Вечером по белостенным зданиям Майдаля ползут закатные розовые отпечатки, и сотни голубей, примостившихся на выступах и в впадинах построений, бросают сотни трепещущих крылатых теней. Голубей много, очень много – больше людей. Сотни, тысячи, миллионы? Их несчётные войска спускаются с шелестом на площади, бесстрашно бродят по улицам, взмётываются кудлатым облаком над колокольнями, мелодично воркуют ночами, нежно и сонно наблюдая тёплые синие сумерки. Кажется, не люди – голуби выстроили Майдаль: беззаботную сумятицу зданий и мостовых из белого камня, лёгких и парящих в брызгах фонтанов и зелени. Майдаль. Вечно светлый, вечно тёплый, вечно нежный в розовых бликах восходов и закатов.

Все его жители знали легенду: голуби – это белокрылые ангелы, хранящие город. Ютясь на карнизах, они с кроткой усмешечкой заглядывают в окна и, принимая беспечный вид, продолжают чистить волнистые перья на хвостах как ни в чём не бывало. Им всё равно, верят или нет люди в легенды. Им совершенно всё равно. Хоть весь мир сдвинется, а они будут продолжать влюбляться, ворковать и расправляться белоснежным пятном на лазурном небе.

Они сидели в Белладонне – их любимое кафе с террасой на море. Любимое – потому что воздух спирало от влаги и аромата чайной розы, и её мятые тускло-охровые головки осыпались на светлые ступени к берегу. Ильда – в белом, Мари – в чёрном. Они обожали контраст. Вместе с Ильдой и Мари в кафе находились ещё две подруги, но едва ли их можно причислить к роковым спутницам судьбы.

Ильда сидела, наклонив голову; каштановые кольца её волос рассыпались по спине, и она делала вид, что поправляет их, но в самом деле просто хотела приподнять выше своё красивое запястье, охваченное тонким браслетом.

– Новый? – спросила Мари, лукаво смеясь синими глазами, – Откуда он у тебя?

– Брат подарил. – улыбкой на улыбку ответила Ильда.

– Чудненько… – взгляд Мари скользил мимо, и его блеск был отсутствующим.

– Я чувствую себя настолько вздорной и мелочной выпендрёжницей. – начала, словно и не в тему, Ильда. – Мне повсюду нужно, чтобы парни любовались на меня, и эта ужасная привычка: демонстрировать запястье – я постоянно держу запястья выше, чем стоит!

– Да. Привлекательность – гольные проблемы.

– Не сарказмируй. Я не о том. Я о том, что и думаю с утра до вечера, как нравится. И да! я нравлюсь! Но не более. Мной интересуются две минуты, как несъедобной вишенкой на торте, и на этом всё кончается… Ты меня слушаешь? Куда ты смотришь?

– Саксофонисты. – многозначительно проговорила Мари. – Вчера сюда приходили саксофонисты, и один из них был невероятен! Они оба были красавчики – тебе и мне! Но мне невероятный, потому что я первая их увидела. Вот узнаешь, какие они, если придут снова. И, – она усмехнулась, – Я вовсе не прослушала то, что ты рассказывала. Ну так что? Ты хочешь, чтоб в тебя кто-то влюбился, как рехнувшийся?

– Нет. Я хочу сама влюбиться как рехнувшаяся.

Мари расхохоталась. Она наравне с Ильдой преклонялась перед великолепием закатов, но на сём, похоже, её романтичность и сентиментальность заканчивалась. Мари насмехалась над дурацкими, тонкими и необъяснимыми, как дым от тлеющего костра, желаниями Ильды и тащила её в омут жизненной практики. Ильда никогда не сердилась на подругу, но раз за разом её насмешки всё сильней задевали. Ильде хотелось кого-нибудь сентиментального до умопомрачения – ходячее облако чуткости и чувственности.

Но вместо облака пришли саксофонисты.

По вечерам в Белладонне всегда была живая музыка.

Золото медленно стекает с неба, стягивая черту горизонта в сплав моря с солнцем. Саксофон и его звуки мешаются с вечером. Тусклый блеск золота – на саксофоне. Журчание, шелест, высокое пение ветра над волнами – от саксофона. Пьянящий воздух с лепестками чайных роз – вокруг саксофона. Вы слышите это? Это не выдумка человека, не жестяная труба, не пальцы и губы, выводящие ноты – это глоток души вырвался из человека и треплется где-то высоко под небом, и поёт то, что ему вздумается.

Ильда обожала этот замерший синий восторг в глазах Мари. Беззвучное, почти тайное восхищение – Мари чувствовала закат, воздух и музыку не меньше Ильды, но если спросить её, она встряхнётся и выпалит что-нибудь грубоватенькое, может даже пошлое, и исковеркает предыдущие минуты, когда она сидела затихшая.

– Как тебе мальчики? Им идёт играть на саксофонах, верно? – обратилась Мари к подруге минут через десять.

– Кто из них тот самый "невероятный"? – с досадой спросила Ильда.

– Угадай.

Один из них был во всём чёрном. Выглядел лет на 25. Он явно следил за своим телом, и по тому, как он держался, невольно читались его мысли: эй, ну я ж красавчик, вот ведь ж, какой красавчик! Он в самом деле был красивым: и его лицо с мягкими правильными чертами, и выразительные карие глаза, и аккуратно уложенные волосы тускло-золотого блонда. Он играл лучше напарника, но в его игре проскальзывала выученность и артистичность.

Второй казался помладше. Широкоплечий, одетый старательно и безупречно, в пепельно-серых тонах, он всё-таки имел вид встрёпанный и взволнованный и создавал впечатление существа непоседливого и жизнерадостного, навроде молодого воробушка. Густые светлые волосы непокорно топорщились, а лицо с по-детски обаятельными чертами и большими карими глазами выражало радостное недоумение.

– Парень в чёрном?

– Нет же, нет! – почти закричала Мари, – Неужели ты не видишь, что прекрасен тот, весёлый, в серой ветровке!

– Нет, – досада всё возрастала, и Ильде хотелось сказать неприятное, – Я терпеть не могу блондинов, мне нравятся только брюнеты. А они оба блондины.

Мари поджала губы и поднесла ко рту стакан с лимонадом, но пить не стала, а только прижала край стакана к губам.

– Спорим, – шепнула она через две минуты, – Они подойдут знакомиться, когда доиграют.

– И спорить не собираюсь! Они стопудово подкатят. Смотри, как пялится на нас "тотал блэк"! Он покраснел весь.

– Это от игры. А может и нет! – хохотнула Мари.

– Он подёргал нам бровями.

– Тебе.

– Думаешь?

– Не думаю, знаю. Он смотрит на тебя. Ты ему понравилась. Ооо! если он подойдёт к тебе, я познакомлюсь с моим пепельным малышом!

– Фу. Не называй малышом парня, который старше тебя.

"Тотал блэк" в самом деле направился к их столику, закончив игру, сдав саксофоны помощнику и умывшись в холодной воде. Девушки вскинули свои головы, и каждая их черта зажглась тем самым истасканным страстным лукавством, которое охватывает девушек, привыкших нравится. Против их воли, вопреки тому, желают или нет они притягивать, их природа, привычка, как внутренний компас, ведут все движения и улыбки во что-то наигранно изящное и обворожительное. Иногда после Ильда вспоминала себя и бесилась, но снова и снова при появлении парней она смеялась, откидывая голову, и прикасалась пальцами к каштановым кудрям.

– Кажется, кому-то я показался красавчиком. – "тотал блэк" самоуверенно улыбается и, взглядывая на Ильду выразительными карими глазами, спрашивает нарочито робко, – Я могу присесть рядом с вами?

Ильда кивает, хотя ей приторно от первой фразы. Но она глушит в себе неприязнь, потому что "тотал блэк" выглядит шикарно и дорого и потому что посетители кафе с любопытством смотрят на то, как саксофонист подкатывает к ней. Саксофонист присаживается, и её обдаёт ароматом его парфюма – безумной смеси горького и сладкого.