– И что ты предлагаешь?

– Ничего особенного. Я тут подумал. Поговорил с кем надо. Хер к носу прикинул.

– И?

– Пекарню открыть хочу. Девки спорили в пекарне, у кого она шикарней.

– Какую пекарню? – не понял заместитель Колесов.

– Не обычную, где только хлеб пекут буханками, а такую, где еще и пироги делают, плюшки, шаньги, пироженки, кренделя. Может, когда-нибудь и до тортов дело дойдет. Для тела и души ешьте наши беляши! Еще кофе и чай продавать, как в парижских кафе. То есть полный цикл. Чтобы клиент зашел в магазин и весь его скупил. Не воровать надо, Митяй, а дело делать. Свое дело!

Он яростно сжал кулак и продолжил:

– Чтоб дым из жопы! Я парень деревенский, меня оглоблей не перешибешь. Своего добьюсь. В жизни есть много, что я себе не могу позволить. Но нет ничего, что мне могли бы запретить. А под лежачий камень мы всегда успеем. Эта старая крыса думает, что дурака во мне нашла, что осчастливила меня, что она меня всегда подставлять будет. Хуй ей!

Он выразительно согнул в локте руку:

– Во!

– Ну да. Говоришь ты так, будто потомственный купец.

– Между прочим, мой дед в деревне мельницу держал, большевиков поддерживал. А те его за это, суки вонючие, раскулачили и расстреляли. Ну да ладно. А там, глядишь, Колесо, и ресторан откроем. Люблю я рестораны. Там себя человеком чувствуешь. В захолустном рестора-не, где с пятеркой на «ура!», громыхают стопаря-ми, кто не выпили с утра-а-а…

– А дальше?

– А дальше яйца мешают.

– Остроумно. Очень.

– А дальше, Митька, весь мир в кармане, – размечтался о кренделях небесных и о кренделях хлебных молодой потомок деревенских кулаков, бесследно сгинувших в бездонной утробе ГУЛАГа, как и тысячи им подобных, на ком земля русская держалась. – Это будет первым шагом в светлое будущее.

– Интересно. Беда, коль пироги начнет испечь сапожник, а сапоги тачать пирожник. Будто про тебя Пушкин писал.

– Компаньоном стать моим не хочешь? Доходы – поровну, по-братски, то есть. Мне семьдесят процентов, тебе – тридцатник.

Этим самым Дементьев дал понять, что в бизнесе каждый сам за себя. Здесь нет друзей. Есть конкуренты и есть компаньоны, да и те ненадолго, потому как ненадежные все. Предают те, кому больше всех доверяешь.

А с друзьями можно только пить водку, бегать по бабам, поздравлять друг друга с Новым годом, дружить семьями и играть в шахматы на бульваре по выходным.

– По-братски, говоришь? Или поровну? – ухмыльнулся этой наглости Колесов.

– А как ты хотел? Это бизнес. Вложиться надо будет немного. У тебя бабки есть?

– Подумать требуется. А у тебя?

– Дом в деревне продам. Отец умер. Мать к себе заберу. Ладно, хватит про серьезное. Главное, не спиться с пути. Наливай, мыслитель. Что мне сне-е-ег, что мне зно-о-ой, когда я на рабо-оте день-деньско-о-ой, – пропел он, взяв из коробки очередную конфетку. – И вот еще что. Весь Демидов бандиты поделили. Ловить тут нечего. И до фабрики нашей тоже скоро доберутся. Про Ибрагима с Гансом слышал? Передел собственности называется это. Приватизация. Точнее, приветизация. Привет от Чубайса. И Гайдара. Хошь прикол?

– Давай.

– Позавчера у бабки какой-то пирожки покупаю на остановке, жрать захотел – сил не было. Спрашиваю, так, ради прикола: мясо раньше мяукало или гавкало? Знаешь, что она мне ответила?

Тут директор зашелся громким смехом, даже чуть не подавился.

– Щас, обожди.

– Ну? – нетерпеливо и заинтересованно спросил Колесов, – чего кота за хвост тянешь? Так, гавкало или мяукало?

– Много пиздело.

И оба друга снова рассмеялись, звонко и от души.

– А ты знаешь, Ванька, весь этот окружающий нас пиздец однажды назовут «старыми добрыми временами». Все-е-е-е, что в жизни радует нас! Все-е-е-е, что так приятно для глаз. Все-е-е-е, что приво-дим де-тям мы в при-мер, сдела-но, сдела-но в эс-эс-эс-эр!

Дементьев включил трехпрограммник. Передавали очередные новости про охватившую всю страну перестройку. Скукота, да и только. Блевать тянет, как обожравшегося молоком ленивого сибирского кота, кастрированного на первом году жизни.

– А ты, кстати, кого больше любишь – Сталина или Брежнева? – спросил вдруг директор.

– По хрену. Лишь бы войны не было. А чего это тебя угораздило спросить?

– Ты не прав. Сейчас война идет. Самая настоящая. За выживание. Со своим же народом. Как в тридцать седьмом. Мне отец рассказывал.

Первая бутылка подходила к концу. А у мужиков, как говорится, ни в одном глазу.

– Может, кофе хочешь? У меня хорошее, бразильское. Знакомая достала.

– Иван, виски и кофе – это «он», – назидательно ответил на это Колесов. – А «оно» – это говно и Министерство образования. Понял?

– Понял, не дурак. Дурак бы не понял. В общем, в Береговом я склад один заприметил, с мельницей. Прикидываешь? Хлебокомбинат распродает. Задешево. То, что нам надо, короче. Там и замутим. Если хочешь, завтра сгоняем, сам на все это дело посмотришь, – вернулся директор к прерванной теме. – Там у меня все схвачено. Город маленькой, все друг друга знают.

– Поехали, – согласно кивнул головой Колесов. – Ну, где твои телки-то?

– Сейчас позвоню.

– Журнал дай, я еще, пока ты звонишь, посмотрю.

– Держи, проказник, – ехидно ухмыльнулся директор, протягивая ему «Плейбой». – Смотри, руку только не смозоль. Ты какой рукой дрочишь?

– Дур-рак ты, Ованес.

– Нас не заманишь девственной плевой. Устал правой, работай левой. Сделал сам, помоги товарищу. Ха-ха-ха! Ты, кстати, какой сексуальной ориентации придерживаешься?

– А ты?

– Левша.

И заржал, а заместитель снова углубился в увлекательное мужское чтиво шаловливого содержания. Дементьев, все еще дергаясь от смеха, стал же усиленно накручивать диск на польском телефонном аппарате «Братек», лучшем бытовом телефоне того времени, каковые имелись в Советском Союзе.

– Але, Индира, это я. Ага, привет.

И заулыбался, как тот самый обожравшийся кот. Даже замурлыкал в мечтах о сексе с загадочной дагестанкой, отвернувшись от Дмитрия.

А тот отложил в сторону американское издание на русском языке.

– Н-да. Умеют делать империалисты проклятые. Куда пойдем?

– В «Уральскую звезду». Понеслась звезда по кочкам! Собирайся. Ааааа-а! В Африке горы вот такой вышины-ы-ы-ы-ы! Ааааа-а! Обезьяны-кашалоты! Ааааа-а! И зеле-е-е-е-е-еный пап-ппугай! – подражая Красной Шапочке из детского фильма, картаво пропел директор в ожидании веселого вечера в окружении прекрасных дам. – Сбацаем там польку-бабочку! Оп-па!

– Ра-достным ша-гом с песней весе-е-елой мы выступа-ем за комсомо-о-о-лом! – начал, было, зам, поддерживая шефа.

– Не, не так. Уи ол лив ин зе йел-лоу сабмари-и-и-ин, йел-лоу сабмари-и-и-ин! – запел директор известную битловскую песню, ужасно коверкая слова. А о его произношении мы вообще молчим. И даже попытался промаршировать по ковровой дорожке своего кабинета, как бравые матросы с желтой подводной лодки.

Дементьев очень любил петь, как всякий деревенский мужик. Когда-то он служил в ракетных войсках стратегического назначения в поселке Звездный, что в Пермской области. И, сидя под землей в бункере за смертоносным пультом с самой главной кнопкой, напевал про себя песню «Гуд бай, Америка».

– Хорошая песня. В тему. Со смыслом. Гармонии только нет, хоть тресни, – сказал он однажды дежурному по командному пункту.

– Гармонию мы им обеспечим, – согласился офицер. – В самый раз будет.

«Уральская звезда» был единственным в Демидове рестораном высшей категории, где бухих посетителей ублажали балерины из варьете. Это помимо эстрадных лабухов из вокально-инструментального ансамбля типа «Веселых ребят» или «Грустных девчат», одетых в одинаковые цветастые пиджаки и рубахи с отложными воротниками. Все плясуньи числились артистками кордебалета из балетной труппы академического оперного театра имени великого композитора и подрабатывали вечерами в кабаке, дрыгая ногами в штопаных колготках.