Но в «Звезду» наши друзья не пошли.

– А что мы там делать-то будем? – спросил вдруг Колесов.

– Есть, пить, танцевать, – ответил Дементьев. – Че еще там делают?

– Встанем вкруг, девки поставят в центр свои сумочки и пошли плясать: тапа-ли-ный пух, жа-а-а-ара, июнь…

– Пошли к тебе, – предложил директор, – дешевле будет. Ефро-синья, Ефро-синья, жо-па толста, морда синя!

И затарившись необходимыми дефицитными продуктами в гастрономе «Центральный», чья директриса была хорошей деловой знакомой Дмитрия, направились прямиком в его холостяцкую квартиру, где весело провели время чуть не до самого утра: сначала за общим трапезным столом, потом разбрелись парами. Колесов на правах хозяина расположился с судейской барышней в комнате на широком диване, а Ивану с комсомолкой досталась раскладушка со скрипучими пружинами на кухне.

Никакую польку-бабочку они не танцевали, а тискались под начавший набирать обороты советский рок. Именно тогда о себе во весь рост заявили «Машина времени» и «Океан Эльзы», «Аквариум» и «Кино», «Телевизор» и «АукционЪ», «Урфин Джюс» и «Наутилус Помпилиус». Они были на радость меломанам записаны на более-менее сносно звучащих пластинках фирмы «Мелодия».

А утром, даже толком не успев продрать красные от бурно проведенной бессонной ночи блудливые «шары», Иван неожиданно вспомнил, что за ним к половине восьмого к его общаге прибудет, как и положено директору по штатному расписанию, персональный «Москвич-412» производства ижевского моторного завода, противно голубого, как яйца дрозда, цвета. С личным водителем татарской национальности, у которого был длинный, как у худой бабы, язык.

У невыспавшегося Ивана был такой вид, будто вот-вот наступит комендантский час, а у него кончились командировочные на обратный проезд. Поэтому, попрощавшись впопыхах с дамами, директор, как был в югославском костюме, немецких туфлях и при галстуке, оголтело, во весь опор, устроил себе небольшой кросс из центра на рабочую окраину: такси в то советское время было заказать так же сложно, как, скажем, засунуть в карман солнечный зайчик.

Успел, слава богу: недаром же он вернулся из армии со значком «Воин-спортсмен» первого класса. Водила ничего не заметил. Правда, когда Ваня вечером с повинной головой вернулся домой, жена, даже не спросив его, где он, «сволочь бесстыжая, ребенка бы постеснялся», шлялся всю ночь, огрела его по морде мокрой тряпкой, которой в ту минуту мыла пол в общем коридоре на восьмом этаже заводского малосемейного общежития.

У заместителя директора Колесова в распоряжении был почти такой же, но только поношенный грузопассажирский «Москвич», двухместный, с закрытым кузовом. Такие пикапы в Демидове называли «сапогом», на остальной территории страны он почему-то значился как «каблук». «Сапог» был хоть и неказистым на вид, но вполне надежным и удобным транспортным средством, как и сами сапоги, выпускаемые нашей фабрикой, выполнял мелкие перевозки, в частности, обслуживал фабричную столовую. Ну и Колесова возил по должностной нужде.

То, что мы вам только что рассказали, – обычные серые будни, характерные для всяких молодых людей, у которых, как говорят в шустром на язык русском народе, еще дети в яйцах пищат. Иными словами, банально легкомысленный адюльтер.

Примерно в таких планах, мечтах и делах прошел еще год. Потом еще немного. Затем еще чуть-чуть. Перестройка в СССР набирала обороты. Некогда самая богатая и достаточно счастливая страна все больше и больше разваливалась и катилась куда-то в преисподнюю к чертям собачьим. А с ней и недавно приватизированная трудовым коллективом фабрика «Модена». Каждый работник, от директора до сборщика верха обуви, от главного инженера до последнего грузчика, стал ее хозяином. Можно сказать даже, если не олигархом, то капиталистом – точно. В зависимости, конечно, от количества приобретенных им акций.

Но, несмотря на это, почти все производственные связи, соединяющие «Модену» с другими предприятиями страны, поставщиками и потребителями, оборвались хоть и предсказуемо, но как-то очень неожиданно. И ее продукция стала никому не нужна: весь обувной рынок заполнили дешевый импорт, привезенный челноками из Турции и Польши, и полуремесленная продукция кооперативов. То есть все, как и предсказывал умный и проницательный Дементьев.

Но пока «Модену» еще не признали банкротом, Дементьев и Колесов, надо отдать им должное, не делали вид, что пытаются вытащить ее из финансового болота, тягучего и бездонного, мутного и грязного, в которое его затолкала страна и ее не очень дальновидные правители со своей дебильной плановой экономикой. Ведь мир состоит не только из электронов, протонов и нейтронов, но еще и из гондонов.

Поэтому честно, добросовестно и упорно, именно – упорно, пытались вырвать ее оттуда всеми своими юношескими силами. Но, к сожалению, силы оказались не равны. Они четко знали, что есть три места, где не отвечают за свои поступки. Это детсад, дурдом и правительство. Но, между тем, правительство они не критиковали, так как это была уже политика. А они тогда о ней не думали. Им хотелось всего и сразу. Как в Древнем Риме – хлеба и зрелищ!

Левые деньги молодые люди ковали, отпуская налево дефицитное сырье пронырливым кооператорам, выбивая в министерстве дополнительные фонды. Вроде как излишки. Причем, все это было в рамках закона. Они как бы выполняли программу партии по развитию кооперативного движения, положив начало капитализации всей промышленности. Отпускали предприимчивым обувщикам сырье по государственным расценкам через бухгалтерию, как и положено, но зато хорошо наживались на откате. Если по-русски, то это выглядело примерно так. Один кооператив платил директору или его заму денежное вознаграждение в размере десяти процентов от суммы отпущенного товара. Другой кооператор предлагал месячный оклад в размере, скажем, тысячи рублей. Тогда в обиход вошло слово «штука». Это было достаточно много, так как оклад директора «Модены» составлял двести пятьдесят целковых, плюс уральские в размере пятнадцати процентов и премии, если они, конечно, были. У зама оклад составлял чуть меньше. Третий кооперативщик уговаривал наших друзей на процент от продажи обуви, выпускаемой его малым предприятием. И так далее. У директора Ивана Дементьева были свои дойные кооператоры, у зама Дмитрия Колесова – свои. И всем хватало. И все были довольны, включая покупателей. Любой большой бизнес начинается с маленького обмана. Это закон. Во всяком случае, другого пока никто не придумал. Как и то, что путь длиною в тыщу и более верст начинается с первого шага.

Через несколько месяцев такой плодотворной работы мечтательный директор Дементьев справил себе нулевую «девятку» вишневого цвета, как в известной песне. Он переплатил сверху всего лишь пару «штук» директору магазина «Автомобили», что на улице Островского.

Его заместитель был скромнее в желаньях: он спроворил себе японистый телевизор «Сони» с видеоприставкой, а также вертушку и магнитофон другой всемирно известной фирмы – «Акай»: качественную музыку шибко любил, был помешан на итальянской опере, зарубежном и советском роке. Когда-то он сильно увлекался джазом, но после того, как русский рок вышел из подполья, забыл о нем навсегда.

Он в детско-отроческие годы по ультимативному настоянию родительницы окончил музыкальную школу по классу баяна. Но считал, что на баяне играют только пьяные гармонисты на деревенских свадьбах в отсталых колхозах. Мама, конечно, хотела, чтобы единственный ее сынуля выучился на пианино, но оно очень дорого стоило: не по карману матери-одиночке. Поэтому он сам позднее освоился довольно сносно бацать на фортепиано. Купил даже ради этого синтезатор-самоиграйку еще одной японской фирмы – «Роланд». Иногда в минуты горестных раздумий он фортепьянствовал, наигрывая для себя в тишине «К Элизе» Людвига ван Бетховена, «Лет ит би» Пола Маккартни и бесконечно любимую им, как говорится, песню всех времен и народов, «Имеджин» Джона Леннона. Это были единственные фортепьянные мелодии, которые он выучил довольно сносно, беря уроки у пожилой концертмейстерши на пенсии, соседки по лестничной площадке. К баяну же он больше так и не притронулся.