Знаю, что он прав, но от этого видеть ликующих убийц моих братьев было не легче.

Отвернувшись, вновь сосредоточился на месте крушения.

Без брони Гвардеец Ворона уже не мог перемещаться незаметно, как призрак, но всё двигался невероятно скрытно. Я потерял его из виду несколько раз, когда он пробирался через обломки.

– Как привидение, – сказал я вслух.

– Они и на самом деле практически стали ими, как и все разгромленные легионы, правда? – сказал Усабий.

– Но у Гвардии Ворона есть хитрости и навыки, чтобы превратить это в преимущество.

Всё ещё работающие молниевые когти Хаукспира были впечатляющим оружием. Он держал их наготове, чтобы заставить умолкнуть любого часового. Во время службы мне не часто доводилось видеть XIX легион в бою, но если у них такие апотекарии, то подумать страшно, на что способны их штурмовики.

– Ходит в тенях, словно он их часть, – добавил брат.

– Тогда повезло, что он наш разведчик, – ответил я, бросая косой взгляд на Ургалльские холмы справа, в которых раздавались громкие ритуальные песнопения. Банды приближались.

– Что это? – спросил я.

– Тёмное семя было посажено в них, – ответил Усабий. – Оно укоренилось в их теле и разуме. Всё происходящее – проявление этого зла.

Я ненадолго встретился с ним взглядом: «Ты испытал воздействие этой вездесущей силы в долине. Из-за неё Хаукспир почти убил меня».

– Всё же мы ей не поддались, как не поддались собственным насильственным инстинктам. Если эта сила что-то, с чем можно бороться, то мы будем сопротивляться ей до последнего. Думаю, именно поэтому наши братья и остались верны присяге.

Глаза мои сузились, когда я понял, куда клонит брат: «То есть ты не думаешь, что это просто восстание?»

– Было ли то, что произошло в долине черепов, естественным?

– Нет, – ответил я, вспоминая то безумие. Будто что-то овладело мной, или, по крайней мере, пробудило основные инстинкты. Может, даже и не что-то постороннее, просто существенная часть души, которую я скрывал или подавлял. Легионес Астартес уже сталкивались с контролирующими разум чужаками, но это могло быть объяснено. То было именно чуждым. Но пришествие в долине… Словно экспрессия, словно какая-то часть меня освободилась и встала у руля. Странно, но теперь, когда я разобрался в пережитом, осознание природы моей ярости беспокоило меня сильнее.

Задумался, считает ли Усабий так же, и спросил: «А что ты почувствовал в долине, когда нас объял гнев?»

Он ответил, не глядя мне в глаза, будто стыдясь, что не пришёл – или не мог прийти – мне на помощь.

– Не знаю. Красное и влажное. И горячее… Настолько горячее, что зажаривало мозг прямо в черепе. Гул в ушах, тысяча тысяч боевых кличей, сливающихся в единый крик чистого насилия.

– Тысяча тысяч?

Усабий задумался, будто не понимая, что я имею в виду, потом ответил: «Нет. Восемь по восемь по восемь… Снова и снова и снова и снова. Что это значит?»

– Я не знаю, брат.

Хаукспир снизу просигналил, что всё чисто, и мы выдвинулись.

Место крушения было не так глубоко, как долина черепов. Основная часть фюзеляжа сбитого десантного корабля лежала на вершине плоского гребня из чёрного камня, мелкие обломки разбросаны вокруг. Среди них лежали трупы, порой Железные Руки или Гвардейцы Ворона, но в основном Саламандры. Изломанные, обгорелые… В телах уже едва можно было распознать гордых легионеров, которыми они когда-то были. Космодесантники были несравненными бойцами, достаточно сильными и стойкими, чтобы победить любого врага, невзирая на расу или военную мощь. Но неуязвимость не проверялась в битвах с самими собой и не могла противостоять сокрушительному падению с верхних слоёв атмосферы.

Свидетельство того, насколько же мы были на самом деле уязвимы, было резким и болезненным. Оно лежало передо мной, напоминая о важности смирения и опасности гордыни.

Даже раненных в лазарете «Чистилища» было больно видеть, но окружающее… С ним было гораздо труднее смириться.

Усабий склонился над одним из наших падших братьев и осторожно приподнял его голову, проверяя, жив ли тот. Когда голова безвольно склонилась на бок, стало ясно, что нет.

– Не вижу выживших, – прошептал я.

– Я не нашёл ни одного, – ответил Хаукспир. Казалось, он просто очутился позади.

Я постарался не вздрогнуть и в шутку сказал: «Ты должен будешь когда-нибудь меня этому научить».

Окружённый мёртвыми, Гвардеец Ворона не понял меня: «Когда-нибудь не наступит. Нам осталось жить часы, если не минуты. Нужно проверить внутри», – и пошёл к открытому грузовому трюму.

Мы с Усабием последовали за ним. Брат мрачно глянул на меня, давая понять, что наш спутник далеко не так спокоен, как мы думаем. В долине Хаукспир на короткое время лишился рассудка, и что-то похожее могло проявиться и сейчас. Не зная, что было причиной помешательства, я не был уверен. Хотя Морвакс был апотекарием и знал об ужасной психологической травме, которой подверглись выжившие после резни, сам он избежать её не мог. Даже психическая стойкость космодесантника могла не справиться со смертью таких масштабов.

Поначалу, когда мы отчаянно цеплялись за порядок и безо всякого результата искали хоть какой-то смысл, я слышал о легионерах, которые больше не могли переносить обрушившиеся на них страдания и кончали с собой. Не выстрелом из пистолета или ударом меча в грудь, как в эпоху древней Романийской империи. Просто выскальзывая в ночь и находя врага. Иначе как самоубийством назвать это нельзя. В тех, кто не был сломан телесно, как Салнар, скрывались другие раны. Разума.

Я наблюдал, как Гвардеец Ворона по опущенной аппарели входит в царство теней. Когда пошёл за ним, то быстрым взглядом дал понять Усабию, чтобы тот следил за правым флангом, а я сосредоточусь на левом. Внутри корабля может быть всё, что угодно. Стремление найти Вулкана было почти непреодолимым, но я не позволил ему одолеть чувство осторожности. Обстоятельно, точно, методично: так, как учил примарх, так, как будет сейчас.

Снаружи корабль казался погружённым в кромешную тьму, но внутри оказалось не так. Люм-полоски на потолке всё ещё работали. По крайней мере, некоторые. Они, периодически мигая и этим напоминая мне грузовой отсек «Чистилища», освещали картину полной разрухи. Сломанные трубы, голые провода, раздавленные переборки, расколотые двери и разрушенные маг-фиксаторы – словно внутренности какого-то механического чудища, подвергнувшегося внезапной обширной травме.

От столкновения подфюзеляжный коридор сдвинулся назад, скорее всего, когда «Грозовая птица» ударилась носов о землю. Кокпит разлетелся на куски, и корпус изогнулся, частично загнав помещения для пехоты в грузовой отсек.

Переступив металлическую балку, торчащую из палубы, в месте, где выгорела обшивка, открывая гнутую и разломанную решётку каркаса внизу, я увидел первый труп.

Саламандр, и мгновение я боролся с паникой, нахлынувшей, когда я подумал, что это может быть Вулкан. Это был не он, и я проклял себя за испытанное облегчение.

Чем глубже мы заходили, пробираясь через хаотично освещаемые, спутанные провода, тем больше тел находили. Гвардеец Ворона со сломанной упавшей балкой спиной, легионер Железных Рук, раздавленный потолком там, где обрушилась верхняя палуба, Саламандр, еле видный сквозь облако испарений, поднимающихся от треснувшей охладительной трубы. Тело наполовину замёрзло от жидкого азота, но вблизи было видно, что причиной смерти стали три железных прута арматуры, пробивших грудь.

Какое-то время я думал, что у входа было не так много трупов потому, что какой-то хищник, местный или нет, утаскивал легкодоступное мясо, лежащее у входа, но внутрь не заходил, боясь того, что может скрываться в темноте. И быстро отогнал эту мысль, сочтя её опасной.

Смерть была повсюду и носила разные лики. На некоторых легионерах не было следов того, как они умерли. Они всё ещё были в закреплены в клетях, стоящие, но несомненно мёртвые. Повсюду были следы резни. И увиденное пугало меня гораздо больше, чем я должен был быть способен.