Она робко вошла в палатку фрейле вслед за остальными и остановилась. Убранство этой палатки говорило о благородстве того, кто здесь жил, хотя за время войны дорогая ткань уже немного износилась. Но ковры под ногами были чистыми, воздух пах пряностями, и у близких, воинов, охраняющих фрейле, были сытые лица.

Близкие окинули женщин внимательными взглядами и попросили задержаться. Им надлежало ждать здесь, пока снаружи не соберутся все те, кто желает взять себе акрай. Сам фрейле вышел наружу с другой стороны палатки и распоряжался насчет воинов, которые только что умерли или готовились умереть. Шербера слышала его голос сотни раз, но никогда не приглядывалась к лицу, лишь заметила как-то, что оно слишком треугольное, со скошенными книзу углами челюсти и узким подбородком и тонкими губами.

Чужое лицо.

— Акраяр, — заглянул в палатку седобородый воин с повязкой на руке, и женщины, переглянувшись, нерешительно потянулись наружу.

Воинов вокруг палатки собралось много. Шерб увидела в толпе Прэйира, сжимающего гигантскими руками огромный меч-афатр… огромный для нее, но не для него, и потупилась, не позволяя себе даже думать о том, что он может обратить на нее внимание. Самый сильный и большой воин восходного войска, разрубающий взрослого мужчину напополам одним ударом, жестокий и кровожадный в бою под действием боевого безумия кароса — и он никогда не овладевал женщинами насильно и не причинял им зла.

За войском шли женщины, не бывшие акраяр и постельными девками. Эти женщины назывались подругами, и Шербера завидовала им, потому что у каждой подруги был только один спутник, и этот союз всегда был добровольным.

В устах некоторых мужчин «подруга» звучало как «жена».

И ведь она бы тоже могла быть женой.

Она бы тоже могла ходить по лагерю с гордо поднятой головой и разделять со своим другом — мужем — радости победы и горечи поражения… А может быть, она и не пошла бы с войском, а стала бы просто ждать, когда кончится эта война и можно будет вернуться на Побережье, отстроить там новый дом взамен прежнего и подарить уставшему от войны и крови мужу долгожданного первенца.

Но разве спрашивала Инифри о желаниях тех, кому определяла судьбу?

Разве спрашивает молния, когда поджигает дом, разве спрашивает лихорадка, убивая новорожденного ребенка и оставляя его мать в тоске и горе, разве спрашивает океан, топя лодку с бедняком, который так отчаянно хотел накормить семью, что совсем забыл об осторожности?

Она ослепила собственного сына, чтобы он не видел света, а видел только тьму, в которой рожден, разве она пощадила бы дочь океана, который так не любит?

У Прэйира не было подруги или жены, но он брал только тех женщин, что хотели быть с ним. Их всегда было много. Все знали, что однажды Прэйир станет славным воином, и, похоже, вчерашняя битва все-таки сделала его таким.

Но зачем ему акрай, когда он может получить любую? Зачем ему магия, если и без нее он силен как десять человек?

— Прэйир решил выбрать себе акрай, пока это не сделали южные воины, — сказала одна из тех, что стояла рядом с Шерберой. Конечно, они все знали, кто он такой. — Те, кто придет завтра, не станут ждать следующей битвы. Они заберут тех, кто останется без спутников, в южное войско, и фрейле им этого не запретит.

— Фрейле вряд ли захочет ссориться из-за нас, — кивнула другая. — Славных воинов там много, славных битв было не меньше, чем у нас.

К ним подошел старый воин, суровый мужчина с лицом, рассеченным от виска до подбородка глубоким шрамом, и приказал прекратить разговоры, и Шербера удержалась от вопросов и предположений и просто повернулась лицом к мужчинам, глядя прямо перед собой.

— Эти акраяр, — начал близкий, обернувшись к толпе воинов, магов и целителей, глядящих на него и на тех, кто стоял позади, — вчера лишились своих спутников. Сегодня утром мы узнали их имена, почтили их память и собрали их кровь. Их сердца умерли, но магия будет жить вечно.

— Магия будет жить, — повторили все вокруг.

— Вы, славные воины, целители и маги, показавшие себя в бою, вы можете выбрать себе акрай, чтобы ее магия помогала вам и охраняла вас, а уже вечером магические клятвы должны будут связать вас до конца ваших жизней. Акрай Шербера. — Она вздрогнула, услышав свое имя. — Тебя выбрал фрейле. Возвращайся в палатку.

Шербера почувствовала, как в сердце кольнуло предчувствие. Для нее отбор закончился, даже не начавшись, и то, что близкий фрейле назвал ее по имени, означало, что ее действительно выбрали. И все воины в лагере видели, что она выбрана, и слышали ее имя, и видели ее, пусть даже и не запомнили ее лица. И они будут знать, с кем будут иметь дело, если вдруг захотят причинить ей вред или овладеть ею, нарушив законы Инифри — если, конечно, в лагере были такие безумцы.

— Будь покорна воле Инифри, — напутствовали ее акраяр, когда она отступила обратно в тень палатки, и другой близкий, высохший на солнце пожилой воин с глазами, запавшими в глазницы, подошел, чтобы задвинуть полог.

— Иди в следующую комнату, акрай, — проскрипел он ей. — Господин ждет тебя. Не медли.

Она сделала несколько робких шагов, но потом вдруг выпрямила спину, вздернула голову и раздвинула занавеси внутренней перегородки так решительно, словно готовилась встретиться лицом к лицу с врагом. Она знала этого фрейле. Она уже видела его много Жизней назад, в городе, которого больше не существовало, и слышала, как его приветствует Афалия, которой тоже больше не было в этом мире, и она знала, что фрейле не были жестоки с женщинами, даже с акраяр.

В комнате ярко горели факелы, и Шербера смогла разглядеть ее убранство. В чашах у стены дымились благовония, подушки в углу были аккуратно сложены, как и лежащая на хозяйском ложе одежда. На большом блюде в центре стола лежали фрукты и стоял кувшин.

— Ты прибыла, акрай.

Шербера только сейчас заметила высокую фигуру в белых походных штанах и рубице, стоящую у железного таза с водой и омывающую руки, и упала на колени, опустив голову так, чтобы волосы заслонили лицо.

— Господин, — проговорила она четко, хотя горло болело, — мне сказали, ты выбрал меня.

Она скорее почувствовала, чем услышала мягкие шаги его ног, обутых в дорогую и очень прочную бехлебесскую кожу, а потом он положил руку ей на голову и сказал, чуть искажая слова так, как искажают их те, чьи челюсти не приспособлены для речи народов Побережья:

— Твои крики вчера разбудили весь лагерь, акрай.

Она не рискнула поднять голову.

— Я убил человека, который решил, что может распоряжаться смертью той, которая дана ему Инифри для жизни. Я хочу, чтобы ты знала, что твоя жизнь принадлежит мне уже со вчерашней ночи.

— Она принадлежит тебе, господин, — сказала она.

— Мне и тем людям, что спасли тебя.

— Тебе и людям, что меня спасли, — повторила Шербера.

— Это больше, чем выбор, это долг жизни, акрай.

— Я отдаю тебе мою жизнь.

Она услышала приглушенные голоса и шаги, но головы все равно не подняла. Пронесшийся по палатке ветерок сказал, что кто-то вошел внутрь с задней ее стороны, и Шербера знала, кто мог бы зайти к фрейле тогда, когда акрай дает ему клятву магической верности. Только те, которых он выбрал. Только господа, которым она теперь будет служить и лиц которых не увидит до мгновения, когда прозвучат последние слова.

— Ты должна служить нам хорошо, акрай, — сказал фрейле, чуть надавливая рукой ей на макушку, и Шерб склонилась еще ниже, повинуясь этому указанию.

— Магия, данная мне Инифри, будет вашей до самой последней капли, господин, — сказала она. — Я буду идти за вами в каждую битву. Я буду защищать себя для вас, и я останусь с вами до вашего последнего вдоха или до своего, если он наступит раньше.

— Я, Тэррик, связываю тебя этой клятвой, — сказал фрейле, называя свое — чужое — имя, и она заговорила следом, едва слова его затихли:

— Я, Шербера, связываю тебя.

— Я, Фир, связываю тебя этой клятвой.