– Так бы сразу и сказал.

– Если с другом вышел в путь – веселей доро-га! Без друзей я пью чуть-чуть, а с друзьями мно-го! – подмигнул директор.

– А мне, знаешь, иногда в твоем кабинете хочется налить себе водочки из красивого графинчика и по-барски заорать: «За-а-ахар, печь топи! Барыня зябнет! Половые непотребства совершать желает!», – рассмеялся заместитель в предвкушении веселого вечера, закономерного окончания трудового дня.

– Дверь закрой, «барыня», – охладил его пыл директор.

Колесов поднялся и запер дверь на ключ. Рабочий день уже закончился. В приемной никого не было. Никаких собраний, заседаний, совещаний, лекций университетов марксизма-ленинизма по научному атеизму, политинформаций о международном положении и прочей белиберды запланировано на этот вечер не было. Мамаша в тот день была в отгуле. Худосочная и вредоносная секретутка, считавшая себя первой модницей на фабрике, как и все представительницы этой древнейшей профессии, свинтила едва ли не первой, едва пробило пять часов – время «эвакуации», то есть конец рабочего дня.

У женщины, как известно, три состояния: вся в себе, немного не в себе и вся из себя. Та была вся из себя: ведь нет более привлекательной женщины, чем та, которая понравилась самой себе. Дементьев очень хотел посмотреть, в чем ее мать родила. Но, несмотря на свое ремесло, она была настолько неприступной, что, похоже, не давала даже своему мужу.

Помимо всего прочего эта секретутка возглавляла и фабричную парторганизацию – такое тоже бывает. И с присущей только ей большевистской принципиальностью письменно сообщала о том, что происходит в «Модене», в соответствующие органы. Даже когда ее об этом не просили.

– Я тут намедни домой пришел с бодуна. Встречу с земляком отмечал. Бухой был в жопу. Спать тихо направился. Лег. Жена потом приперлась и говорит: ты любить меня будешь, как Ромео Джульетту? Я ей спросонья говорю, что, мол, не читал. Она снова спрашивает: а что ты читал? «Каштанку», говорю. Хочешь – за жопу укушу? И отвернулся к стенке, – сказал директор.

– Смешно. А она что?

– Тоже посмеялась. Так и уснули, прижавшись жопами.

За такими разговорами молодые руководители выпили первую рюмку традиционного русского напитка, разбавленного традиционной американской газировкой, закусили столичными конфетами «Ассорти» из цветастой коробки, купленной по большому блату. Затем выпили вторую.

– Хорошо! – крякнул Колесов.

– А че тут думать? – вдруг осенило молодого и перспективного директора после небольшой паузы. – Фабрику приватизируем, акционируемся, уберем лишних дармоедов, половину работяг сократим. Старуху отправим на пенсию. Вдупляешься?

– А кого вместо нее поставишь на должность главного инженера?

– Коротаева.

– Главного энергетика, что ли? На хера он нужен?

– А че? Он еще не старый. Работать с бабами ему не привыкать. Они его, наверное, за свою подругу считают, – рассмеялся директор. – Вот пусть и старается.

– Не знаю, как ты его держишь.

– А что такое?

– Тут попросил его на складе со светом разобраться, фаза где-то потерялась: то ли «ноль» в землю ушел, то ли еще какая-то хрень. Испугался я, что пожар может быть: замкнет и – привет. Посмотрел, как он работает. У него все провода на две категории делятся: «вроде этот…» и «ой, блядь!». Пришлось самому ковыряться.

– Сделал?

– Сделал.

– Ну вот, а ты боялся. Ничего. Его дело – производство, чтоб станки работали. А мы модельную обувь будем гнать, а не ботинки «прощай, молодость», видеть их не могу. Будем работать по Ленину: лучше меньше, да лучше.

– Помню. Экзамен по этой работе сдавал на первом курсе. По истории КПСС. Троебан получил. У нас говнюк один преподом был по истории партии. Фамилия его Ланин была. Как сейчас, перед глазами стоит этот доцент хренов. Мы так и называли историю партии – история «марксизма-ланинизма». Я его, засранца, терпеть не мог. Он меня – тоже.

– А он тебя-то за что?

– Умный был шибко, вопросов много лишних задавал.

– Например?

– Как мог товарищ Ленин пальцем писать в тюрьме революционные статьи молоком на газете между строк? Представляешь?

– Нет.

– И я – нет. Или – как опять же пролетарский вождь Ленин ходил в парикмахерскую и сидел там по часу в очереди, ожидая, когда его побреют. Бред! Еще я помню, как этот «марксист-ланинист» меня однажды постригаться отправил. А то, говорил, к экзаменам не допущу, здесь высшее учебное заведение, а не поповская семинария. Советский студент должен быть образцом и эталоном для всех остальных молодых людей. А я тогда длинноволосый был, как хиппи. Джинсы у меня были ништяк, «левис», американские, первые в университете. Ни у кого таких не было. Фирма́. За сто рублей купил. Кто-то носил, конечно, типа джинсов говно какое-нибудь польское или болгарский дерибас за пять рэ.

– Молодец! У нас таких фраерами называли. Еще – стилягами и хиппарями.

– А тогда джинсы, «Кока-кола», «Мальборо» и «Битлз» были путевкой в другую, заоблачную, жизнь.

– Н-да. Есть что вспомнить. Ты не отвлекайся, Митяй, ври дальше про препода. Интересно. И наливай.

– А я что делаю? Так вот. Я ему и говорю: а причем тут волосы? Посмотрите на Карла Маркса. Его аж всего перекосоебило. Как заорет: что-о-о-о-о? Ты себя с Карлом Марксом сравниваешь? Вон отсюда, щенок! Ты еще с Лениным себя сравни! На экзамене встретимся. И тогда я понял: все, моя участь решена. Больше трояка я на экзамене не получу. Да и тот не с первого раза. Хорошо, что еще из юнивера не выпнули.

– Ну и что было дальше? – заинтересованно спросил молодой директор.

– Что-что? Постригся, че делать-то. Стипендии лишили.

– А у меня пятак был по КПССу. У нас тоже препод был пидором уродским: сам страшный такой, маленький, лысый, курил без конца – и на лекциях, и на семинарах, и на экзамене. Дышать было невозможно, хоть святых выноси. А ты, кстати, в армии служил?

– Да. В танковых.

– Танкист, что ли? А почему я не знал? За это надо отметить!

– Наводчик танкового орудия сержант Колесов, – представился заместитель, разливая в очередной раз «фантазера». – Отличник боевой и политической подготовки. Правда, после учебки я писарем в штабе подъедался. В техчасти груши околачивал. Путевки на танки, БТРы и автомобили выписывал.

– Полез под кро-вать за проте-зом, а там писариш-ка штабно-о-о-ой, болит мой осколок желе-зный и давит пузырь мочево-о-о-ой! – подколол друга Иван.

– Помню, зампотех у нас в полку был, начальник мой. Капитан Климко. Хохол. Я за него домашние задания делал, – продолжал Колесов.

– Не понял – какие задания?

– Он в академии бронетанковых войск заочно учился. Работы всякие ему задавали. Ему некогда было, а я – после вуза. Он мне и поручал. Знаешь, как он инструктировал водителей машин перед тем, как выпустить их из парка? Я уссался.

– Откуда? Ну?

– Водку не пить, блядей не возить, руль никому не передавать, на мосту не останавливаться, на переездах не переключаться. Понял? Распишись. Вот здесь. Вперед! Свободен, – отчеканил, как по писаному, Дмитрий. – А ты сам-то служил?

– Обижаешь. Рядовой ракетных войск. Чистые погоны – чистая совесть. А сейчас на случай войны полковником буду согласно боевому расписанию. Сам видел.

– А я себе звание сам присвоил.

– Это как? – не понял Дементьев.

– Обыкновенно. Я же штабной. Взял список из приказа, допечатал себя – и все дела. А писарь из строевой части в военный билет все записал, поставил печать и за начальника штаба расписался. У нас так все писарюги делали перед дембелем.

– Ну ты даешь! Господи! Кругом одно жулье, куда ни глянь! Ладно, проехали. Вот ты че носишь? – спросил Дементьев Колесова, переменив тему. – На ногах что у тебя?

– «Цебо». Чехословакия, – задрал ногу зам, демонстрируя красивый импортный башмак. – Двадцать восемь рэ по госцене. А ты?