слова. Но и в этот раз она умудрилась собрать всю себя воедино и не сорваться.

— Я знаю, вы меня отчислите, — спокойно и тихо произнесла она. — И, наверное, будете правы, если я действительно гублю и ваш пансион, и жизнь Этта Мора. Но, если вы хотя бы раз бывали в пансионе в городе Оттари, где я училась до этого, то там меня вовсе не тянуло нарушать правила…

Она хотела было добавить: «Потому что там нет таких дурацких и нелепых правил, которые, чтобы выжить не только телом, но и душой, и остаться самой собой, нужно непременно нарушать», но промолчала, боясь вызвать новую вспышку гнева этой женщины, которая могла иметь невесть какие последствия.