В восемь вечера Линда вышла на улицу в платье с глубоким декольте и с чёрной накидкой на плечах. Её короткие густые волосы были тщательно уложены. Она ушла довольно далеко, как вдруг, коснувшись рукой волос, поняла, что забыла закрепить пряди заколкой. Заколка! Какую заколку заказала она недавно, нарочно для этого дня! Чёрные камни, уложенные в треугольник и увитые тонкими ветвями металла – как чудно они контрастировали в её волосах пшеничного цвета! Линда решила вернуться. Она поспешно вбежала в дом, закрепила заколку в волосах, взглянула на время. О ужас! Она опаздывала!

"Ничего не произойдёт, если я сокращу путь через парк," – подумала она, – "Тем более я буду идти очень быстро и не мимо статуи Ангела".

Под утро несколько парней и девушек, возращавшихся с банкета Золотой Молодёжи через парк, нашли тело Линды рядом с Ангелом-Хранителем. Её горло было передавлено чёрной накидкой, а грудная клетка разорвана.

– Ты сейчас пойдёшь к Ильде? – спросил Ландо после репетиции, наблюдая за тем, как Олеор с красным лицом раздражённо собирает ноты. Сегодня он наорал на Ландо несколько раз. Ландо обиделся, назвал его негодяем и своим заклятым врагом, поэтому Олеор удивился теперь, услышав, что Ландо спокойно заговорил с ним.

– А как же вражда до гроба? Или ты уже отошёл?

– Я пошутил про гроб. Ты идёшь к Ильде или нет?

– Какая тебе разница?

– Я хотел передать…

– Нет, я не иду к Ильде. – перебил его Олеор.

– Почему? Она наверно плачет из-за Линды и…

– Вот именно! Плачет. Я не хочу застать её в истерике и стоять перед ней, как дурачок. Когда у людей горе, не надо трогать их лишний раз, а тем более приходить без приглашения.

– Ой-ой-ой! Какие ещё оправдания мы себе сочиним? Нам срочно надо покушать, поэтому не стоит заявляться к девушке и оскорблять её скорбь урчанием в животе! А ещё мы хотим спать, потому что всю ночь веселились и играли на трубе!

– На саксофоне, недоучка!

Ландо засмеялся. Ему нравилось называть саксофон трубой, потому что это был верный способ довести Олеора до белого каления.

– Как хочешь, – пожал плечами Ландо и двинулся к выходу.

– Стой!

– А?

– Если ты до послезавтра не выучишь "Виола вива", я убью тебя.

Ландо несколько секунд испытующе и без своей обыкновенной смешливости в глазах смотрел на Олеора, нервными неловкими пальцами прижимая к себе саксофон. Потом вышел.

– Извини, что без приглашения, – Олеор топтался на пороге, но Ильда сразу поняла, что его неловкость и смирение – напускные. В самом деле он чувствовал себя очень даже уверенно и не беспокоился о том, что пришёл невовремя.

– Ничего. Проходи.

Олеор последовал за Ильдой, с любопытством подмечая интерьер особняка. В отличие от убранства комнат, где жил он – комнат дорогого холодного блеска, новизны и плавных изгибов мебели последних моделей – внутри дом отца Ильды выделялся мрачноватой роскошью старинных предметов. Тяжёлая мебель, подавляющих размеров люстры, потолки на высоте трёх метров, огромные окна с портьерами до полу, широкие лестницы с массивными перилами, картины в высеченных из камня рамках, древние орнаменты и многометровые ковры. В палитре преобладали тиснёный орех и рубиновый красный – глубоко-тёмные и тусклые.

– Тебе нравится здесь? – шёпотом спросил Олеор.

– Нет. Не вижу ничего оригинального в том, чтобы жить в старой хламиде в то время, как из неё впору сделать музей.

– Ты неправильно употребляешь слово. Хламида – это мужская верхняя одежда из шерстяной ткани. Навроде мантии.

– Начитанный? Ты бы понравился моему папе.

Они прошли в комнату Ильды на втором этаже. Пожалуй, самую светлую и маленькую в этом доме. Полупрозрачная белая занавеска трепыхалась на ветру, пытаясь вырваться в распахнутое окно и улететь. Помятая неубранная постель указывала, что её обладательница не прочь проводить время праздно и ленно, а стол, заваленный неразобранными бумагами и книгами, только подтверждал это. Олеор оглядел комнату с неудовольствием, но промолчал, приписав беспорядок плохому настроению Ильды – ведь у неё погибла подруга.

– Садись. – Ильда указала ему рукой на кресло и села напротив, упершись локтями в подлокотники, сцепив пальцы и вперив в Олеора равнодушный и усталый взгляд. Кажется, Олеор ошибся в первый вечер, приняв искры кокетства в её глазах за жизненную энергию. Ильда – молодая и красивая, жизнь которой готовила ей богатство, успех и почёт – была словно иссякающий источник, выжимающий из себя последние капли веселья юности. Иное явление – живость Мари. Та ещё была увлечена, быть может пустячным и напрасным, но увлечена. Она встряхивала Ильду, но недолго оставалось ей находить в подруге ответную увлечённость – всё кончалось.

– Ты как? – спросил Олеор сочувствующим голосом.

– А что? – усмехнулась Ильда, – Кто-то сказал тебе, что я заболела?

– Нет. Я знаю, что тебе неприятно и тяжело вспоминать и слышать, но… Твоя подруга…умерла…и мне хотелось поддержать тебя…

– Напрасно, лишнее, – раздражённо перебила Ильда, – Тебе не стоит бояться говорить об этом и ходить окольными путями вокруг того, что Линду нашли с вывороченными наружу лёгкими. Она была, теперь её нет. То, будем мы плакать или нет, будем вспоминать её с почтением или нет – не изменит ни на секунду случившегося.

Олеор с изумлением уставился на неё, и Ильда приняла выражение его лица за осуждение.

– Да. – сказала она. – Я не плачу. Не плачу, не горюю и не собираюсь горевать. Я много думала об этом сегодня и поняла, что ничего не изменится в моей жизни от исчезновения Линды. Ни в хорошую, ни в плохую сторону. Всё равно, что умер тот голубь, которого мы оставили у статуи Ангела. Да, я знаю, – остановила она жестом попытавшегося возразить Олеора, – Я жестокая, я бесчувственная, я отвратительная! Да! Но я говорю правду. А ты в-наглую врёшь, когда приходишь сочувствовать мне и сожалеть о смерти Линды.

– Право, – усмехнулся Олеор, – Я и не знаю, что отвечать на подобную откровенную грубость.

– Можешь и не отвечать. Помолчи.

– Отчего ты такая резкая? – как можно мягче спросил Олеор, хотя начинал терять терпение – он привык и любил находиться за безопасной стеной вежливости в разговорах, а Ильда упрямо таранила его стену.

Ильда промолчала, но на её губах взрогнула невесёлая улыбка. Минуту они сидели безмолвно, и Ильда нащупывала сонную артерию на своей шее – она часто так делала, и, прижав пальцы, чувствовала, как в ней бьётся кровь.

Олеора потянуло к ней – сидящей напротив него с блуждающей усмешкой, то появляющейся на губах, то исчезающей и вкрадывающейся в тёмные глаза.

– Ильда… – глухо произнёс он, мучаясь желанием.

– Можно. – сказала она отчётливо, будто отдавала команду собаке, и тут же он сорвался и накрыл её нетерпеливо, стискивая, хватая за талию, мня своими губами её губы – поддатливые и прохладные. Скоро они оказались на кровати, мятой и незаправленной, и Олеор осознал, что слаб перед самоуверенной, всёпоглощающей страстью Ильды – страстью равнодушия и поиска удовольствий. По её нетерпеливости он понимал, что она неудовлетворена и раздражена, ищет большего, и это задевало его самолюбие…

Олеор сидел и смотрел на её спину – Ильда стояла у окна, и ветер нежно шевелил её каштановые кудри. Олеор бесился, особенно оттого, что в голове вертелся один и тот же вопрос: "Что я сделал не так?" А он не привык задаваться подобными вопросами, тем более в отношениях с девушками.

Олеор начал перебирать книги, лежащие на её столе. Наткнувшись на папку с чертежами и рисунками, принялся перебирать их: планы ландшафтов города, зарисовки фасадов, виды на парки сверху.

– Ты сама придумываешь это? Увлекаешься?

Ильда резко обернулась, кинула быстрый взгляд на то, что Олеор листал.

– Я не хочу, чтобы ты смотрел.

– Почему?

– Я не люблю, когда меня критикуют те, чьё мнение пока не кажется мне стоящим.