Он включил радио. Голосом рейхсминистра пропаганды Йозефа Геббельса по-национал-социалистски оголтело вещало «Ди Дойче вохеншау» под бравурный марш головорезов из дивизии СС «Мертвая голова», призывавшее всех сложить свои жизни за Адольфа Гитлера.

– Дойчланд, Дойчланд юбер аллес!

И броситься в последний и решительный для родины бой за пару порций шнапса для смелости, настоянного на горьких слезах солдатских матерей. Если, конечно, потребуется…

До конца войны оставалось около трех недель.

И тут почему-то главный немецкий пропагандон заговорил женским голосом:

– Добрый день! Вы меня не помните?

Штирлиц, простите, Дмитрий Колесов, открыл глаза…

«Приснится же такое, а? Надо же!» – подумал он и спросил:

– Вы кто?

– А ты не изменился. Так ты меня не помнишь? Ну же, друг мой юный.

Обувная фабрика «Модена» была расположена в самом центре Демидова, центровее и представить себе трудно – от главпочтамта, от которого, собственно, и ведется исчисление расстояний до других городов и деревень, областей и краев, стран и континентов, была пара шагов.

Образована она была в начале века как обычная сапожная мануфактура. В начале тридцатых годов, известных как время первых пятилеток, ее кое-как переселили в экспроприированное здание, реконструировали и приспособили под выпуск солдатских сапог.

После войны старорежимная фабрика, как пишут в официальных документах, перешла на мирные рельсы, расширилась за счет прилегающих ветхих зданий, сараев, кирпичных пристроев и снесенных аварийных домов, расположенных поблизости. И с тех пор ни разу не реконструировалась и не переделывалась. Оборудование тоже не менялось, разве что была закуплена пара новых импортных станков, да и то совсем недавно, взамен полностью развалившихся от моральной старости и физической усталости.

Последние лет сорок выпускала фабричонка мужскую зимнюю и летнюю обувь разного фасона числом в два миллиона пар в год. Характерна была эта обувка, ныне напрочь вышедшая из моды, для стремительных лет индустриализации страны. Но она была прочной и надежной. Ее и носили-то только бедные пожилые люди, заставшие то героическое время, да и те – за неимением возможности, вызванной всеобщим дефицитом, приобресть другую, более современную, модную, практичную и удобную.

Была «Модена» зажата со всех сторон такими же развалюхами, еще помнящими восстание рабочих 1905 года с баррикадой посреди гулкой мостовой и его жестокий разгон безжалостными жандармскими казаками с нагайками наперевес и шашками наголо. Улица, на которой располагалась обувная фабрика, носила дореволюционное название – Большая Ямская, и название почему-то никто не менял. Здесь каменные дома соседствовали с деревянными. Постоялые дворы – с лабазами. Нумера – с богадельнями. Торговые лавки – с питейными заведениями. Стоило закрыть глаза, как сразу легко представлялось, как по ее брусчатке носились лихачи на орловских рысках, развозя пьяных кавалерийских штаб-ротмистров и гусарских подпоручиков из близлежащих трактиров, кабаков и борделей. Слова сами вырывались из уст:

– Голубчик, в Разгуляй! Плачу двугривенный. Пошел!

Фабрику не сносили еще по одной простой причине – ее некуда было переселить. Дело в том, что по старой советской привычке легкая промышленность финансово снабжалась по остаточному принципу: ей давали с барского стола то, что оставалось от промышленности тяжелой. Ну и оборонной, само собой. А оборонных заводов в Демидове было не перечесть, хоть отбавляй. Да и новую фабрику строить никто не собирался. Разве что при коммунизме, о чем гласил поблекший кумачовый лозунг на ее проходной, на долгом пути к которому и застряло наше краснознаменное предприятие.

Поэтому и выпускала фабрика старомодное говно одного типа – «тупоносые братишки», как, впрочем, и вся наилегчайшая промышленность советской страны.

Здание заводоуправления, где размещались кабинеты руководства и всех главных фабричных служб, было полукаменным-полудеревянным, старым и изношенным, готовым вот-вот развалиться. Пролетарского вида работяги, так и не перековавшие мечи на орала за семь десятков лет социалистического рая, называли его не иначе, как «господский дом». Ранее, в царское время, в нем размещался доходный дом какого-то зажиточного купчишки, позднее расстрелянного нищими большевиками-оборванцами. Но сносить его также никто не собирался: возведенное в стиле позднего псевдомодерна здание неожиданно признали памятником архитектуры прошлого века. А на ремонт и реконструкцию таких памятников денег никто сроду не давал. Так и жили: здесь дыру замажут, тут подлатают, там крышу перекроют, а где и стену укрепят.

Особого упоминания заслуживал туалет. Он хоть и находился в господском доме, но напоминал деревенский сортир на два очка, и об удобстве отправлять естественные надобности здесь слыхом не слыхивали. Это наводило на мысль, что вряд ли прежние господа пользовались бы его услугами.

Поэтому многие брезгливые дамы бегали в один из ближайших цехов, но и там хрен был не слаще редьки: желто-коричневые унитазы, вмурованные намертво в цементный пол, стояли в ряд без перегородок, как в казарме штрафного батальона в прифронтовой полосе. И над всем этим витал незабываемый запах свежей хлорки, смешанный с чудным ароматом послеобеденной мочи.

Начало горбачевской перестройки ознаменовалось тем, что на многих предприятиях руководство вдруг не стали назначать сверху, как было в застойное время, а избирали всеобщим голосованием трудовых коллективов, то есть как бы снизу. Причем, руководитель мог избираться не только из своих работников, но и из халявных соискателей заветного кресла со стороны. Так случилось и здесь.

Идя в ногу со смутным и непонятным временем, руководство фабричонки, следуя моде, решило поучаствовать в подобном начинании. С одобрения городских и районных партийных органов обратилось в соответствующую организацию, та выбрала несколько более-менее подходящих кандидатов из числа молодых людей, пожелавших сделать себе быструю карьеру. Это примерно то же самое, что ловить поздней весной рыбу в мутной воде. Но ведь недаром итальянское слово «Модена» происходит от слова «мода».

Их было трое. Трое молодых кандидатов на пост директора, прошедших во второй, окончательный, тур. Один соискатель окончил местный политех по строительной специальности «Канализация и водоснабжение». Другой оказался разработчиком аппаратуры дальней связи, выпускником престижного баумановского училища в Москве, оказавшимся в Демидове по распределению. А выбрали в конечном итоге третьего.

Так, вместо пожилого директора с характерной обувной фамилией Сапожников в «Модене» появился молодой парень с простым русским лицом и таким же простым русским именем – Иван Васильевич Дементьев, шустрый не по возрасту и смышленый не по образованию, об обувном производстве не имевший абсолютно никакого понятия и представления.

Ему не было еще и тридцати. Был этот смышленый паренек простым инженером-литейщиком, прозябавшим на станкостроительном заводе сменным мастером в горячем цеху, которого из начальства все, кому не лень, имели и в хвост, и в гриву, причем каждую смену. От подруги-однокашницы, работавшей в областном центре научно-технической информации, случайно узнал, что объявили такой конкурс.

– Попробуй, – сказала она ему, – хуже не будет. Если не выиграешь, то хотя бы опыта наберешься. В жизни пригодится.

Как в воду глядела. Что он плел на собрании перед работниками фабрики, приводить не будем. Ничего нового о производстве обуви, о котором он не имел ни малейшего понятия, как мы уже отметили, он не сказал.