А машина у него уже была: ее подарил первый тесть. Это была бежевая «пятерка», неплохой автомобиль, правда, не без недостатков, присущих всему советскому автопрому.

Он часто нарушал правила, это получалось как-то само собой. К примеру, даже в свою первую же поездку на первом же перекрестке его полностью обезналичил наглый и жадный гаишник.

– Денег на вас не напасешься, – тихо выругался Колесов тогда, втихаря засовывая последний стольник в загребущую лапу постового.

«Пятерку» потом у него угнали. Через месяц нашли, но восстановлению она уже не подлежала. Злоумышленников поймали и позднее посадили, те поначалу выплачивали понемногу, но перестроечная инфляция бессовестно сожрала все деньги.

Когда он заходил в рюмочную с ласковым названием «Ветерок», местные алкаши, все, как один, замолкали, испуганно уставившись на него.

Завсегдатаи окрестили эту забегаловку «тюрягой», так как расположена она была на той же улице, что и СИЗО номер один. Кстати, улица носила очень любопытное название – Свободы. Тюрьма не входила в число достопримечательностей Демидова: обычное серое здание с маленькими, глубокими окнами и высоким забором, которое все порядочные граждане обходили стороной.

Он молча выпивал свою норму водки и также молча, ни на кого не глядя, уходил. Затем продавщица этого питейного заведения выбрасывала на помойку посуду, из которой тот пил, и тщательно вымывала стол и стул, на котором тот сидел.

Из завсегдатаев никто не знал, как его звали на самом деле, паспорт его, естественно, никто не видел. Его, кстати, у него тогда и не было.

А как они узнали, что он – мрачный представитель самой «человеколюбивой» профессии? Никому это не ведомо. Сказал, наверное, кто-то из тех вертухаев и цириков, кто служил в этом демидовском застенке.

Когда-то он ждал в одиночке около года смертного приговора за двойное убийство с изнасилованием, совершенным с особой жестокостью и в извращенной форме. Тогда неожиданно в тюрьме умер штатный мастер заплечных дел, сотрудник соответствующего учреждения, и некому стало приводить приговоры в исполнение. С ним очень серьезно поговорили очень серьезные люди из того самого очень серьезного учреждения, о котором лучше не знать. И он был единственный, кто согласился.

И заменили ему приговор на службу палачом. С него сняли обвинение, слегка изменили имя и фамилию: был Леонтий, стал Леонидом. Был Ломакин, стал Ламакин. А вот отчество менять не стали, оно у него было соответствующее, в самую тему – Палыч. Присвоили палачу Палычу звание прапорщика и выделили ведомственную однушку на пятом этаже двухподъездной «хрущобы» на улице Свободы. В самом ее конце, что у оврага, недалеко от старого кладбища.

Он и жил там один. Жены и детей у него не было, но к нему приходила иногда одна женщина. Очевидно, за тем, чтобы приготовить пожрать-попить, ну и, наверное, оказать, женские услуги: мужик он был молодой и делал с ней все, что хотел. Эта подстилка состояла на службе в местном управлении того же самого серьезного учреждения в качестве добровольного агента и была к нему приставлена за тем, чтобы приглядывать за его поведением. Чтобы этот мерзкий душегуб не ударился в бега, например, не грохнул кого-то, не изнасиловал. Короче, чтоб не взялся на радостях за старое.

Однажды он спросил ее:

– А как ты стала проституткой?

Ответ удивил даже его.

– Повезло, – ответила стукачка.

Хотя, если кому и повезло, то только ему.

С ним не здоровались и плевали ему вслед. Он и раньше-то был нелюдим, замкнут, избегал любого общества. А после сидения в одиночке так вообще чуть не подвинулся умом, стал еще более злым и замкнутым. Сначала он поседел. А потом и вообще стал лысым, как колено: из всех волос на его голове самыми длинными были брови.

Родственников у него тоже не было. Он вырос в детдоме «Солнышко» имени Надежды Крупской, что в Береговом. А что такое советский детский дом, чему там учат и как воспитывают, надеемся, говорить излишне.

Ходил он всегда в черных очках, как гестаповец из советских фильмов про войну, даже в темное время, будто боялся смотреть на тот мир, красивый и счастливый, который вновь стал его окружать.

У него в следственном изоляторе был свой кабинет, в котором стоял только пустой письменный стол, рваный диван из кожзаменителя и серый сейф, где хранился пистолет и патроны к нему. И еще водка. Из оружия он предпочитал «ТТ» времен Великой Отечественной войны. Как-то очень быстро к нему приноровился. У двери висел зеленый армейский мундир. Ходил он обычно в штатском, затем перед работой переодевался в военное и напяливал фартук, чтобы не забрызгаться кровью. Фартук был обычный, из коричневой клеенки, как у санитарок в любой больнице или у патологоанатомов в холодном морге. А не в каких улыбающиеся продавихи торгуют на солнечной улице сладким мороженым «крем-брюле»…

Перед расстрелом он выпивал стакан и столько же – после. И его родинка на шее из коричневой становилась красной. Потом, после работы, уходил в город, переодевшись обратно в гражданское, и пил дальше. И при этом практически не пьянел, а становился еще угрюмее. С тюремным персоналом он тоже не общался. За руку из вертухаев с ним никто не здоровался. На двери его кабинета висел почтовый ящик, куда вестовой опускал документы: время совершения казни и данные о несчастном: фамилия, имя-отчество, когда родился, семейное положение, наличие детей, статья, за что… Это было единственное средство общения с ним. Зарплату, и очень неплохую, получал на сберкнижку. Числился он… А кем он числился, он и сам не знал. Да это ему было без надобности. Хотя в штатном расписании он был обозначен как старший инструктор по оперативной работе с контингентом. Туманно и малопонятно.

Во время казни он, как мистер Икс из известной оперетты, надевал на лицо когда маску, когда балаклаву, когда только черные очки. То ли для форсу, то ли стеснялся кого… Скорее всего, самого себя. Местом расстрела была глухая комнатенка в подвале без окон, ее так и прозвали – дорога в ад. Это только в кино показывают, как несчастного выводят в тюремный двор, ставят к кирпичной стенке, изрешеченной пулями и рябой от осколков. Мажут ему лоб зеленкой. Потом появляется расстрельный взвод солдат. Командир зачитывает приговор. Звучит отрывисто, равнодушно и коротко команда «Цельсь!» и потом уже – «Пли!». Тут палач не нужен. В качестве палача здесь выступала не только сама система пенитенциарная. Но и политическая система в стране. Простите, читатели, за громкие слова.

В комнатенке была одна металлическая дверь для входа и одна такая же дверь для выхода, из которой и появлялся палач. Приговоренного заводили туда, сажали на табуретку лицом к голой обшарпанной стене. Минут десять-пятнадцать давали на то, чтобы тот смог прийти в себя, успокоиться и, так сказать, приготовиться к самому худшему. Ну и блаженно помолиться, если кто верил в бога и загробную жизнь. Правда, на небесах им ничего хорошего не светило. Но у русских людей все заключенные, а приговоренные к «вышаку» тем более, всегда были навроде обездоленных страдальцев и несчастных великомучеников, несмотря на совершенные ими злодеяния.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.