Возможен и симбиоз – взаимовыгодное существование – люди любят друг друга и оказывают поддержку, которая порой бывает жизненно необходима, хотя лишь стоит промахнуться в выборе – и появляется риск быть застреленным собственной ошибкой прошлого. Настоящая любовь не менее опасна. Если она действительно настоящая, то является обоюдоострой, в полной мере способной как душевно воскресить, так и нанести непоправимую рану. Оберегая от безумия, любовь и сама сводит с ума. Софья Алексеевна ждала поддержки, нуждалась в ней, будто в глотке свежей воды, ведь сердце давно подсказывало, что муж её не любит.

Время – это разумная стихия. Уникальная стихия – её способностью является уничтожение прошедшей реальности. Будто жизнь человека – это ступеньки, которые появляются ровно там и когда нога его наступает на ход мгновений и исчезающая ровно там и когда стоящая нога позади поднимается, чтобы наступить вперёд. Множеству людей свойственно повторять за будничными разговорами и расхожую фразу о том, что прошлого не изменить. Но важно помнить, что время – это разумная стихия, а с разумом возможны переговоры.

Атэ, едва придя в себя, сразу пожалел об этом. Ещё вчера у него было огромное поместье, еда по расписанию и множество интересной информации в открытом доступе, занимавшей весь его досуг. Занятия по медитации и когнитивному сосредоточению, противные пробирочники слонялись туда-сюда без дела, раздражая своим присутствием. Надоедливая Лана вертелась вечером по замку, напоминая о долге перед родителями и государством, который должен отдавать каждый аристократ по указу Анго. И нет здесь скучного идеального города, каждый переулок которого симметричен относительно центра. Здесь нет мягких спальных капсул, здесь нет ничего. Всё казалось осточертелым, Атэ хотел уснуть снова и не просыпаться больше. Тело млело с каждым днём, не желая шевелиться. Парень впал в немое безразличие. Он часами смотрел в одну точку, не понимая, что происходит вокруг, отказываясь воспринимать весь этот абсурд. Где-то рядом щёлкнуло, послышались глухие шаги. Такой же, как и накануне, только ещё более сморщенный человек в белой грубой ткани похлопал его по щекам, затем посветил странной палочкой в глаза. А потом приходили много людей. Часто. Сидели, говорили на непонятном языке, уходили и приходили снова. Много дней. Атэ регулярно приносили, как он понимал, местную еду. Но она не вызывала ничего, кроме отвращения и чувства тошноты. Ещё была боль, эти люди кололи металлические иглы в руки, и делали это постоянно.

Тело привыкало к боли, ощущения которой с течением времени перестало заботить, скорее, воспринималось, как должное. Разум Атэ, замкнутый в чужой среде, без возможности делиться мыслями, парил далеко за пределами не только маленькой серой палаты психбольницы, но и времени. Он летел в прошлое, в воспоминания о детстве, проведённом в учении и упражнениях, о родном доме, о прошлом, которое на самом деле находилось далеко в будущем. Организм истощался вместе с жизненным огнём в глазах, недели теряли счёт. Иногда взгляд, скользящий, по поднятой исхудавшей руке, затем цеплявшийся за некрасивую люстру посреди белого потолка, силился увидеть сквозь стены, небо и пространство того, кто всё это придумал и воплотил в жизнь. И мимолётные мысли превращались в немой отчаянный вопль: «Зачем?!»

Звонок ровно в без пятнадцати девять утра мгновенно выпустил из душных переполненных классов среднестатистической городской школы десятки кричащих детей, сразу же заполнивших столовую, на прилавки которой только-только выложили горячие булки. Почти всегда хмурые, привыкшие к ажиотажу после первого урока полненькие женщины не спеша обслуживали огромную толпу вечно голодных школьников, сминавших в протянутых вперёд руках затёртые купюры и звеня бренчащей мелочью ото всех сторон.

Лидия Матвеевна не любила стоять возле стола вверенного ей класса, да и вообще не любила стоять перед кем-либо. Не одну тысячу дней она может припомнить, как один похожих на этот. Пожалуй, уже вошло в привычку так жить, из года в год выбираясь в отпуск в одно и то же место, время, и работая 10 месяцев в году, меняя лишь свою одежду в соответствии с погодой на улице. И на лице её читались отпечатки этой череды идентичных друг другу суток. Стоило бы отнять у женщины её работу или семью, и мир её бы рухнул, ведь в нём не осталось бы наполнения.

Говорят, физический мир не имеет цвета, что цвет – это реакция мозга на игру уловленных хрусталиком глаза отражённых лучей. И, хотя за много лет бумажной работы зрение Лидии Матвеевны упало довольно сильно, она как никто другой видела, насколько стремительно всё катится в Тар-тар. Глубоко продуманная система программирования сознания подрастающего поколения играла слаженно, вгрызаясь в детские умы заучиванием преподносимых им на блюдце ещё детсадовских порций ложных истин. Но настолько далеко женщина не заходила в своих размышлениях, чтобы осознать всё зло её работы, которой она посвятила большую часть жизни. Лидия Матвеевна вполне довольствовалась честно заработанной ею платой и вручёнными за трудовые заслуги наградами, чем искренне гордилась, а иногда даже подумывала, что, в общем-то, любит свою работу, несмотря на появившуюся нервозность и подёргивания. История этой, да и многих тысяч других таких же женщин, проста, банальна и стандартна. В ней не присутствовало ничего сверхъестественного, никаких умопомрачающих баек и головокружительных приключений, ничего особенного. Мамин выбор педагогического института (за неимением других вариантов), жизнь по накатанной, замужество и беременность на последнем курсе, еле сданный диплом в силу интересного положения и тридцать пять лет однообразной работы, что перестала хоть как-то вдохновлять уже спустя полгода.

Стук недорогих заношенных каблуков под тяжестью грузного тела заглушался криками младших школьников, ошалело носящихся по коридору будто в неистовстве. Закрывшись внутри душного кабинета, Лидия Матвеевна рассчитывала провести оставшиеся пятнадцать минут в тишине. Она сняла очки в толстенной оправе и устало потерла пульсирующие виски, в которых молотом отражалось эхо бьющегося немолодого сердца. Украдкой метнувшись в сторону высокой стопки неразобранных тетрадей, взгляд учителя остановился на корявой подписи валявшегося на краю бокового стола дневника: «Артём Арин». Совершенно нового, к слову сказать! Лидия Матвеевна с содроганием вспомнила этот каждодневный её ужас – грубость и хамство, ответить на которые нечем, и нельзя, припомнила, как, стоя перед ним, представляла, как бьёт его нахальную физиономию, чтобы хоть как-то отыграться и не поддаваться на открытые подростковые провокации. К счастью, его наконец перевели куда подальше, и Бог с ним.

Существуют люди, их совсем немного, чья работа – есть призвание. Призвание – врач, учитель, программист и даже каменщик. Но как раз призвание – не есть их работа, настоящая работа их состоит в том, чтобы истинно держать благое ремесло в высшем мастерстве и совершенствовать его, быть теми, на ком оно держится, как ремесло, хотя зачастую они и не замечают своего высокого значения в радости от плодов собственной работы. Но есть и те, кто пришёл в ремесло по накатанной. Они никогда не любили своего дела, привыкли к нему, как к ежедневному блюду и кормились им же, гордясь несколькими достижениями, с боем отобранными у нераскрывшихся талантов. И мыслить дальше было страшно, а вдруг разум выйдет за пределы, которые им же и возведены? Что же будет тогда? Вот и было страшно.

Лидия Матвеевна относилась к категории последних, и проблема, нарушавшая её рабочую привычку – поведение Артёма. Он, словно бельмо на глазу, черная строка в отчётах на планёрке, главная причина притязаний со стороны начальства. Наконец-то его нет рядом! Женщина уже на третий день вздохнула спокойнее, работа пошла по тысячу раз прокатанной дороге, чья колея успела стать родной. Таким вот образом однообразие придавало физическому мирку в голове Лидии Матвеевны, пусть и надуманных, но довольно ярких красок.